* * *
Крестики-нолики – злая игра,
проигрыш не уследить…
Хочешь, не хочешь – идёшь со двора,
и начинаешь водить.
Воли небесной набраться? – изволь!
Свой не проспи Благовест.
Крест зачеркнёшь – и прибавится ноль,
ноль – и прибавится крест.
Купол небесный разбился окрест,
падает в ноги земля.
Новорождённый младенческий перст
тянет воронка нуля.
Вот и очнулся, пора – не пора:
жить, и следить, и верстать.
Время приспело – идёшь со двора,
и – начинаешь искать…
Свой золотой, свой предел, беспредел,
ключ, замыканье, провал.
Место, где можно блажить не у дел,
голос, который пропал.
Крестики-нолики, белая мгла,
Вдоволь всего и в обрез!
Только гудели бы колокола
В синие уши небес.
* * *
«Завтра» трепетная несбытость…
Что гадание: быть – не быть?
Если узкое «голод-сытость» –
на весах твоего «забыть».
Если бытом тебя завалит,
тело брось и окно разбей –
там дорога, где солнцем залит
будет внутренний твой «плебей».
Пребывая в запретной коме,
и заоблачный зря ОВИР,
– Не от мира сего? – так вспомни,
то, плакатное: «Миру – мир!»
Вспомни завтра твоё сегодня,
и – немудрые вечера.
Как саднящая стрелка-сводня
время, конченое вчера.
Сроки выйдут, как милость Божья!
Горизонт пропадёт вдали –
в календарное бездорожье,
где сползают часы Дали...
завтра.
* * *
Включить в ушах сирену
исполнить новый вой
подушку втиснуть в стену
в подушку с головой
с ключицами забиться
забыться отключить
от силуэтов лица
и души отлучить
по образу сличая
по случаю влача
в ладони заключая
подобие ключа
клин клином вышибая
нести за дичью дичь
себя перебивая
пустив из горла клич
вскричать как склочный кочет
всклокочен и колюч
чтоб уловить: клокочет
сквозь вой Кастальский ключ.
* * *
Верблюдица,
неужели не больно?
Ушко игольное маловато?
Голос внутренний говорит: довольно!
Ведь ты – горбата!
Дважды. А те, кто пролез – нищи.
Истина старая, как заклятье:
Горб – такое обилие пищи!
Ты богата слишком. Сними платье.
Сними кожу. Душу отринь. Маловато?
Ушко игольное – просто манна
света…
А ты всё равно богата –
Царство небесное не по карману.
Два горба, если судить непредвзято,
тем паче спереди – это уж слишком
по-женски… Грудь молоком чревата,
значит, чревата любви излишком.
Верблюдица!
Мешает то горб, то кожа,
будто в храме – торговая лавка, –
об неё и споткнулась…
Мешает ложе
сну, а сытому волку – травка,
поедаемая овечкою – той самой…
Верблюдица,
перед ямой
ушка игольного стоять нелепо.
И уж поздно менять обличье.
Тяжеловесно, легко – шагни в небо.
Во всём величье.
* * *
Это просто вторжение слова, всего лишь вторжение.
Не война, не любовь, не атака, а только сражение.
Подпустила к стене ты кого? Неприятеля? Друга?
Проходимца? Посла? Отчего? От желанья? Испуга?
Это чувство простое, как хлеб, как усталость, как жалость.
Отпиралась, терялась и снова одна оставалась.
Будет день, будет ночь, будет жизнь, будет смерть, будет пища.
И не всё ли равно был всего лишь один или тыща?
Ниоткуда он родом, тобою любим и лелеем.
Он пришёл не рабом, не слугою, а просто лакеем.
Он не зодчий, не вор, не певец, не мудрец, не ваятель.
Он в твоём обиходе всего лишь обычный предатель.
Он сказал: Королевство? Не верю. Обычная крепость.
Даже вовсе не крепость, не светлость, а просто нелепость.
С женским именем. Дальше всего лишь пустое прочтение:
Полстраницы, конец, и поклон, и: моё вам почтение.
И привет в никуда. И остуда. А после осада.
Королевство падёт. Но останется дом и ограда.
Ни желанья, ни дела, ни слова, ни сна, ни испуга.
Не жена, не беда, не прислуга, а только подруга.
И останется только до двери дойти и до сада.
Не обида, не боль, а всего лишь пустая досада.
Не война, не любовь, просто в ближнем бою поражение.
Отражение слова. Вторжение. И – отторжение.
* * *
посвящается Долли
Когда проникли въявь, как влагою сквозь стены
Из наводненья снов уставшие пловцы –
С жемчужинами свойств разбуженные гены
В осоловелый клон немыслимой овцы,
Изменчивости лик сиял на небосклоне.
