Ретросериал-45

Серия 13

Они, как veritas, тихи:
рыбалка, водка и стихи

Николай Старшинов. Август 1991, №17

 

 

Николая Константиновича Старшинова знают многие поэты. Скольким из них он помог в публикации своих первых книжек! Сколько студентов училось на его семинаре в Литературном институте! Сколько людей любят поэзию Николая Старшинова!

 

 

– Николай Константинович, Ваша фамилия Старшинóв. Почему у многих возникает желание сделать ударение на втором слоге?

– У нас в семье, а семья была большая – восемь человек детей, мы себя называли Старшинóвы. А когда пошёл в армию, то стал вдруг Старши́новым. Командиры считали, что от воинского звания пошла наша фамилия. Это неправильно. Ведь есть же Иванóв и Ивáнов, так и мы Старшинóвы.

 

– А откуда вы корнями?

– У меня отец Владимирский. Сохранилась бумага: «Дана крестьянину Владимирской губернии, Александровского уезда, Батовской волости, села Дерюмзина Константину Никитычу Старшинóву». Потом отец переехал в Загорск, оттуда в Москву. Закончил четыре класса городского училища, участвовал в Первой мировой войне. Сохранились фотографии, некоторые вещи, документы. На фронте был ранен, лежал в госпитале, где попутно закончил курсы, получил свидетельство. Интересно, что на курсах оценки ставились по двенадцатибальной системе: арифметика – 12, русский язык – 11… А подписал свидетельство начальник штаба Русской армии генерал Духонин. Тот самый – знаменитый.

Родился я в Москве, но полдетства провёл у бабки под Загорском. Так и жил: полугородской, полудеревенский.

 

– У вас в семье было уважение к стихам или вы сами открыли для себя мир поэзии?

– Я очень благодарен своим старшим братьям и сёстрам. У нас было заведено, что вечером, перед сном все садились за стол, и кто-то из них час, два, а то и три, читал стихи. Я даже не знаю, кто это придумал. Мама моя, так она ни одного класса не окончила. Может быть она? Таким образом, к 15 годам я блестяще знал русскую поэзию. Не только Пушкина, Лермонтова, Некрасова, но и Майкова, Апухтина, Случевского, Анненского, Фета, Тютчева. Очень любим был Алексей Константинович Толстой.

 

– Вот так сидели весь вечер и слушали?

– Обязательно. Каждый вечер. Потом, когда я пришёл в институт, то мне на «русской поэзии» нечего был делать. Я помнил и до сих пор помню всё, что читалось за столом. И зарубежных поэтов. Беранже – стихотворений 30, Гейне, Гёте, других классиков. Я бы мог их и сейчас читать целый вечер наизусть – ещё по той памяти. Так что я был подготовлен к учёбе в Литературном институте. Благодатная у нас дома была почва. А лет в 13 и сам начал стихи пописывать.

 

– Вы были участником семинара молодых поэтов на фронте. Расскажите об этом.

– Я не был на семинаре.

 

– Что, и семинара не было?

– Семинар был, но мы вместе с пулемётчиком Осковым опоздали на него. Пока нас снимали с передовой, пока добирались до штаба, а потом на место – семинар кончился.

 

– Но сам факт, что во время войны…

– Мало того, что во время войны – перед наступлением! Как раз началась Курская битва. Наш Западный фронт отвлекал значительные силы немцев на севере. И вдруг семинар! Какая-то деревенька, рядом топкое болото, и полковник из политотдела. Очень трогательно. Но фронтовых поэтов собрали на один день, и они все уже разъехались. Мы переночевали на сеновале в штабной избе, а утром полковник с нами так достаточно по-отечески побеседовал. Правда, в литературном отношении он не очень был подготовлен. Например, он сделал мне такое замечание: «Вот у тебя написано «за рекой на пепелище», а надо – «попелище». Видимо, он был с Украины, «попел» – это по-украински. Мне стало его жалко. Ведь он был удивительно хорошим человеком. Какие люди были! И почему у нас сейчас всё оплёвывают, всё чернят!

