Ретросериал-45

Серия 11

Два борта – к себе в угол

Борис Хмельницкий. Октябрь 1991 года, № 19

 

Как-то, несколько лет назад, мне потребовалась детальная схема столицы в районе Киевского вокзала. Вот нахожу пешеходный мостик через Москва-реку, а под ним надпись: «Им. Б. Хмельницкого». «Ничего себе, – подумал я, – Борис вполне заслужил такое признание».

 

Акцент-45: Такая долгая дорога к БАХ’у

 

Давно собирался взять интервью у известного актёра Бориса Алексеевича Хмельницкого. Но как выйти на прямой контакт? Где можно застать будущего героя моего материала? Пришлось устроить «засаду» и даже не одну, которые обновлялись и видоизменялись на протяжении нескольких лет. Увы, такова участь собкора.

Борис Хмельницкий. Фото Сергея Соседова. Публикуется впервые

 

В рюкзаках и чемоданах множества видов и даже подвидов журналистских специализаций имеется особая, на которую не сдают экзамен, но которая пользуется уважением в кругах пишущей и говорящей братии – это собственный корреспондент издания.

Чем же собкор отличается от остальных журналистов? Как правило, он «впахивает»  вдали от редакционной «избы» и самостоятельно ведёт редакционную политику. При этом он сам регламентирует свой рабочий день. Единственное – это необходимо в срок высылать заказанные редакцией материалы. По сути он напоминает одинокого волка, рыскающего в поисках сенсационной «добычи». Только это кажущая свобода, а самое сложное найти координаты и «допуск» к интересующему издательство объекту.

Ещё не ведая, что мне придётся трудиться собкором альманаха «45-я параллель», я исподволь начал наводить контакты с известными людьми, предчувствуя, что такие связи могут пригодиться. Эта мысль пришла где-то в середине 80-х, когда мне по разным причинам пришлось посещать дома отдыха различных творческих союзов. И каждая «вылазка» приносила новое знакомство, а то и приключение. К сожалению, не обо всех событиях мне пришлось рассказать в своё время.

Однажды осенью 1989 года пришлось посетить Дом творчества композиторов «Сортавала». Места исключительные, достойно их описать нет возможности, а точнее – таланта. Карелия вся прекрасна, особенно её западная часть – просто сказка. Вот эту «сказку» мы и отвоевали у финнов в ту «трёхмесячную» войну.

Чтобы не было путаницы, вношу разъяснение. Сортавала – это райцентр, почти полностью сохранивший довоенный облик, а Дом творчества находится примерно в 15 километрах от него в посёлке Кирьявалахта, состоявшем из нескольких десятков финских домиков.

В те места я приехал по приглашению известного композитора с целью написать о нём сценарий. Но всё оказалось не так просто. Этот композитор оказался снобом, что стало ясно в первые пятнадцать минут знакомства. Бить я его не стал, но через час покинул посёлок, из окон каждого дома которого раздавалась своя мелодия, скорее какофония звуков, как мне казалось, всех существующих на свете инструментов. Это было невыносимо.

Я плохо знаю классическую музыку, легко могу перепутать композиторов, написавших то или иное произведение, но как-то легла мне на душу «Кофейная кантата» Баха, которую я ни с чем не перепутаю. И вот среди всего этого музыкального бедлама нежно и тихонько, как бы издалека, со стороны фьордов Ладожского озера, неожиданно начала просачиваться хорошо известная мне кантата. Эта музыка немного скрасила мысли, возникшие после посещения дома композитора. Она преследовала меня всю дорогу от посёлка до Сортавалы.

Тогда мне стали близки и понятны переживания моего бывшего шефа, профессора, доктора физико-математических наук Владимира Владимировича Мокроусова. Он купил трёхкомнатную квартиру в кооперативе «Композитор». Все сотрудники лаборатории ядерно-физических методов обогащения полезных ископаемых, которой он руководил, поздравляли шефа с удачной покупкой. Профессор же с каждым днём становился всё мрачнее и мрачнее, а однажды не выдержал и сорвался на крик, что никогда с ним раньше не случалось. Через два месяца он съехал из этого дома. Причина? Музыканты начинали играть и репетировать с шести утра и лишь в полночь прекращали заниматься этим делом. О какой научной работе могла идти речь в таких условиях? 

В расстроенных чувствах я бродил по Сортавале. Признаюсь – я не музыкальный человек, и петь мне противопоказано: сколько было случаев, когда от моего пения разбегалось всё застолье. Но всё равно люблю петь, но только про себя, мысленно проигрывая в голове музыку и текст песни. А песни выбираются самые разные по поводу и без повода. И вот в то, не лучшее для меня утро, в голове крутилось:

Сидел я как-то с африканцем,

А он мне и говорит:

– В России холодно купаться,

Отсюда неприглядный вид…

А я говорю:

– Зато мы делаем ракеты,

Перекрываем Енисей,

А также в области балета

Мы впереди планеты всей…

Сортавала

 

Город сумел сохранить в себе финское очарование, был чист и уютен…. Мощённая булыжником мостовая, симпатичные чугунные фонари, храм Николая Чудотворца…. С Ладоги дул холодный и злой ветер…. В сторону пристани прошёл священнослужитель, накинув на рясу камуфляжную куртку…

Отсюда до острова Ваалам всего 25 миль, и энергетика святого острова ощущалась на жителях Сортавалы. Мне они показались исключительно добрыми и отзывчивыми людьми, которые здоровались со мной, будто мы были знакомы тысячу лет.

