О презентации новой книги стихов
Бориса Вольфсона «Осенний транзит»
Книга Бориса Вольфсона «Осенний транзит» выпущена издательством «Старые русские» летом 2018 года. На четырёхстах страницах этого проекта собраны стихи, написанные автором в 2009 – 2018 годах.
Презентация книги состоялась 14 октября 2018 года в кинозале Донской государственной публичной библиотеки, где собралось более ста пятидесяти человек. Открыл презентацию замечательный музыкант Евгений Фельдман с композицией для флейты, посвящённой автору издания.
В программе приняли участие известные барды Инна Карлина и Владимир Новоженин с песнями на стихи Бориса Вольфсона. Своими впечатлениями о книге поделились писатели Наталья Старцева, Инна Калабухова, Вениамин Кисилевский, профессор Южного федерального университета Александр Акопов.
Осенний транзит
От осени остался лишь клочок.
До новой дотянуть и не надейся.
Ну что же, сухопутный морячок,
считай, что ты домой пришёл из рейса.
Вот эта осень, этот листопад
и есть твой дом − последний порт приписки.
А что там ветер свищет невпопад,
так он и сам проделал путь неблизкий.
Укройся пледом и придвинь к огню
скрипучее расшатанное кресло.
Скажи: мол, никого я не виню
за то, что всё здесь правильно и пресно.
Скажи, что благодарен за уют,
за тёплый плед и за огонь в камине,
за то, что в небе ангелы поют
и нет дождя, и ветра нет в помине,
за этот комфортабельный транзит,
когда уже не чувствуешь потери,
и всё-таки за то, что здесь сквозит,
дымком осенним тянет из-под двери.
Темнеет, за стеной скрипит сверчок,
пейзаж усталый отдыхает в раме.
От осени остался лишь клочок.
Но, значит, и зима не за горами.
КАК ОН ДЫШИТ
Михаил Коломенский, писатель, кинодраматург
«Как он дышит, так и пишет», – это про Бориса Вольфсона. Сопряжённость его строк с его внутренним, интимным дыханием, с его душой удивительно естественна. Но разве может удивлять естественное?
Увы. Много – и независимо от времён – было разными поэтами написано текстов, в которых – и особенно когда они отточены – мы видим усилия автора по приведению своего дыхания к требуемым параметрам. Автор хотел блеснуть, показаться, выделиться. Автор писал, как нужно. Автор морализирует. Автор призывает. Автор творил по заказу (в том числе и по собственному). Отделанно-выделанно, не придерёшься, и наизусть неплохо бы выучить, чтоб щегольнуть или прослыть, – а диалога не возникает.
А с Вольфсоном возникает. Его стихи – это фразы жизни, положенные на мотив его души. Оно, вообще-то, так должно быть у каждого, кто поэт, – но вот тут-то и начинаются мысли о сущности поэзии.
Вольфсон – поэт отзывающийся. Откликающийся. Часто – с улыбкой. Интеллигентной, мягкой, человечной. Строчки, где есть улыбка – у него, на мой взгляд, лучшие.
Его улыбка – в сюжете стихотворения, в рифмовке и ритмах, в отношении к себе и к читателю. Нынче такое – невидаль. Когда-то – да, бывало. Давно, когда приподнимали шляпы. Но – опять удивление: Вольфсон современен и актуален. Даже в строгих старинных японских формах звучит сегодняшний день. Да и весь он – сегодняшний день. Смею предположить: результат профессии. Вы можете представить себе математика, живущего прошлым, а не настоящим?
Миры
Свет зажечь − налетят комары.
Так лежу − в темноте и без сна.
Сортирую на ощупь миры,
суть которых мне днём не ясна.
Ну, а ночью, из списка услуг
бесполезное зренье убрав,
различить их пытаюсь на слух,
вкус и запах узнать без приправ.
Старый мир − он уже мягковат,
пахнет скисшим в тепле молоком.
Новый мир − в миллион мегаватт, −
я с ним хуже, признаться, знаком.
Старый мир был и крут, и жесток,
но утратил упругость и стать.