Мутация цвела, заметная едва.
Блаженная овца, в медлительном поклоне,
Растительную жизнь жевала, как слова,
Не ведая другой, кроме закланья, доли.
Искусственная ветвь давала новый сбой.
Беременная вновь, земля была для Долли
заставкою в Экспи, зелёно-голубой.
Наследственности груз отягощал породу,
Достоинства копил и признаки терял,
И в лоно все концы, по ходу, словно в воду,
Материя души – не душный материал.
Закладывая риск в потомственный конвейер
По роду будет клан, по матери и клон.
И матрицы спираль распахнута, как веер:
Возьмите эталон!
Не нужен эталон.
* * *
Кунсткамера. Паноптикум. Театр
анатомичен, дик и эксцентричен.
А вот и самый главный экспонат:
хорош, прекрасен, только неприличен.
Стеллаж. Витрина. Общий эпатаж.
Народ так эмпатично-апатичен.
И зритель, превращаясь в антураж
порой до неприличия обычен.
* * *
Не измерить то да сё
мерками Прокруста.
Было всё и будет всё!
Посредине – пусто.
В ухо так и не влилось –
карма или кара.
Скажешь русское авось –
вспомнишь про Икара.
Слышен чудный вечный звон
в небесах – как милость.
Кабы знать, откуда он –
всё бы получилось…
* * *
Пусть быть дорогим никогда не могло,
блестит, хоть не золото – на, мол!
Возьми, что негоже, что в руки легло, -
нашепчет Амур или дьявол.
Фальшивый оркестрик, весёлая медь
прикинутся музыкой флирта…
За кадром своим неудачным отметь,
как хочется лавра и мирта…
Отметь, как посудная лавка гремит
в душе раздражённой слонихи…
Глаголы отметь - поиметь и претит
сквозь дымную нечисть шутихи.
А после сожги доморощенный шлейф,
и время, и средство, и цель.
Как пуст этот вечер, как пуст этот сейф,
как пояс невинности цел!
* * *
Заторможу на станции «Динамо».
Во мне вот-вот взыграет динамит.
Бикфордов шнур всё выше, выше, выше –
оранжевым змеёнышем, шипя,
петляет, подползая
ближе, ближе…
Во мне гудит энергия динамо:
самозабвенно
я динамлю всё!
И звон в ушах – уже неистребим,
как ропот из динамиков.
Динамо-
машина,
заводись уже –
на славу,
на смех и грех,
на зло и на добро!
Так ветрены скупые домоганья,
и так скромны желания иных
подельников для тела: ни души
вокруг,
и как динамо ни крути,
как ни глуши
…но слаще нет для слуха,
чем тихий ровный шелест
или гул...
Душа – души порывы... И – дыши! –
на ветряную мельницу –
пока
огонь до цели доберётся,
чтобы
взорвать бесхозный
динамит, готовый
от взгляда загореться
с оранжевыми бликами...
Вот он –
бог из машины, величав и рыж!
* * *
Нью-Йорк. И наважденье.
Небоскрёб.
Окно.
Но взгляд опять упёрся в стенку.
Мой босс – зануда, карьерист и сноб
пытается погладить мне коленку.
Мы все в дешёвом деловом дурмане
размениваем свой ненужный труд…
Я на него подам, наверно, в суд,
и получу какие-нибудь мани.
Холодный пластик нового стола,
кофейный запах утреннего часа.
Я эту ночь спала, как не спала:
мне снова снился парень из Техаса.
Потом –
что лифт захлопнулся тревожно,
что на работу вышла в неглиже…
И вновь на сто десятом этаже
тринадцатый искала безнадёжно…
Сесть на диету.
Позабыть о хлебе.
Работать дни и ночи напролёт!
Окно.
И в безупречно синем небе
Ко мне летит далёкий самолёт.
Круговорот вещей, событий масса,
но пустотою дует за плечом.
Наверное, мой парень из Техаса
уже в седле. И знает что почём.
Как надоело будней колесо!
Я думаю о парне из Техаса –
в его руках звенящее лассо…
А в здешних лицах – бодрая гримаса.
Сквозь эту скуку как дожить до ланча?
Тут каждый олух – биржевый фанат.
А он – увы! Наверное, женат,
и думает о детях и о ранчо.
Мой парень из Техаса молчалив…
он любит звёзды и не любит мяса.
А самолёт так дьявольски красив,
и так похож на парня из Техаса!
А, кстати, неплохой бы вышел бренд.
Окно… и неба голубая трасса –
мой облачный, счастливый Диснейленд.
В объятиях железного каркаса
Я вспоминаю парня из Техаса…
Почти американский хэппи-энд!
* * *
Как оземь ударься в запой.
Рубаху раздаривай в клочья.