Проголодавшись, без чего-то одиннадцать, я оказался перед дверью ресторана. Вскоре подошёл ещё один посетитель, в котором я без труда узнал иностранца. Он дёрнул ручку двери и недоумённо посмотрел на меня. Я показал ему часы. Он кивнул мне в ответ и представился:       

– Йохан.

– Слава, – отозвался я.

От финна несло вчерашним перегаром.

Нас заметили и впустили внутрь раньше положенного времени. Ресторан оказался необычным: я бы сказал «милитаристским». Стена напротив окон была застеклена и поделена на две части. В каждой половине находилось отечественное и немецкое стрелковое оружие, можно сказать, в идеальном состоянии. Так что, не дай Бог случись что, разбивай стекло и вытаскивай «Максим».

Потолок был задрапирован маскировочными сетями вперемежку с плащ-палатками, на стенах висели полевые сумки, противогазы, портупеи…

Мы сели за один стол, заказали графинчик водки, и всё, что к нему положено. Йохан знал по-русски всего несколько слов: привет, будем, пока, надысь, ещё, лес, таможня…. Иногда проскальзывало к месту или нет матерное слово. Как вы понимаете, я не знал по-фински ничего. Но мы общались и прекрасно понимали друг друга. Общение происходило с помощью мимики и жестов или примитивных рисунков на салфетках.

Выяснилось, что Йохан руководит движением лесовозов через границу. На небольшом участке трассы находилось два погранпункта, и чтобы не создавать очередь, он направлял машины туда, где поскорее можно было миновать заставу.

Да, финны щадят свою природу, и уничтожают нашу. А потом из нашей же древесины производят прекрасную бумагу, которую нам и продают. Чудеса, да и только!

Не прошло и часа, как мы увидели дно графина. У меня мелькнула мысль заказать ещё, но тут Йохан неожиданно произносит «волшебное» слово:

– 3,14здец!

и вырубается…

Как-то на кухне я слушаю радио «Шансон», и в эфире неожиданно появляется со своей «нетленкой» Игорь Скляр:

– На недельку, до второго, я уеду в Комарово…

Эх, не попал я в Комарово, в эти святые писательские места, а ведь мог бы устроиться там на работу «личным водолазом». В то время я носил очки, и, как говорят в народе: «У кого четыре глаза, тот похож на водолаза».

Зато на следующий день после музыкального радиодесанта в Комарово я отправился на электричке в Переделкино. Кто не слышал названия этого посёлка с его Домом творчества Союза писателей страны? А Голицыно, Макеевка, Пицунда…? Это всё «имена» тех мест, где могли работать и отдыхать писатели. Оказывается, во времена оные, в ведении Союза писателей находилось 22 Дома творчества. Богато жили писатели. Только трудно себе представить, в каком состоянии находится теперь их наследство.

Итак, Переделкино. В начале 90-х мне довелось почти три года жить в посёлке на даче у известного кинодраматурга. В ту пору там поселилась семья его сына, с которым у нас возник грандиозный проект, занявший массу времени и отнявший немало сил. К сожалению, нам не удалось воплотить его в жизнь. Что ж, бывает и такое.

У большинства людей бытует мнение, что каждый встречный в Переделкино – писатель. Ошибаются наши сограждане, весьма ошибаются. За время проживания в посёлке я не встретил ни одного знакомого мне пишущего человека. А что им делать на улице? Они сидят на своих дачах и работают. Даже в магазин редко кто из них ходит: либо привозят всё необходимое из Москвы, либо посылают за покупками кого-нибудь из родных или прислугу.

Каждый добирается до посёлка по-своему, не считая тех, у кого есть машина. Обычно приходится ехать на электричке до станции Переделкино, а там три километра топать своими ногами. Правда, иногда попадается автобус, и настроение сразу поднимается. А ещё можно доехать до станции Мичуринец, но от неё тоже приходилось топать и топать. Да, сейчас стало доступнее метро: недалеко появились две станции: Новопеределкино и Рассказовка. Они вроде как сокращают дорогу. Только кому, как и куда?

А так с электрички сразу выходишь на улицу Погодина, переходишь по мостику речку Сетунь, и уже почти у цели. С правой стороны простиралось огромное совхозное поле, каждой весной засеваемое разными культурами. Сегодня от него почти ничего не осталось. Вдоль дороги построены длиннющие торговые ряды, а на поле выросли новые дома. И что удивительно: торговля идёт, подъезжают машины, иногда слышна иностранная речь.