В темноте он присел на шесток,
как сверчок, и его не достать.
Ну, а новый вовсю свиристит,
оцифрован, циничен и спор,
не трансформер, скорей − трансвестит.
Но усталость сочится из пор.
Это я утомлён, а не он.
Я отстал, устарел, нездоров.
Мне б уснуть, но врубают неон
за окном. Значит, жди комаров.
Что ж, пора отряхнуть старый прах,
оценить незнакомую взвесь…
Но, запутавшись в этих мирах,
я как будто не там и не здесь.
Ты такая же. Нам бы вдвоём
жить на кромке ничейной земли −
в этом мире, моём и твоём,
где бы нас отыскать не смогли.
Чтоб о прерванных связях забыть,
чтобы время текло, как река,
и в ночной тишине, так и быть,
раздавалась лишь песня сверчка.
ДВА В ОДНОМ
Наталья Старцева, писатель, журналист, директор книжного издательства «Старые русские»
Звук стихотворений Вольфсона стереоскопичен, он одновременно идёт отовсюду – из древности, из современности, из будущего. Они, как правило, многоуровневы, многозначны, словно их автор обладает особенным подспудным всезнанием. Возможно, это потому, что Борис Ильич математик. У них, математиков, имеется такая операция − аппроксимация. Мы, простые люди, видим события на графике нашей жизни как неупорядоченные точки, а математик применит формулу, и точки аппроксимируются в осмысленную кривую судьбы.
«Два в одном», Борис Вольфсон хорошо устроился. Устанет писать стихи – напишет для отдохновения очередной учебник по математике. Но, если серьёзно, знание точных наук, проявляя себя в недоступных не-математикам сюжетах, рождает особое свойство, радостно ощущаемое читателем: нетривиальность, какую-то стремительную образность, соединяющую микрокосм души и космос как таковой.
Прощание с вечностью
Мёртвые славы не имут и сраму.
В райском садочке на отдыхе дачном,
вставлены в вечность, как в пыльную раму,
сами они абсолютно прозрачны.
Сами они невесомы, бесстрастны,
кротки, беспечны, легки, беззаботны
и к отшумевшим страстям непричастны,
ибо бездушны, поскольку бесплотны.
Я б отослал свою душу в конверте
к Богу, когда бы она захотела.
Но не к лицу дармовое бессмертье
ей, эманации бренного тела.
В райском ГАИ не отмечу права я.
Вечность покинув, как доску почёта,
бьётся душа моя, жилка живая,
платит исправно по каждому счёту.
«ЗАКОН ЗВЕЗДЫ И ФОРМУЛА ЦВЕТКА»
Лера Мурашова, поэт, заместитель главного редактора журнала «45-я параллель»
Человек с детства пишет стихи и всю жизнь занимается точными науками. Амбидекстр? А как же пушкинское «поэзия должна быть глуповата»? Это точно не о стихах Бориса Вольфсона. Его поэзия – это поэзия интеллектуала. Выверенная классическая форма, ясность мысли и изложения, широта кругозора, погружённость в современную проблематику, дозированная ирония и самоирония, виртуозное владение словом (версификационное мастерство, игра словами в самом хорошем смысле, без которой нет серьёзной поэзии) – вот отличительные черты его поэтики. И даже расположение произведений в хронологическом порядке хорошо укладывается в этот логический ряд.
Всё-таки высшее математическое образование определённым образом систематизирует мозги. Сама будучи технарём по образованию, я хорошо понимаю, о чём и зачем пишет поэт Борис Вольфсон. Не всегда соглашаясь с его точкой зрения, я всегда признаю его художественную искренность и, соответственно, ‒ правоту.
Хронологическая последовательность стихотворного повествования мне нравится тем, что можно отслеживать развитие личности автора. И в книге «Осенний транзит» отлично видно, как с течением времени условный «лирик» всё более выходит на первый план, тесня условного «физика», как мудреет лирический герой и сиюминутность уступает место вечным темам, как всё смелее открывает поэт двери в личное пространство. Откровенность – необходимое условие лирической поэзии, до которой как бы «дозревает» автор. Как он сам пишет, «читатель вправе верить, / что открывает мой дневник». Да, читатель вправе ожидать, что с ним не будут играть в прятки, обманывать и лукавить, а вывернут душу наизнанку – только тогда рождается в душе читающего отклик, который и есть чудо поэзии.