 

– Мне думается, что вот это отношение, которое проявили к вам на фронте, как к поэту, вы пронесли через всю жизнь. Не отсюда ли ваше постоянное участие в судьбах начинающих поэтов? Ведь все они идут сюда, к главному редактору отдела поэзии издательства «Молодая гвардия», к Старшинову…

– Набеги на меня совершаются регулярно. Наверное, они начались с того времени, как открыли журнал «Юность», в котором я начинал работать. Через «Юность» прошли сотни людей, которые сейчас стали известными писателями и поэтами. К тому же одновременно я вёл литературное объединение в МГУ. Почему там было удобно работать? Объединение мертво, если у него нет своего печатного органа. Начинаются склоки, какие-то интриги. А мы обсудили автора и сразу предлагаем его работу в «Юность». Она печатает. Вот те, кто первыми пришли на ум: В. Костров, Д. Сухарев, В. Карпушин, тот же С. Куняев, прозаики – Г. Немченко, Ю. Лошиц. «Самотёком» прислала стихи из Хабаровска Римма Казакова – напечатали. И вот сейчас ко мне, к главному редактору альманаха «Поэзия», приходит масса молодых ребят. Я даже не могу без них. Но иногда, когда совсем прижмёт, срываюсь на рыбалку и думаю: «А ну их всех, завалили рукописями, надо и честь знать». А проходит пяток дней, и чувствую: чего-то не хватает. Оказывается, общения и тех же самых рукописей.

 

 

– Николай Константинович, я вот смотрю: кабинет просто утрамбован рукописями. Видимо, и дома что-то похожее. А когда вы сами успеваете писать? Ведь вы же «играющий тренер»?

– Наверное, это плохо, но я привык мало спать, и это пошло с детства. Ещё мальчишкой вскакивал в три часа – и бегом с удочкой на речку. Так что мне хватает для сна часов пять. Я и в армии на фронте меньше других страдал от этого. Мой однополчанин Малинов, с которым мы попали в одну переделку, а потом я его вытаскивал раненого с передовой, вспоминает: «Как ты мог? Мы на марше в строю засыпаем, а ты хоть бы что!». Так что пишу ночью. У меня квартира многонаселённая: и дочь, и внук, и зять, и (Старшинов махнул рукой). А ночью ни телефонных звонков, никто ничего не просит, не отвлекают по разным пустякам. И потом положение безвыходное: или работай, или спи. Вот сейчас пишу воспоминания о своей встрече с Ахматовой, как мы два часа сидели с ней за самоваром…

 

– Как, вы были знакомы с Анной Андреевной?

– Впервые я увидел её вскоре после Победы. Был потрясающий вечер в Колонном зале. Там находился весь цвет нашей поэзии: Пастернак, Ахматова, Тихонов, Симонов, Мартынов… Представляете, какой состав! Какой уровень!

 

– А как вы туда попали?

– Я уже был студентом Литинститута. Мы прорвались на галёрку, и нам всё хорошо было видно. Я смотрел на Ахматову. Она вышла на сцену вся такая изысканная, томная и в тоже время какая-то изнемождённая. На ней было очень красивое платье. Ахматова читала. Она очень серьёзно относилась к своим стихам. А наша встреча произошла лишь в 62-м году. Я ещё работал в «Юности» и узнал, что Ахматова приехала в Москву. Мы хотели попросить у неё стихи для журнала. Долго пытались узнать, в какой гостинице она остановилась. Оказывается, что Анна Андреевна живёт на квартире у сатирика Виктора Ардова.

 

– На Ордынке?