Дом-музей Бориса Пастернака в Переделкино

 

Но Переделкино мне запомнилось такой историей. Вспомните начало 90-х: гиперинфляция и пустые полки магазинов. А кушать хочется всегда. И тогда мы, вместе с товарищем, у которого я жил, в час ночи, прихватив мешок, сапёрную лопатку и фонарь отправились на совхозное поле, засеянное кормовой морковью. Подошли к Дому-музею Б.Л. Пастернака, и занялись нашим нехорошим делом. Прикрывая свет фонаря куртками, мы выбирали мелкую морковь. За полчаса набили полный мешок и поволокли его вдвоём к даче. Этой добычи нам хватило на 15 дней. Решили повторить вылазку, но к тому времени поле оказалось убранным…

Ну и где же Борис Хмельницкий? Вот мы к нему и приближаемся. С начала перестройки с большим желанием я начал посещать Дом кино. У меня было две цели: только там можно было посмотреть отечественные фильмы, лежащие на полке, а также увидеть премьерные показы российского и зарубежного кино, и потом не исключена была возможность найти своего режиссёра. Отсылать свой сценарий в редакционный отдел киностудии, не имея там знакомства или протекции – гиблое дело.

Однако самым ярким событием, связанным с Домом кино, стало получение гостевых билетов на знаменитый, перевернувший руководство отечественного кино, V съезд Союза кинематографистов СССР в Кремль. Потеряли свои должности: первый секретарь Лев Кулиджанов, секретари: Сергей Бондарчук, Станислав Ростоцкий. Первым секретарём Союза кинематографистов СССР был избран Элем Климов. С тем, как низвергали идолов, какими страстными были выступления делегатов, можно познакомиться в стенографическом отчёте съезда. Считается, что в период его работы с 13 по 15 мая 1986 года по-настоящему заявила о себе перестройка.

 

Элем Климов в кулуарах V съезда Союза кинематографистов

 

По разному восприняли эти перемены не только ведущие кинематографисты страны, но и технический персонал Дома кино. Мне, тем временем, предложили вступить в Союз, и я даже начал собирать документы.

И вот однажды стою возле книжного киоска, думаю, на что потратить последний рубль. И тут на входе раздаётся громкий телефонный звонок, и вахтёрша зычным голосом на всё фойе объявляет: «Проходная Союза слушает!». После такого ответа мне почему-то расхотелось вступать в эту организацию.

А как можно забыть премьерный показ картины Феллини «Джинжер и Фред»! Все ступени в зале были заняты, а кому-то посчастливилось подпирать стены. Я по знакомству проник в будку киномехаников. Вот пошли конечные титры, и мне выпало одним из первых оказаться в фойе просмотрового зала. И тут я не поверил своим глазам: в уголочке на диване за журнальным столиком сидела Джульетта Мазина! Никогда не просил автографов, а здесь не устоял, бросился к Мазине. Именно бросился, потому что на меня надавила толпа выходящих из зала зрителей. Получив роспись великой актрисы, я с трудом спиной оторвался от столика. И тут раздался её визг. Мазина, как на постамент, вскочила на столик, в её взгляде читался испуг: она не представляла, чего можно было ожидать от этих российских варваров. Я даже не знаю, кто спасал Мазину и как она выкрутилась из этой ситуации.

Джульетта Мазина

 

Автограф легендарной Джульетты

 

Приходя в Дом кино, я всегда брал с собой несколько сценариев. Но как подойти к известному режиссёру? Они всегда находились в окружении своих друзей и знакомых, а на неизвестных им личностей часто смотрели как бы вскользь, не замечая стоящего рядом человека.

Станислав Говорухин

 

Возле барной стойки оказался Говорухин. У него, видимо, было хорошее настроение: он потягивал коньячок и дымил своей неизменной трубкой. Как завязать с ним контакт?

И тогда:

– Станислав Сергеевич, извините, у вас развязался шнурок на ботинке, могут быть неприятности…

– Ах, да. Спасибо!

Как только режиссёр устранил неувязку, я, набравшись наглости, спрашиваю:

– Станислав Сергеевич, а вы не могли бы ознакомиться с моим сценарием?

– А как называется? О чём?

– «Был человеком».

– Это, что, о бичах что ли?

Вот это да! Как он легко раскусил суть моего будущего фильма! И не мудрено. Ведь Станислав Сергеевич как бывший геолог часто сталкивался в полевой жизни с бичами. Надо знать, что в сибирских краях и на Северах аббревиатуру БИЧ, расшифровывают как бывший интеллигентный человек. (Не будем вдаваться в подробности появления этого термина).

– Хорошо. Я посмотрю. Давайте встретимся через неделю на этом же месте, в это же время.

Так оно и произошло: мы одновременно с разных сторон подошли к барной стойке.

– Коньячок? – и, видя мою нерешительность, обратился к бармену: два по сто, пожалуйста.

– Что ж, Слава, интересный сценарий получился, есть основа, но над ним нужно работать. А я сейчас занят документальным фильмом о Бухарине. Давайте, как закончу с этим делом, то вернёмся к нашему разговору. Идёт?