От молодого задора и радикализма к мудрости, от сосредоточенности на земных, материальных проблемах к возвышению души над обыденностью ‒ нормальный вектор развития человека, результат приобретения жизненного опыта и постоянной духовной работы. Стихи Бориса Вольфсона отчётливо демонстрируют, что личность автора развивается этим самым, единственно правильным путём («и страсти былые на нет сведены, как двойки из школьной тетради»), и это лучшее доказательство отсутствия в его творчестве заказа, в том числе и собственного. А это, в свою очередь, есть главное отличие искусства от шоу-бизнеса. Искренность и достоверность поэтического слова дорогого стоят.
Художественный мир Бориса Вольфсона с годами становится всё более возвышенным и утончённым. Хотя привычные ирония и злободневность остаются в чести у автора, всё чаще он обращается к сложным темам, пытается исследовать трудноуловимые и трудно выразимые материи, составляющие тайну бытия, к феноменам памяти, любви, интуиции, связи с нематериальным миром, для понимания которых, возможно, и существует поэзия.
* * *
Мы в зеркалах себя не узнаём.
Что ж, постарев, не стоит в них глядеться,
пока ещё не впал, как речка, в детство –
лишённый отраженья водоём,
в тот тихий омут, где уже давно
не водятся ни черти, ни русалки,
лишь в темноте мальки играют в салки,
и память погружается на дно.
Там вечер наш огнями отсверкал,
там тишина и сонный мир растений,
и мы скользим, как собственные тени,
по выцветшей поверхности зеркал.
ФИЗИК В РОЛИ ЛИРИКА
Инна Николаевна Калабухова, прозаик, журналист
Я хочу поговорить о новом сборнике Бориса Вольфсона «Осенний транзит» и никак не соберусь с духом. Причин несколько. Во-первых, не уверена, достаточна ли моя квалификация. Я пишу прозу, читаю преимущественно тоже прозу, да и литературоведческие работы меня интересуют посвящённые прозаикам. Какой из меня судья поэта?
Но есть же ещё взгляд читателя. Тем более, я какой-никакой филолог по образованию. Но тут опять заминка. Лет с пятнадцати до тридцати я стихами зачитывалась. Лермонтова, Блока, Багрицкого, Гейне, Киплинга километрами знала наизусть. Все эти нюансы настроений, метафоричность, выразительность языка… Даже разрушитель классической поэзии Маяковский пробуждал своими удивительными метафорами и рифмами бурю чувств и мыслей. А в пятидесятые-шестидесятые годы открылись мне новые имена (Мартынов, Гудзенко, Межиров, Слуцкий, Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина), и одновременно выпустили из спецхрана старые (Ахматова, Мандельштам, Цветаева, Пастернак). Они бесконечно обогатили моё восприятие мира, мои чувства. Так что некоторый читательский багаж поэзии у меня накопился. Есть с чем сравнивать.
Правда, существует ещё одно обстоятельство: с возрастом я к поэзии несколько охладела… Нет, не совсем правильно: заглянешь в томик Блока или Цветаевой… услышишь романс на стихи Лермонтова… или купишь новый сборник Кушнера… да хоть кого возьми из любимых – от Пушкина до Заболоцкого… − и всё внутри вспыхнет, загорится или, наоборот, затихнет, прислушиваясь.
Но потребность в таких ощущениях, впечатлениях у меня уменьшилась. Может, это связано с возрастом, может, особенности характера. Но сегодня я ищу в книгах размышлений, рассуждений о жизни, о людях. Нравится погружаться в подробности человеческой психологии. Люблю, когда автор анализирует причины исторических и… семейных катаклизмов и их последствий. А это всё – поляна прозы.
