* * *
Я не торгую лёгким паром
крутых ноздрей и русских бань.
Два сапога исконно пара,
как инь и янь.
Шагнёшь вперёд – соблазнов прорва.
Шагнёшь назад – грехов гряда.
Лихих коней капризен норов,
да зла узда.
Там, наверху – простор и ветер.
Там, под стопой – вразлёт обрыв.
Там льнут к звенящих дуг расцветью
парсеки грив.
Но позади – озноб, и полон
тупой недвижимости миг,
в который меж стопой и полом
означен сдвиг.
Но впереди межа границы,
чьей борозде – что князь, что тать,
пядь, где от шуйцы до десницы
рукой подать.
Там – гать. Там – ровная дорога.
Стила бессилье. Власть перста.
Вершок от печки до порога.
Меж уст верста.
Но там ли, там – вам всё едино.
Вам всё одно – что там, что там.
Что гром небесный под сурдину,
что вен там-там.
Что ниц, что влёт, что злая тряска
доске стиральной в параллель.
Тяни-Толкай моя Савраска.
Ах, Лель мой, Лель.
Мне лик тоска кривит недаром
при виде ваших ……… * рож,
когда торгую Божьим даром
за медный грош.
_____
* Возможны варианты. Уместен торг.
Станционному телеграфисту
О чём бишь я? Да как бы ни о чём.
Так – лепта малая в доход бытописанья.
Так знака зыбкое в пространстве зависанье
на некий миг меж лентой и ключом
являет сонм надежд и ожиданий
от паузы меж точкой и тире
таких глубин, что, право, ноте ре,
а также – ми и фа, и до в придачу
куда к чертям до этой пустоты.
Ах, музыка. Клавирные листы
ничто в сравненье с лентой телеграфной.
Как не сравнить с Арахною иль Дафной
ни паука, заплетшего кусты
в моём саду, ни то, что видишь ты,
склонив свой взор в аквариумный ящик,
где рыбки ловят дафний настоящих,
тараща глаз, юля и пяля рты.
Про что бишь я? Да как бы ни про что.
Так – дань привычная бесплодному исканью
несхожих лиц. Меж кружевом и сканью
различий, право, более чем тьма.
Чем золотообрезные тома,
расщелины меж скал, пустые скамьи
в дождливый день – заевшего ключа
милей уму?
Пунктир чрез степь влача,
летит состав. Взгудит, промчит и канет
в хитросплетенье струй и проводов,
пугая ребятню и дряхлых вдов
затишья льдом.
Но, методом поточным,
чеканит зернь созвездий многоточных
востока тьма.
Закатный свет медов.
Стучат ключи. Тона чисты и сочны.
Взлётная полоса
В поле не вьёт метелица.
Ног не студит роса.
Вкось через пашню стелется
взлётная полоса.
Здесь не грохочут выстрелы,
дюз не рокочет гром.
Кто-то нездешний выстроил
этот аэродром.
Богу – бессменно богово.
Люду – бессчётно миг
взлёта, как даль пологого,
в тот неизбывный мир,
где, наливаясь исподволь,
зреет меж плевел злак –
глуби земной исповедь,
россыпь земных благ.
Бездна палит неистово.
Тень колоска плоска.
Бьётся струною истони
в травах громов раскат.
Ниц, среди мхов и вереска,
веками – в одурь трав.
Там непреложных вер искать,
хляби высот поправ.
Словом не время меряться
на остриях пера.
Верно, не впрок тетерице
крылышек веера.
Хлещет словес половою
в ступицу колеса.
Дурью болеголовою –
взлётная полоса.
Гроз полуночных высверки
мечутся на ветру.
Кто-то нездешний высверлил
в яростной тьме дыру.
На полосе асфальтовой
выплавил клейма зной.
Бьётся стального альта вой
в пропасти нарезной.
Но невзначай примыслится
глупость – одна из сот:
зыбкое коромыслице
в гулком стекле высот,
где в первозданном облике
будет моя душа
плавать на белом облаке,
ангелам хлеб кроша.
* * *
Раньше, когда-то, тому назад
два или три года
у меня под окнами был сад,
как раз под теми, что жгли фасад
отраженьем солнечного восхода.
Там, заглушая всесилье гроз,
звон жестяного ската
вторил разгулу хмельных ос,
льющих шелка золотых полос
в отраженье солнечного заката.
Это было раньше. Теперь – не так:
глохну от злой звени я.
Корчится ухо затычке в такт,
стынет в глазнице зрачка пятак
отраженьем солнечного затмения.