– Именно там. Я хорошо знал его, и это меня удивило. Ардов был разбойником, хулиганом и матерщинником. И вдруг Ахматова! Такая вся из себя уточённая, изысканная дама. Я позвонил Виктору Ефимовичу, и у нас состоялся такой разговор. «У тебя остановилась Анна Андреевна?» – «А кто это говорит?» – «Старшинов». – «А, Колька-бандит! Здорово! У меня. А что?» – «Я хотел бы с ней перекинуться несколькими словами». – «Хочешь? Пожалуйста!» – и передаёт ей трубку. Я представился и спрашиваю у неё разрешение на встречу. Ахматова не возражает, у неё есть время, и она готова меня принять.

И вот я у неё. Я увидел совершенно другую Ахматову. Передо мной была крупная, здоровая женщина, которая очень пополнела. Было лето и жарко. На Анне Андреевне платье с короткими рукавами. Сразу бросились в глаза полные, розовые руки. Я был потрясён и скован, а она, будто не замечая моего смущения, посадила пить чай. Сразу рассказал о цели своего визита. Ахматова возразила, да, у неё есть новые стихи, но они вряд ли подойдут для «Юности». Для поддержания разговора я поинтересовался: нравятся ли ей стихи одной поэтессы, ныне довольно известной. На это получил такой ответ: «Я не знаю, что вы носитесь с этой девочкой. Я ничего в ней не вижу. А вот в Ташкенте живёт удивительно талантливая поэтесса Наталья Борисова – её надо поддержать». Я знал Наташу, так как мы вместе учились в институте. Наташу напечатали.

Потом разговор пошёл о переводах и переводчиках. И все эти два часа общения с Ахматовой я был очень скован и сдержан. Ведь у меня образ Ахматовой был составлен из её поэзии, и вдруг такие внешние изменения. Сейчас, спустя 30 лет, я очень сожалею, что не записал наш разговор, упущены многие детали, и многое приходиться вспоминать.

 

Неожиданно раздался стук в дверь, и в кабинет вошёл молодой человек.

– Николай Константинович, извините, – вы не поставите мне зачёт? – обратился тот к Мастеру, протягивая изрядно потрёпанную зачётку.

– А стихи когда будут?

– Сто строк за мной осталось. Вот вы приедете с рыбалки, и допишу.

Студент Литинститута закрыл за собой дверь. Неправда ли, интересно в этом учебном заведении проходят зачёты и экзамены?

 

Министерство культуры России объявило Первый открытый международный конкурс поэзии «Глагол». Наша газета учредила два приза по 5000 рублей каждый для отечественного и зарубежного поэтов. Председателем жюри был назначен Николай Константинович Старшинов.

 

– Вы верите в будущее конкурса?

– Для меня это совсем новое дело, и трудно предугадать, что из этого получится. Многое будет зависеть от рекламы и спонсоров. Но мне кажется, что польза от конкурса будет огромная. По идее, хотелось, чтобы он как бы встряхнул поэтов. И потом – столько призов! Честно говоря, сейчас поэтам туго приходится. Вот я в издательстве работаю и что вижу: летят поэтические сборники уже одобренные и набранные. Поэтому конкурс – это реальная возможность издать свой поэтический сборник. Мы наверняка откроем новые имена талантливых поэтов, поможем им встать на ноги. А участие в конкурсе русскоязычных поэтов всего шарика! Разве это плохо? Поэтому у меня оптимистический взгляд на конкурс.

 

– Вы сейчас, можно сказать, держите руку на пульсе современной поэзии. Кто, на ваш взгляд, из молодых поэтов наиболее интересен? На кого следует обратить внимание?

– Какой возраст вы имеете в виду? 20, 30, 40 лет…

 

– Что, сорокалетние тоже ходят в начинающих?