К сожалению, Говорухина увлекли новые идеи, а мой сценарий так и остался нереализованным.

Элина Быстрицкая

 

Часто забредал я в биллиардную Дома кино. Это место обожали многие кинематографисты, и однажды встретил там Народную артистку СССР Элину Быстрицкую. Что немудрено: ведь она занимала должность Почётного президента Федерации бильярда. Элина Абрамовна редко брала в руки кий, а больше любила наблюдать за  опытными игроками. Она же организовывала турниры между творческими союзами. Если архитекторов легко можно было поставить играть с писателями, то устроить тур между Союзом театральных деятелей и Союзом кинематографистов было значительно сложнее. Лучшие игроки команд постоянно были заняты в спектаклях и киносъёмках, а то уезжали на гастроли. Как в таких условиях проводить турнир?

И вот как-то без чего-то десять угораздило меня заглянуть в биллиардную. А там один одинешенек гонял шары Народный артист России, а тогда ещё «просто» артист без звания Борис Хмельницкий. (Думаю, здесь уместна блиц-ремарка. Редчайший случай! Звание «Народного» Борис Алексеевич получил, минуя титул «Заслуженного». А Народным Хмельницкий стал за год до смерти...) На свитер он надел маленький фартучек с кармашком для мела. Артист обрадовался моему появлению, так как увидел во мне потенциального противника.

Начали играть. С трудом, но выигрываю партию у одного из лучших билиардистов среди киношников! Более того – мастера спорта по бильярду! Играем ещё. Я поймал кураж. Разбив первым пирамиду, раз за разом кладу шары в лузу, так и не дав взяться за кий Борису. И вторая партия оказалась за мной. Хмельницкий не ожидал такого исхода, не на шутку рассердился и выиграл у меня третью партию, а потом ещё четыре.

Борис Хмельницкий

 

Мы расстались друзьями, перешли на «ты», и, конечно, Борис согласился дать интервью для «45», тем более что оно исподволь началось во время игры, а закончилось в буфете Дома кино. А потом мы с ним встречались в течение долгих лет много-много раз. Все встречи были почти спонтанными. Однако заверить интервью, передать фото, сделанные нашим фотокором Сергеем Соседовым – эти контакты происходили по предварительной договорённости. Как-то получил приглашение от Бориса на концертное выступление его сестры Луизы; а вот мы увиделись в метро на эскалаторе: он ехал вниз, а я вверх (или наоборот); помню: обнялись в редакции газеты «Московский комсомолец»; что уж тут говорить о неоднократных встречах в Доме кино…

Борис и Луиза Хмельницкие

 

Бориса Алексеевича скосил рак, и он ушёл от нас 16 февраля 2008 года, в возрасте 67 лет. Похоронен на Кунцевском кладбище в Москве.

Как-то, несколько лет назад, мне потребовалась детальная схема столицы в районе Киевского вокзала. Вот нахожу пешеходный мостик через Москва-реку, а под ним надпись: «Им. Б. Хмельницкого». «Ничего себе, – подумал я, – Борис вполне заслужил такое признание». Увеличиваю масштаб схемы, вновь обращаю внимание на мостик, крупнее проявляется надпись: «Имени Богдана Хмельницкого». Вот так вот. Но ничего, верю, что в Москве появится улица имени замечательного артиста, а то и памятник. Только когда и где?

 

Вячеслав Лобачёв

 

Иллюстрации:

из личного архива автора;

несколько кадров – свободный интернет-доступ

 

Два борта – к себе в угол

 

Куда только не забрасывает судьба журналиста. Например, в бильярдную Союза кинематографистов. А там один-одинёшенек прохаживается Заслуженный артист России Борис Алексеевич Хмельницкий. А почему бы не сыграть с ним в пирамидку, и попутно взять у него интервью? Задумано – сделано. Игра сближает людей, и мы быстро перешли на «ты»…

 

 – Гениально!

 – Вот мы, какие удары знаем!

 – Ё, К, Л, М, Н… От двух здесь очень трудно попасть – у этого стола борт косой!

 – Ах, зараза! Кто тебя так научил?!

    (Из бильярдных переживаний)

 

– Давай представим такую ситуацию: тебя избрали Президентом. Чтобы ты сделал в первую очередь? Твой первый Указ?

– Я сделал бы все возможное, чтобы народ мне поверил. Без доверия у народа не может быть власти. Если что людям обещаешь, то надо выполнять свои обещания. Я имею ввиду не только Президента, но и всех людей, стоящих у руководства на разных постах.

 

– Зачем ты недавно ездил в Ростовскую область?

– Чтобы понять шахтёров. Даже у нас в семье разные точки зрения по поводу забастовок. Я – был против, но когда мы – Евгений Матвеев, Лидия Федосеева-Шукшина и я спустились на короткое время в шахту, увидели их условия работы, то поняли: забастовка – это отчаянье! Шахтёры прекрасно осознают, что значит для страны угольная промышленность, к каким катастрофическим последствиям может привести отсутствие угля, и все же решились на этот отчаянный шаг. Ведь их обманули два года назад, здорово обманули.