Когда ж поведут на убой –
Запой и кричи многоточья.
А после заткнись и уймись
В грязи и помоях кювета.
Замолкни, заплачь и взмолись,
Воскресни от белого света.
За дело возьмись, похмелись
Вчерашним гранёным стаканом.
Разбейся, а после – стелись
Туманом, дурманом, бурьяном.
* * *
Звонкая лазурь за облаками.
Ярче не бывает. В горле ком.
Что ты хочешь?
Голыми руками –
Да в костёр?
По снегу босиком?
Разуму и сердцу не внимая,
Позабыв, была иль не была,
Что ты хочешь? –
Накануне мая,
Накануне света и тепла?
В облачный щемящий белый омут
Выплеснув всю душу, словно дурь, –
Сорвалась туда, где птицы тонут,
С головой –
В поющую лазурь.
В послезимье –
После безлюбовья
Вынырнув, как в эту синеву,
Что тебе пустыня послесловья?
Если было Слово наяву…
Рыбалка
В. П.
I
Маленькая нимфетка,
речки родной стажёрка,
Рыбка-марионетка.
Удочка-дирижёрка.
У водяной отчизны
не рыбаки, а черти!
Рядом граница жизни,
рядом граница смерти.
Можно ли – лишь отчасти
душу отдать влеченью?
Как лупоглазо счастье –
радоваться теченью!
Дышат водою поры.
Ах, золотые струйки!
Ряби речной узоры
словно твои чешуйки.
Рыбка моя, не бейся!-
вечная блажь кормушки.
Ты червячок, не вейся,
над головой подружки.
Этот крючок с наживкой
в хитром значке вопроса:
быть иль не быть – ошибкой
жареной на подносе?
Как же вкусны подвески! –
хочется, между делом,
ей невесомость лески
смерить весомым телом.
И не спасёт от боли
сей – серебро кольчуги.
Вот и душа – на воле.
Вот и враги – как други…
II
Всего лишь – рыбалка,
да клёвое место.
Рогатая палка,
как символ насеста.
Похожи на ноты
крючки и колечки,
и тонут заботы,
как облако в речке.
Играет погода,
играет водичка.
А в сетке сегодня
одна невеличка…
Ловить недотрогу?
Какое коварство!
Помолимся богу
рыбачьего царства!
А дождик рисует
стальные кудряшки,
но ветер подует –
и снова барашки…
Любовь рыболова –
Сплошное лукавство!
Он ради улова
принёс эти яства...
А небо-то – сине!
Как яркие точки
на серой холстине
горят поплавочки.
Он весь – ожиданье…
Какая оснастка!
Плыви на свиданье –
мечта его, сказка!
Чтоб в уши забилось
неслышное пенье…
Их женщинам – снилось
Такое терпенье?
Не долго ль – увлечься,
от дома отречься?
Не долго ль – обжечься?
Да поздно беречься…
А удочка словно
большая указка…
И рыбка, условно, –
немая гимнастка.
Пусть будет ошибкой –
родную арену
покинув, с улыбкой,
на новую сцену –
на острый пенёчек,
на камни и травы.
Вкусила кусочек
блаженной отравы?!
А счастья – на йоту
всего лишь пригубишь…
Которой по счёту
в руках его будешь?
Блесною-обманкой
недолго балуя,
останется ранкой
крючок поцелуя.
Трико серебрится…
Уже заграница?
Успеть бы пробиться!
Успеть бы проститься…
И сальто тройное
до самых до веток
в пространство иное
сверши напоследок.
Придирчиво реют
крикливые чайки.
И тихо редеют
подводные стайки.
А волны – в песочек
ни шатко, ни валко…
Всего лишь денёчек.
Всего лишь рыбалка.
* * *
Лучше не бывает
не бывает легче
и собака лает
где-то недалече
Сердце тихо бьётся
рыбою на суше
будто бы смеётся
не бывает лучше
В захолустье злачном
травы жгут как свечи
в ожиданье дачном
ночи и Предтечи
Облако стекает
падает на плечи
лучше не бывает
не бывает легче.
* * *
В остывающем вулкане
лава медленная спит.
А потом в небесном клане
красным облаком горит.
Бурю горькую в стакане
завари – и успокой.
И у слова на аркане
громким шёпотом воспой.
И в неволе, как на воле,
одиночеству сродни,
в потухающем глаголе
вспыхнут звуки, как огни.
Круг чем шире, тем короче
у небесного раба.
С заключённым слова Отче
что поделаешь, судьба?
Чем дешевле, тем дороже
жизнь продаст его, деля.
С облачённым в слово Боже
что поделаешь, земля?
© Ольга Добрицына, 2008 – 2016.
© 45-я параллель, 2016.