– А как же! Таких очень много. Вы помните, что Пушкин погиб в 37 лет. Начинающий поэт Пушкин. Видите, как сместились временные градации. Вообще современникам очень трудно оценить масштаб дарования поэта или писателя. Я часто припоминаю статьи Некрасова, редактора журнала «Современник». Он вёл в 1856-58 годах обзоры русской литературы. И вот что он пишет: «Русская литература достигла определённых успехов, но особенно нам зазнаваться нечего – у нас нет гениев». Ничего себе! Когда у нас были Пушкин, Лермонтов, сам Некрасов. У нас был Лесков, Гончаров, Гоголь, печатались Толстой и Достоевский. Выдающиеся писатели! И вот такой выдающийся человек, как Некрасов, недопонимал, недооценивал своих современников. Одно время наша критика трубила о застое в поэзии. Это абсолютно не верно. Конечно, за последние 20 лет у нас вымерло много «мамонтов»: Мартынов, Смеляков, Самойлов – всех не перечислишь. Также я знаю мнение зарубежных поэтов, говорящих на русском, и наших переводчиков, блестяще разбирающихся в мировой поэзии. Все они в один голос говорят, что у нас самая сильная поэзия в Европе, и трудно кому-либо сравниться с русской поэзией. А то, что нас поливают критики – это неправда. Сам я придерживаюсь центристской позиции: не люблю ни крайне правых, ни крайне левых. Поэтому мне интересны и модернистские влияния, и традиционная поэзия. А из молодых, на кого хотелось бы, чтобы обратили внимание, я называю Колю Дмитриева. Если ему чуть-чуть прибавить, то он будет на уровне.

 

 

– По-моему, это Евтушенко написал: «Поэт в России – больше, чем поэт…»?

– Да. С этим надо согласиться, и я подписываюсь под этими словами. Вот в Италии жил такой поэт Квазимодо – лауреат Нобелевской премии. Его книги выходили тиражами 300 экземпляров. Я же после выхода сборника дарю друзьям и знакомым до 500 книжек. К сожалению, сейчас выпуск поэтических сборников сократился, но даже в этом случае их тиражи 30, 50, 100 тысяч экземпляров. И даже у молодых! У них поэзией интересуются специалисты, эстеты, филологи, а у нас – народ. Вот у меня есть одна читательница из Красноуральска. Работала почтальоном, сейчас на пенсии, не очень грамотная. Она мне пишет, и я ей удивляюсь: «Николай Константинович, я могу два-три дня без еды прожить, а вот без стихов – ни дня. Мне обязательно нужно в день хоть 20-30 стихов прочесть». Мне кажется, что на Западе нет таких любителей поэзии.

 

Старшинов обладает, что я называю, магнитофонной памятью на стихи. Ему достаточно раз прочитать стихотворение, и если оно зацепило, то он уже цитирует его наизусть. Во время интервью стихи, как говориться, текли рекой. Почти каждый ответ на мой вопрос Старшинов подтверждал стихами.

 

– То есть каждый поэт находит своего читателя?

– Конечно. Есть поэты, которых читают все: от академика до дворника. Однажды я провёл такой опыт. Возвращаясь ночью с одного банкета, я опросил 17 ленинградских дворников о Есенине. Вот сидят двое на лавочке, я подхожу к ним, и говорю: «Вы знаете такого поэта Есенина?». «Нет», – отвечают. Тогда я: «Ты жива ещё, моя старушка…». И они хором: «…жив и я, привет тебе, привет…». Оказывается, что они знают по десятку стихов Есенина. Пока я дошёл до гостиницы, мне встречались молодые дворники, старые, мужчины, женщины. Так все семнадцать знают его стихи и только трое не могли назвать фамилию Есенина.

 

– Николай Константинович, а что у вас лежит на письменном столе? Над чем вы сейчас работаете?