 

– Постановление № 608?

– Да. Ведь под ним стоит подпись первого лица страны, и фактически, ничего из этого постановления не выполнено. Шахтёры говорят: «Пусть правительство отвечает за свои слова». У них жуткая, кошмарная работа. А бытовые условия? В городе Шахты нет продуктов, температура воздуха зимой в домах была плюс четыре градуса, заработки – смешно называть по нынешним временам. Нет, они не антисоветчики, как их нам хотят представить, а нормальные работящие мужики, которые не пекутся о собственном благополучии, а думают о нашем будущем.

 

– Борис, а если бы тебя избрали депутатом?

– Это тот же самый вопрос. Депутат, директор совхоза, предприятия, нормальный советский мошенник… Всё упирается в честность.

– Да. Но ты уже раз был депутатом. Я помню премьерные спектакли «Десять дней, которые потрясли мир». На станции метро «Таганская» раздавали листовки, перед театром вооруженные матросы и солдаты пели частушки. Ты стоял вместе с Высоцким у входа и накалывал на штык билеты. А как бы сейчас, спустя 25 лет, смотрелся этот спектакль? Пошёл бы на него народ?

– Я думаю, что в связи со всей этой обстановкой, которая происходит у нас в стране, он не звучал бы сегодня так остро. Даже тогда у нас возник один принципиальный вопрос на худсовете. В финале первого акта, на фоне экрана, с такой интересной подсветкой, появляются фигуры. Справа – рабочий, солдат и крестьянин, слева – буржуа, поп, помещик (как говорят: «нехорошие люди»). И вот рабочий произносит: «Есть только два класса: пролетариат и буржуазия!». Худсовет тогда заявляет: «А интеллигенция?! А крестьянство?! Такой прогрессивный театр и такие лозунги!». Вот такой неожиданный поворот получился. Поправили тогда немножко Юрия Петровича Любимова, попросили исправить эту «идеологическую ошибку».

 

 – Не проходит?! Но не у всех!

 – А любовь девичья…!

    (Из бильярдных переживаний)

 

– Борис, вот работая над ролью, актёр естественно вживается в образ своего героя. В образе какого героя тебе хотелось бы пожить на самом деле?

– Так уж прямо и пожить? Знаешь, я их всех (но не всех – многих) очень люблю.

 

– А ты выбери самого… (Я, честно говоря, думал, что Хмельницкий назовёт роль белого офицера из фильма «Ненависть». Ведь за неё Борис получил I приз на международном кинофестивале в Чехословакии, но…)

– Самый мой популярный фильм «Стрелы Робин Гуда». Такая романтическая история, столько приключений! А почему такая сила у этой книги? У её героев? Мы отвыкли от этих понятий: благородство, рыцарство, нежность, справедливость. А здесь они разграничены достаточно чётко. Здесь нет полутонов. Или – или. Я – злодей! Я – герой! Я – враг! Я – друг!

Володя Высоцкий для героя этого фильма Салдалатки написал баллады. Очень хорошие, сильные баллады. И особенно последняя – «Баллада о борьбе». Вот как она заканчивается:

 

 

Какой точный набор слов. Володя очень любил этот романтический жанр. Как жаль, что его баллады не вошли в фильм!

 

– А сейчас тебе не хотелось бы взять в руки арбалет и немножко пострелять?

– Нет! Я не экстремист! Пострелять в спортивном смысле, в тире? Да! Конечно! Но кого-то подстрелить? Это мы уже прошли в нашей многовековой истории – стрелять мы научились.

Я сам из охотничьей семьи. И дедушка, и папа были охотниками. Поэтому, когда мы переехали с Дальнего Востока сюда на Запад, то папа сдал все ружья и сказал: «Нет, это не спортивная охота». Спортивная – когда на тебя тоже могут напасть: медведь, изюбр, кабан, тигр, когда есть опасность. А когда просто бежит беленький зайчик, раз, и уже больше не бегает, или когда убивают лося, как корову. Ну что это за охота?! Это – пакость. Варварство!

 

– Удар здесь есть, но он его не знает!

– Стыдно?!

– А выпьешь рюмочку – уже не так стыдно!

(Из бильярдных переживаний)

– Мне кажется, что ты с детства носишь бороду, и, видимо, она становится главным критерием для режиссёров при утверждении тебя на роль. Почему так давно тебя не видно на экране?

– Знаешь, эта история достаточно любопытна. Все началось с «Красной палатки»…

 

– Ты играл роль Вальери?

– Да. А потом сразу снялся в фильме «Князь Игорь». Вот тогда я и отпустил бороду. Вернулся в Москву, в театр. Увидел меня Любимов и говорит: «Вот с этой бородой будешь играть все роли (я думал, что он шутит), и Маяковского (у нас шёл «Послушайте), и «Павшие и живые». Это мне нужно принципиально. Я не верю, когда наклеивают бороду, усы в театре. Мне важно, как актёр перевоплощается внутренне. Вот ты же играешь Старика в «Человеке из Сезуана?». Аргумент был действительно сильный. Я просто «сбивал» волосы, бороду и изображал Старика пластикой, манерой, голосом.