Я в этих нынешних своих пристрастиях дошла до того, что в бунинских рассказах меня стала раздражать излишняя метафоричность. Я в каком-то разговоре о литературе упрекнула Бунина – засоряет своими поэтическими приёмами прозаические тексты, отвлекает внимание читателя от действия, от смысловых нагрузок. То ли дело Чехов, который обходился для создания ночного пейзажа блеснувшим под луной бутылочным стеклом.
И вот с такими литературными пристрастиями и претензиями к литературе (плюс плохое знание современной поэзии) выступать в роли рецензента…
Но это одна сторона медали. Есть и другая. С Борисом Вольфсоном мы знакомы более десяти лет. С тех пор как он, известный в городе педагог-математик, стал публиковать свои стихи в журнале «Ковчег» и посещать сборища авторов и читателей журнала. Потом стали выходить его книги, и в Донской государственной публичной библиотеке проводиться их презентации. Во время этих встреч и сам Вольфсон мне понравился, и стихи его заинтересовали. Мы познакомились ближе. Подружились.
Однако ещё с сакраментальных оттепельных годов «физики» и «лирики» никак не успокоятся в своём противостоянии, продолжают посматривать друг на друга сверху вниз. Во всяком случае, я, «лирик», говоря Вольфсону комплименты, про себя снисходительно похлопывала его по плечу: смотри, мол, математик, а кое-что получается удачно. Тут я немножко свой снобизм утрирую, но всё же… Читая его публикации в этом сегодняшнем охлаждении к поэзии, я выхватывала отличные стихи, удачные строчки и… возвращалась к прозе, своей и чужой, интересной мне своим способом реализации.
Но на этот раз, понимая, что «Осенний транзит» в некотором смысле итоговая книга, я прочла её не выборочно, не налету, а от корки до корки. И… остолбенела. (Да, оговорюсь сразу – сборник не безупречен. В него попали несколько стихотворений, которые, на мой взгляд, ниже общего уровня. Я бы их вообще не включала. Но удивительно, что испортить впечатления от книги в целом даже им не удаётся.) Прочитав «Осенний транзит», я стала его перечитывать. И, чем больше читала, тем больше он мне нравился. И одновременно – удивлял. И знаете, чем? Тем, что Вольфсон работает в поэзии средствами прозаика. Изменяет законам жанра, отступает от них. И если Бунину я вменяла в вину, что его проза отдаёт поэзией, то Вольфсон, овладевший, завладевший инструментами прозы, безусловно расширил свои возможности. Даже по сравнению со звёздами поэзии. Пусть они безупречны по форме, пусть недосягаемы по силе эмоционального воздействия. Но диапазон взгляда на мир у каждого из них имеет определённые границы – и в ширину, и в глубину. И усилия поэта направлены главным образом на сферу читательских чувств.
У Вольфсона же никаких границ нет. Ни в темах, ни в средствах! Стихи могут быть написаны по поводу изменения погоды, вспыхнувшего или угаснувшего чувства, политических событий. Широта спектра просто необъятна. Но не это главное, а глубина взгляда на предмет, событие. Ему мало констатировать факт. Мало описать свои чувства по поводу увиденного или случившегося. Он обязательно должен осмыслить – и историческое событие, и бытовую ситуацию, и пейзаж, экзотический и банальный, − которые порождают у него нетривиальные мысли. Бросал камни в воду – подумал и рассказал о творческом послевкусии. Вспомнил цитату из Чехова о выдавливании раба по капле – задумался о том, чем наполнен человек, что в нём останется после выдавливания всего дурного – и остроумно, зло посмеялся над итогом. Бегло, но точно перечислил книги о «рыцарях без страха и упрёка» − и пришёл к выводу, что «жизнь, когда б не эти враки, была бы просто репликой пустой». И подобных примеров ровно столько, сколько стихотворений. Есть среди них, я уже говорила, менее удачные. Но большинство удались. Они заявляют нам о потребности автора в философском осмыслении любой области жизни.