И терзаю разум: зачем, кому
пожар моего дара?
Бьёт набат сапогом в корму,
жжёт озноб, воспаляя тьму
отраженьем солнечного удара.
И не скажешь: вот! это ты, и ты! –
Суд не моя утеха.
В рамах блажат конопли кусты,
струпом – осиновых ставен стык,
выдоха в горсть эхо.
Всушь исторгаю из горьких зениц
каплю за каплей тени я.
Тьма окрест полегает ниц,
корчится влёт под стопой зенит
отраженьем солнечного сплетения.
И терзаю душу: теперь куда? –
Страхом кровит оскал.
Жжёт неопалимый кусок льда
горечь губ, промолчавших «да»
отраженью кривых зеркал.
* * *
Никого нет. Только стол, стул.
Да строфы кнехт. Да строки гул.
Да волны прядь, да балласт – в пуд.
Да торчком – в пядь – маяка уд.
Никого – вкрест, никого – вдоль.
Под стопой треск. Под рукой боль.
Только склеп скул, да кивок вслед.
Только стол, стул. Никого нет.
* * *
Сей способ весьма и весьма груб –
дозволено всё и более.
Так производится чистка труб –
без травм, насилья и боли.
Так производится мойка душ:
дозволено петь, плакать,
сетовать, что, мол, взялся за гуж,
а на торном пути – слякоть.
Клясться, бахвалиться, врать и брать
на душу грех гордыни.
Верить, что брат человеку брат,
а магма – кума льдине.
Сей способ весьма и весьма люб
тому, кто «в трубе» нынче.
В пьеске лубочной не лыком луб
шит. И не чип ввинчен
в череп тому, кто, как ты и я,
состоит из живой плоти…
Бустрофедоном судьбу кроя,
юродствует рок – плоттер.
* * *
Огромна тьма. Звезда гвоздит потёмки
к распятию небес.
Собратья, сёстры, пращуры, потомки –
толпа теней, на дне моей котомки –
тряпичный хлам: старьёвщику, на вес,
полушка – фунт. Толмач в немом укоре:
суть дела не ясна, а протокол
составлен так, что уравненья корень
стучит о мозга ствол как кол о кол.
Огромен свет! – Сомкнуть поспешно веки,
сжать рот и боль колен.
Вот Иоанн – блажной парнишка экий,
вот – Ельязар, восставшие калеки,
прозревшие слепцы от тьмы пелен
избавлены. Вот длань, что гвоздь вонзала,
наотмашь, до кости…
Сучок меж век. Меж шпал – сачок вокзала.
Там – бабочки узлов, что даль связала
на спицах рельс. Рвам выпало плести
узоры строк. Летит состав порожний,
дымит словарь, дымит!
Наш паровоз узнаю я по роже –
чем жёстче фэйс-контроль, тем сроков строже
лимит. Лилит, Лолита, Суламит…
Причудлив путь. Таможен изваянья
как пни – то там, то тут,
меж зол и благ на равном расстоянье.
Но мчит строка. Позыва и деянья
незыблем институт.
* * *
Меж двух огней – светила и свечи,
меж двух смертей – меж Сциллой и Харибдой,
меж правдой-ржой и позолотой-кривдой,
меж двух петель – удавки и пращи,
я здесь одна, невидимо, была;
по тверди, яко посуху, ходила,
на божий мир заглядывая с тыла,
где в гуще звёзд луны паникадило
застыло, раскалившись добела:
порхали ангелы, вились вприпрыжку бесы
и, вздыбив на загривках куний мех,
таскали месяца ущербного лемех
меж кучных туч над нивой поднебесной –
в том следуя законам естества,
незыблемым инструкциям природы…
…Чума, холера, грады, недороды.
Цветенье древ, опавшая листва.
Рожденье чад, успенье дряхлых старцев,
внезапный крик в полуночном лесу –
так всякую пылинку на весу,
как дар судьбы, несло к мишени дартса…
Иль полыньи?
Скользит нога по насту.
Меж да и нет шагаю по прямой.
Простор меж створ – одно из поприщ. Мой
нетленный том для слов распахнут настежь.
* * *
…Мой лук упруг, мой выстрел меток –
лоснится яблочка пятак,
как ахиллесова пята…
Что здесь не так?
Что здесь не этак?
Что здесь не этак?
Что – не так?
…Молчанье тягостно вдвойне,
когда порывы откровений
звенят, как дыры в кольцах звений
цепи сверкающей. Вполне
я отвечаю всем и всяку
за то, что добрую собаку
держу на привязи, а волк,
что в овцах, верно, знает толк –
гуляет вволю. Честь и долг
мне не помеха в том, что мнится.