 

– Это театр, а кино?

– Нет, ты подожди, слушай, раз начал за бороду… Ты знаешь, что дальше он сказал? Любимов сказал: «Кто у нас самый великий? Чарли Чаплин! Но видишь: у него усики. Ну и что? Разве они ему мешали? Зато сколько времени и как играл!».

У нас потом многие отпустили бороды. И Высоцкий, и Васильев. Это не имело принципиального значения. У нас такой театр. Любимов даже женщинам запрещал употреблять сильный грим. Он терпеть не мог накрашенных актёров. Подведённые брови, крашенные волосы, «седые» виски – от лукавого всё.

А вот в кино, видимо, да. Какой-то есть стопор. Режиссёр, возможно, думает: борода вроде не нужна для этой роли, а вот сбреет он её или нет? Сбрею! Что за вопрос? Если, конечно, предстоит интересная, на хорошем уровне работа. Я один раз был почти готов пойти на это, когда Слава Говорухин начинал снимать фильм «Место встречи изменить нельзя». Он сказал: «Сбреешь бороду – беру!». Но тут начальство начало выступать: «Два актёра с «Таганки» – это много». Хотя, что за чушь? Бывает, что в одном фильме чуть ли не вся труппа снимается! А ради той роли сбрил бы. Борода быстро растёт – не голову же снимаешь.

 

– А вот что за история произошла с фильмом «Этюды о Врубеле»? Его так и не закончил режиссёр Осыка?

– Вышел фильм! Вышел! Замечательный фильм, очень духовный, таких мало фильмов. Но прокат наш посчитал его почему-то несмотрибельным. …Фильм начинается с торжеств, посвящённых 1000-летию принятия Христианства на Руси, проходивших в Киеве. По договорённости с отцом Филаретом, нам разрешили съёмку в храмах. Уникальные, великолепные кадры, очень художественные, снятые в интересных интерьерах. Сколько во всём мире верующих! Если бы дать хорошую рекламу, объяснить зрителю о чём фильм, то наверняка народ пошёл бы на него. Это фильм о духовном возрождении России.

 

– И когда же мы возродимся?

– Не юродствуй. Вот мы живём на Русской земле и хнычем: «Мы плохо живём». Почему? Кто виноват? Власть? Строй? Система? Нет. Прежде всего мы сами. Вот в Штатах на образование и просвещение тратится 17 процентов от годового бюджета. А у нас? Что же мы хотим, если у нас нет хороших школ, преподавателей не хватает даже в Москве, ушёл дух просветительства. Поэтому люди плохо работают. А человек образованный, просвещённый – он работать плохо не может. Вот мама моя. Если она что-то делала, то обязательно делала это хорошо. Ей её воспитание не позволяло плохо работать. Можно ссылаться на кого угодно: на Ленина, Сталина, Брежнева, Горбачёва. Работать надо. Выполнять своё дело. Но мы даже за собой не можем убрать. При чём здесь власть, если  под окнами твоего дома валяется мусор? Вот в чём ценность культуры.

 

– Ты учись, ты записывай что-нибудь!

– Это был несчастный случай!

 (Из бильярдных переживаний)

 

– Ты один из первых пришёл в театр на «Таганку», и, по-моему, никуда из него не уходил?

– Уходил.

 

– Когда?

– Когда уехал Любимов. А потом в 83 году к нам Главным пришёл Эфрос. Тогда, наверняка, у меня к нему была какая-то обида, но не глобальная, но я, тем не менее, ушёл из театра. Я не понимаю наших артистов, которые с таким пафосом писали о нём статьи, давали интервью, где чуть ли не кричали: «Ты такой мерзавец! Ты такая дрянь!» Это гнусно. Это же Эфрос! Я просто ушёл, потому что захотел работать в другом театре, но охаивать, очернять Эфроса?! А кто здесь имеет хороший характер? Да у многих великих людей был отвратительный характер. А Меерхольд? Говорят, такой был деспот – дальше некуда. А Лермонтов? А Достоевский?

Просто у меня не получился контакт с Эфросом. А жаль! У нас всего несколько таких режиссёров: Любимов, Захаров, Товстоногов, Стуруа… Талант можно потерпеть, талант можно простить. Тогда многие, как и я, ушли в «Современник»: Шаповалов, Филатов, Смехов, Медведев. А потом Главным стал Николай Губенко. Мы были на гастролях в Риге. Он позвонил мне, и пригласил в театр. Я сказал, что вернусь, если вернутся все остальные. И мы вновь пришли в театр, с надеждой на его возрождение.

 

– А потом вернулся Любимов?