Вольфсон и читателя к этому приглашает. Сначала вводит в курс дела, сообщает все обстоятельства, затем формулирует итоговый вывод. Но, поскольку мой анализ не подкреплён цитатами, можно подумать, что у Вольфсона вместо тайных намёков поэзии – голые философско-математические схемы. Как у пушкинского Сальери в музыке. А вот и нет! В стихах Вольфсона нет ни одной аксиомы. Только доказанные теоремы. А в качестве доказательств он использует весь арсенал, присущий поэзии, ей предназначенный. Такие тонкие, глубокие, волнующие стихотворения о любви, как «К Марине», «С собой ни в чём не совпадая…», «Казалось…», «Тебе не изменяю…», − только лирикой и назовёшь! Свежими, яркими метафорами блещут «Когда-нибудь» и «Сотворение мира». Примеры привожу почти навскидку – вся книга наполнена поэтическими находками. Это вполне профессиональная, талантливая живопись словом. Но, более того, Вольфсону удаётся перевести в слова творчество мастеров изобразительного искусства. А это вообще у писателей почти никогда не получается. Ну, разве пересказать портрет, пейзаж или натюрморт. Эмоции, обуревающие художника, сумел воспроизвести разве что Пруст, скорее всего потому, что сам был неотделим от импрессионистов – во времени и среде. А Вольфсон, годящийся импрессионистам в правнуки, передаёт нам смысл и эмоции их картин («Импрессионизм», «На выставке», «Ван Гог»).
Ещё раз перечитывая «Осенний транзит», пытаюсь сформулировать общее впечатление: меня привлекает сочетание индивидуальной особенности Вольфсона-человека на всё обращать внимание, всё осмысливать и анализировать с удивительным разнообразием творческого почерка Вольфсона-поэта, который способен менять свои приёмы, палитру, интонации не только от стиха к стиху, но и в пределах одного стихотворения. Как, например, в «Золушке», где он начинает с лёгкой улыбкой метафорическое перечисление того, во что превратит неумелый чародей предметы, предоставленные феей своей подопечной, а заканчивает вполне политическим выпадом о держиморде, которого Золушка получит вместо принца и, главное, всё равно полюбит. Мрачный юмор!
Вот опять не получилось у меня с кратким заключительным выводом. Обязательно следует сказать об юмористическом складе ума Вольфсона. В стихах он постоянно иронизирует. И не всегда мрачно. Иногда шутливо. Язвительности тоже хватает. Самоиронии хоть отбавляй. Очаровательны в этом сборнике крошечные юмористические вставки(?), афоризмы(?), пословицы(?) с удачным названием «Полупирожки». А с каким неожиданным юмором пересказывает Вольфсон в «Древнегреческих мотивах» всем известные античные сюжеты. Мне особенно понравилась история про Пенелопу.
Вот видите, начала я со сдержанного удивления, а заканчиваю, можно сказать, восторгом. Но стараюсь себя окорачивать. Потому что вдруг восхищение вызвано совпадением моих литературных пристрастий к аналитической, психологической беллетристике с индивидуальной манерой Вольфсона?
Но скорее всего – разгадка иная. Борис Вольфсон тот редкий случай, когда поэт соединился в одном человеке с учёным. «Лирик» с «физиком». Он привнёс в поэзию то, чего никто до сих пор не догадывался (не осмеливался) внести, тем более в таком количестве. Может быть, постепенно, со временем такой станет вся поэзия. И я (и не только я) будем читать её по-новому, с другими требованиями.
Ван Гог
Взрыв сверхновой:
«Хризантемы» −
лепестков протуберанцы.
Так рождаются пространства
и свиваются системы
галактических соцветий.
Ветер
резкими мазками
переносит в ткань и камень
запахи иных столетий.
Свет, вернувшийся оттуда,
обеззвучен:
свойство дали.
В ней теряются детали,
частота и амплитуда
искажаются,
из схемы
мирозданья
лезут клочья
страхов
тенью осьминога.
Так является воочью
из безумных снов Ван Гога
бритвой,
криком «Где и с кем мы?»
образ мира −
«Хризантемы».