– Я почти два года не пишу стихов, а работаю над книжкой «Память минувших лет». Дело в том, что я, как уже говорил, был знаком со многими известными поэтами послевоенной поры, пожалуй, кроме Пастернака. Близко знал Мартынова, Кедрина, Заболоцкого, Смелякова. Александра Яшина ещё с 44-го года знал, с войны. Олешу, с Катаевым семь лет в «Юности» работал. Так что есть что вспомнить. Со Смеляковым мы были соседями, вместе ездили на рыбалку. Случалось, и поддавали. Вот как он иногда шутил. Вечером мы с ним вмажем, а утром звонок в дверь. Открываю – никого. Потом – раз, и перед дверью в трусах возникает Смеляков: «Коля, ты чего?» «Как чего?» – не понимаю я. А он: «Уж семь часов, а мы не опохмелялись!»

 

– Когда выйдет книга?

– Она выходит в «Современнике», есть уже вёрстка. И вот я так увлёкся своими воспоминаниями, что всё её дописываю, и ещё 150 страниц добавил. Ведь я рассказываю о том времени. Например, Постановление о журналах «Ленинград» и «Звезда» 1946 года. Я поднял всё, что есть у меня в памяти, порылся в архивах, и потом я сам видел, кто как себя вёл в это время. Надо это восстановить для истории, зафиксировать. Вот «Литературка» того времени – это же ужас! Как там копали под несчастного Платонова. «Клеветнический рассказ Платонова» – целая полоса так называлась. Бах, и Платонова на смерть – отлучили от литературы. Статья Веры Инбер о Мартынове «Бегство от современности». Бах, и Мартынова десять лет не печатают. Так что об этом тоже надо писать, чтобы не повторилось такое. Знать и извлекать уроки. А свидетелей всё меньше и меньше остаётся. Есть там у меня новелла о Науме Коржавине. Удивительная судьба у этого человека. Он ещё в 44-45 годах выступал со сцены и читал стихи, в которых критиковал товарища Сталина.

 

 

Это сейчас все в героях ходят, могут кого угодно критиковать. А в то время? Наум действительно герой, хотя и говорил мне: «Коль, да я и сам не понимал, что они могли со мной сделать». Вот об этом надо писать и воскресить в памяти.

 

– В этом потоке поэзии, которая ежедневно обрушиваются на ваш стол, наверняка есть стихи графоманов. Насколько они осложняют вам работу?

– Они веселят. Мы даже решили создать уголок графомана и отбирать туда самое-самое дубовое. А ведь как это страшно, когда человек не понимает, что он пишет. Даже любовную лирику. Однажды ответил одному такому горе-поэту и предложил опубликовать его стихи в отделе юмора. Так что тут было! «Вы, наверное, не молодой человек и как вам не стыдно! Я пишу о самых нежных чувствах!» Обычно графоман смешон и бездарен. И этот не исключение. Вот его стихи, посвященные любимой женщине. «Вкуснá» называется.

 

 

Гениально! Не правда ли? И дальше…

 

И всё в таком духе. И самое страшное, что человек, написавший такое, не понимает, что он написал. Вот ещё один перл.

 

 

Что тут сказать? Сцена из «Ревизора». А вот частушка, тоже от графомана, с которой приключилась интересная история. Он написал: «если не хотите моих стихов, то возьмите частушку».

 

 

Витя Астафьев собирает смешные стихи и частушки. И вот как-то ему раз и прочёл её, а он возьми да и процитируй её в своих «Затесях». А потом в Англии вышел словарь русских бранных слов, не входящие в обычные словари. В словаре, конечно, есть комментарии, а за ними литературные примеры. Приезжает из Англии Лариса Васильева и привозит этот очень толстый словарь. Я его начинаю листать. Натыкаюсь на слово «брюхатая». Объяснение: беременная женщина. Пример: «Затеси» В. Астафьева и эта самая частушка! Представляете, какой она путь сделала?! Пришла из Рязанской области, я её дал Вите Астафьеву, он её вставил в свои «Затеси», дальше частушка попадает в Англию и потом уже в словаре возвращается в Россию. Вот такая история.

 

Иллюстрации: поэт Николай Старшинов и его книги

 

Вячеслав Лобачёв