– Да. И я понял, что нельзя дважды войти в одну и туже реку. Это уже был другой коллектив, другой театр. О чём я и сказал на собрании, поблагодарив всех за свои лучшие годы, отданные театру на «Таганке». Ведь нас любили не только за любовь к искусству, нас любили за то, что мы такими выскакивали на сцену. Сумасшедшие, одержимые. Это действительно была команда. А сейчас этот коллектив развалился полностью, абсолютно. И это ничья вина. Так случилось, что театр себя изжил, приобрёл махровый, провинциальный вкус – если так можно назвать провинцией театр, который существует почти 30 лет. Я пока играю два спектакля: «Владимир Высоцкий» (из уважения к Владимиру), и, если когда надо, «Добрый человек из Сезуана».

Просто мы не понимаем, что такое настоящая свобода. К сожалению, так случается, что режиссёры, в большинстве своём, диктаторы. Соглашайся – не соглашайся с ними – они всё равно делают по-своему.

 

– Но иначе они не были бы режиссёрами?

– Согласен. Они очень хорошо рассуждают об общей обстановке в государстве, а сами являются  такими же деспотами. (Я не про всех).  Им хочется подчинять. Они любят власть. Такого нет нигде на Западе.  Там актёр пользуется уважением. У нас, как и везде: кто постарше, кто поглавней, тот и… (сам понимаешь). Мне это надоело, чёрт возьми, и я ушёл из театра. Мы же не говорим, что Владимир Высоцкий ушёл из театра, нам стыдно об этом сказать. Я – актёр, и я не должен спрашивать ни у кого разрешения, если мне надо поехать в Париж! Я не хочу быть рабом даже у Любимова!

Там остались очень хорошие люди, которые замечательно ко мне относятся, мои товарищи. Но я почувствовал свободу, и оказывается что это так здорово! Я могу выбирать, что мне хочется, заниматься, чем нравится, ездить куда угодно.

 

– Ты сейчас состоишь где-нибудь в штате?

- Нигде! Сейчас многие актёры уходят из театра, как там, за рубежом, договариваются и играют спектакли. Ливанов Вася создал театр «Детектив». Собрал со всех театров актёров: Ромашина Толю, Васильеву Таню, меня звал. То есть набирается труппа на один спектакль. Сыграли его месяц, два, три, полгода – разбежались. А сидеть всё время на одном месте – можно задохнуться.

Вот в кино, перед театром, есть одно преимущество. Там сразу распределяют роли. Я буду Гамлета играть, ты – Фортибраса. И никто не ставит друг другу палки в колеса. Потому что в кино, хоть и не на долгий период, собирается коллектив, команда. Там тебя уважают. А в театре этого нет, потому что режиссёры не любят актёров. Ты думаешь, что это не так? Спроси любого актёра, что у Фокина, что у Ефремова. Перестали любить артистов. Они забыли, что самый главный человек в спектакле – это актёр. И во всем мире не ущемляют актёрского самолюбия. Но как у нас унижают везде и во всём, так и в театре тоже. А я не хочу. Я хочу, чтобы меня любили!

 

– А как «свой»?

– Это верхний пилотаж!

   (Из бильярдных переживаний)

– Кстати, Борис, если бы не было бильярдной в Союзе кинематографистов, то где бы ты проводил своё время?

– В другой бильярдной. Вроде мы забываем, что все эти дома созданы для общения. Это место, где можно собраться, поговорить с режиссёром, художником, артистом, другом. Это клуб, в котором общаются единомышленники. Чашка кофе, кружка пива, сигарета, шахматы, разговариваешь, обмениваешься информацией, возникают какие-то идеи. Где ещё так можно раскованно посидеть?

 

– А кого ты больше любишь забивать: «своих» или «чужих»?

– А ты разве ещё не понял? «Чужих», конечно. С ними у меня лучше получается. Но это спорт! Это азарт! Бильярд – замечательная игра, аристократическая, одна из самых престижных. Пожалуй, с ним может сравниться большой теннис и конный спорт. Я помню, смотрел документальный фильм «Чемпионат мира по бильярду». Финал. Зал человек на сто. Удобные места. Дамы в бальных платьях, мужчины – в смокингах. Всё так чинно, красиво. Ну, а игра, я тебе скажу, я тебе дам! Такие чудеса выделывают!

 

– А тебе было когда-нибудь страшно?

– За себя в жизни?

 

– Нет, в кино.

– Да, опасные ситуации бывали и не раз. Допустим, та же «Красная палатка», когда мы с Визбором купались в проруби – довольно неприятное ощущение. Так что тут уже страх живёт. Опасно в «Робин Гуде» несколько раз было – падал с лошади. Но такого, чтобы уж очень – не помню. Это моя работа, а когда работаешь, то о страхе некогда думать.

 

– Работая в театре на «Таганке» нельзя не любить поэзию. К кому из поэтов ты проявляешь наибольшую симпатию?

– Сколько я себя помню, я был воспитан на поэзии. Папа очень любил стихи Есенина и Тарковского, и они тоже стали моими любимыми поэтами. Конечно, можно перечислить много поэтов, которые мне близки, но ближе всех – Есенин. И я считаю, что он у нас совершенно недооценён, хотя и носит ярлык «великий русский поэт». Никто так глубоко не писал о России, как Есенин. Кстати, вот недавно югославы сделали вечер поэзии и показали нам, что в действительности представляет из себя Сергей Есенин. Одна поэма «Пугачёв» чего стоит! Когда играешь в спектакле – это восторг!