По мне – что соболь, что куница –
мне шуб, ротонд, пальто-манто
изыски, чай, не по карману.
Господь из облак мечет манну…
Что здесь не так? Что здесь не то?
Всё – то, как в кассе – без обману.
Положишь раз – получишь сто.
…Что здесь не так? Что здесь иначе?
Быть может, день покойно начат?
И ночь спокойно протекла –
без вечных в угол из угла
моих бессмысленных шатаний?
Быть может – так, а впрочем – втайне
я понимаю, что – не так:
какой-то мизерный пустяк
(грошовой мелочи мизерней!)
как суета построчной зерни –
в цепочке слов замкнул контакт…
Что здесь – не в рифму? Что не в такт?
Что эфемерней роз и терний?..
…Да-да! – Порой не дремлют очи
и воспаляются к полночи,
когда словесный водосток
свой нескончаемый поток
внезапно в жёлоб междустрочий
направит путь. Каков итог?..
Что здесь не так? Где здесь неточность?
Небрежен стиль? Нестроен слог?
…Вот: всяк сверчок – знай свой шесток.
И всё. Не исключая прочих
* * *
Метать в навоз жемчужное зерно,
рядиться в пух, и в прах ронять алмазы,
калитку в рай ядрёным дёгтем мазать,
низать на сеть паучью бисер, но:
взгореться льдом, истаять феникс-птицей,
взнестись ядром в заоблачную высь,
явившись вдруг откуда ни возьмись,
на грешный мир спуститься, опроститься
враз бойко вникнув в вещность существа,
прослыть окрест всеведущей и больно
куснуть губу: стоп, ладушки, довольно! –
не чует дух ни веры, ни родства
иным ветрам…
Слепить останки грёз?
Облить водою мёртвой из чекушки,
ждать до рассвета, словно зверь на мушке,
считать мгновенья? Вычурностью поз
сбивать усердных ловчих с панталыку? –
Тянуться к лику, избегая лиц,
ужом свернуться в луже небылиц
и бойко поклоняться всяку лыку,
что – льном в строку…
Постылый палимпсест –
мои труды. Под знаком мастихина
рождён мой дар.
Горчит строфа, как хина,
снедая тусклый взор
в один присест.
* * *
Летит с полей. Худого день не помнит,
наградой сердцу, податью уму
твой лик, на миг запечатлевший тьму,
и скорбного зрачка подледный омут.
Иссякла ночь. Кусты. Поля. Дорога.
Осина ветру веткою грозит.
«Чин-чин!» – бормочут жёлуди (транслит).
Им вторят бакены в потугах диалога
с величьем вод. Но на сердце тревога,
и дрожь виска по лацкану скользит.
Назойливо, как кожный паразит,
зудит клише изысканного слога,
всё велеречье уст в «увы» и «ах»
мой хворый ум с усильем заключает.
В полях свистит, летит с небес и тает,
летит, пуржит, и тает впопыхах.
Холмов, прибрежных рощ, картавых заед
в овражьих уст углах, и сыпи сит,
что сеют мрак и створы век терзают,
мой взор не зрит. И зрак во тьму косит:
что там? Что – там, за выспренней строкою,
за знаньем знака, звука и черты?..
Летит с полей. Дорога, ночь, кусты.
«Что там?» – твоей начертано рукою.
Безгласна я. И нем, как ветер, ты.
* * *
Я на пасеке Божьей –
сортировщицей сот.
Живо чувствую кожей
плоть восковых высот.
Живо чувствую веком
рос непролитых вес.
Стынет в рубище ветхом
благолепье небес.
Мне не счесть, не исчислить
тьмы огрузлых колод.
Кружев танец речистый –
крыл немолкнущих лёт.
Спят душистые травы,
и медвяно сладка
в обечайке оправы
позолота летка.
Но сторожкою тенью
недреманных ресниц
чую страх и смятенье
в перепевах цевниц.
Живо чувствую жалом
наливного пера:
дымовейным пожарам
наступает пора.
Сортируя по крохам
всё, что впрок собрала,
живо чувствую вдохом
и касаньем крыла,
что ни так и ни этак
мне не минуть костра –
зажигательно меток
злобной нежити страх.
Мне не счесть и не взвесить
сухостойных снопов.
По дорогам и весям –
без колод, без оков.
Путь медвяный итожа,
не насытишься впрок.
Я на пасеке Божьей –
сортировщицей строк…
© Нина Огнева, 1980 – 2016.
© 45-я параллель, 2016.