 

– Вот теперь пошла открытая игра…

– Талант не променяешь…

   (Из бильярдных переживаний)

 

– Как я слышал, ты заканчивал Щукинское театральное училище?

– Было дело.

 

– И я знаю, что тобой написана в начале 60-х музыка к фильмам «Первая любовь» и «На короткой волне». Как тебе это удалось?

– А я ещё окончил и музыкальное училище. А всё началось с того, что Любимов предложил мне вместе с Анатолием Васильевым написать музыку к спектаклю «Добрый человек из Сезуана». Потом к нам присоединился Владимир Высоцкий, и мы написали музыку к «Антимирам», зонги и баллады к спектаклю «Жизнь Галилея». А вот к спектаклю «Берегите ваши лица», который очень быстро сошёл, я писал музыку вместе с Володей. Спектакль был построен на поэзии Андрея Вознесенского, и его можно было назвать «Антимиры II». Почему я восстанавливаю этот момент с Высоцким? Не для хвастовства. Тем более что сейчас очень опасно вспоминать имя Высоцкого рядом со своим. Я точно знаю. Очень много сейчас появляется учителей Владимира Высоцкого, товарищей, друзей, любимых девушек, вдов, детей и каждый год эти списки меняются. Некоторых их них он терпеть не мог, но именно они вышли в первые ряды друзей Владимира. Не знаю, – отчаянные ребята! В данном случае, это факт нашей биографии, и я хочу, чтобы те, кто идут за нами, имели представление о нашем времени.

Вот тогда я и написал музыку к этим фильмам. Но мы писали музыку и для эстрады, и для исполнителей, и для джаза. Писали на стихи Успенского, Макарова… Был даже такой шлягер «Мушкетёры». Но там такая музыкальная мафия, что дальше ехать некуда. Прорваться сквозь них невозможно. Всё за деньги, всё. Это, конечно, не открытие Америки, но могу сказать, что в те годы за первое исполнение песни на телевидении платили 700-800 рублей. Ты знаешь, всё сводилось к деньгам. Кто давал тысячу. Мало? Две! Мало? Три! Обводили нас вокруг пальца, как хотели. Но если бы я дал взятку, то писать музыку не мог бы. Я не хочу унижаться. Большинство из них это делает. Почти все. Но я не хочу. Поэтому, если что и сочиняю за роялем, то только для себя.

 

– У «капитана Гранта» есть дочь. Ты хотел, чтобы Даша стала актрисой?

– Ну, ты даёшь! Вырастет – сама посмотрит.

 

– Но она уже снималась в кино, кажется в тех же «Этюдах о Врубеле»?

– Снималась, но это не значит, что она будет актрисой, А вот то, что она непременно будет где-то в нашей области – это точно. У неё есть такие склонности. В общество дизайнеров ходит, рисует, составляет коллажики. Конечно, любит театр, кино, музыку.

Но у «капитана Гранта» есть и сын, правда, от другой женщины…

 

– И он решил пойти по стопам отца?

– Пока тоже не ясно, но отличный парень. Повзрослеет – разберёмся!

 

– А через спинку ты играть умеешь?

– Что, я девушка, что ли?

   (Из бильярдных переживаний)

– А как получилось, что ты поступил в театральный?

– Видимо, это характер. Ты знаешь, в детстве, я сильно заикался. Но вот невероятно, но факт: заика учится в театральном! Спустя полгода надо было показать самостоятельный отрывок. Все ждали: что из этого получится, если он даже лекции сдаёт письменно. На экзамен пришёл Юрий Петрович Любимов. И мы как-то проскочили. Он тогда меня очень поддержал, за что я ему очень благодарен на всю жизнь. Он и потом меня очень поддерживал – разные ситуации бывали в институте…

Вот помню, ставили Чехова «Три сестры» (Это уже на «Таганке» было) Мне досталась роль полковника Вершинина. Любимов говорит: «Слушай, позаикайся немножко, покажи военного со своими комплексами, такого интеллигентного мужика – не вояку». Я отвечаю: «Юрий Петрович, я уже разучился. Мне заново заикание надо осваивать». А он: «Я тебя прошу. Характер его чуть изменишь и другой образ получиться…»

Я постарался, но что из этого получилось?!

 

  – Ой-ой-ой! Кажется, выигрываю!

  – Это домашняя заготовка?

  – Партия!

 (Из бильярдных переживаний)

 

Служебная переписка

 

Главному редактору издания

«45-я параллель»

т. Сутулову С.В.

от собкора Лобачева В.И.

 

Заявление

 

В связи с непредвиденными расходами, потраченными на сбор данного материала, прошу компенсировать их за счёт авторского гонорара.

 

Собкор подпись

 

 

Резолюция

 

В компенсации отказать. Направить собкора Лобачёва В.И. на курсы бильярдистов в период очередного отпуска.

 

Главный редактор    подпись