* * *
Ты как ночь и дождь – на лоб седина набегает,
как узоры капель на чёрном оконном стекле,
где лицо твоё медленно тает,
Запотело… Ничего нельзя рассмотреть…
Всякий сон сторожит твой след – не пугайся, родная! –
всякого профиля отблеск кажется сед.
Пудель твой бережёт, охраняет,
у порога встанет и зубы оскалит в ответ,
когда кто-то, в твоём саду
притворившийся лунной тенью,
подкрадётся слушать под дверью,
покличет тебе беду…
* * *
…Любить её? Помилуйте, о нет!
Любить её? Любить печали, слёзы
и вечный страх, и непонятный гнев;
любить неловкость позы,
когда у краешка стола
сидит, молчит, не говоря ни слова
и голову ладонью подперев…
Любить?.. О, нет! Вот если бы она
была не та,
не здесь,
или незрима,
иль в образе ином заключена…
* * *
Под это платье туфель не надеть…
Лавандою спасаема от моли,
широких складок спутанная сеть
в чехле – не навсегда, но поневоле.
Надейся, что ещё не навсегда,
что тонкие ещё взметнутся руки
у зеркала – и ринутся в испуге
в заждавшиеся рукава.
Диалог
‒ Как это быстро…
‒ Быстро, говоришь?
назвать ты можешь быстрой перемену
дня на вечер,
и осени на смену
приход зимы, декабрьскую тишь?
‒ Пожалуй, нет: такая быстрота
по-своему замедленно нисходит
и всё же неотступно верховодит,
и первую морщину возле рта
она нам посылает как пример
улыбки,
остающейся навеки…
‒ Да ты о чём?
‒ О чём?.. О человеке,
о мудрости, о превращенье сфер,
о тех, кто не вернётся ‒ потому,
что лица их уже полузабыты,
о книге,
чуть едва полураскрытой
и о добре, превосходящем тьму.
Колдовство
Пусть она тебя не привечает
вечерами декабря.
Пусть она шагов не замедляет,
к двери подойдя.
И не надо слушать, ради бога,
то, что говорится за стеной.
Пусть она подлит ещё немного
муку тишиной.
Затаившись, улыбнись лениво:
мол, обидно, но ‒ привык.
Пусть она не смотрит, как с обрыва,
не роняет книг.
Пусть не будет между вами ссоры.
Вместо грани ‒ край стола,
на бумаге тень руки, которая
на тетрадь легла.
Вытерпи! Пускай она исколет
губы о недобрые слова,
выменяв на безотрадность боли
краткость торжества.
Только не гляди на этот узкий,
горестный, высокомерный рот.
Вот и всё. Она тебя отпустит ‒
ещё полночь не пробьёт.
Сонеты
I
За все причуды плачем заплачу,
когда грехи мои судить сойдутся
седые судьи, и клеймо беспутства
палач приложит к моему плечу.
Я жил открыто и слова бросал
бесхитростно, безудержно – на ветер.
Теперь на всём на неоглядном свете
их повторяют злые голоса
и в каждом шаге ищут хромоту,
злоумышленье ‒ в каждой неудаче:
«Охальник и повеса, не иначе!
Заметно негодяя за версту!»
А коль и впрямь провинность разглядят,
в самом Потопе стану виноват.
II
Любым твоим дарам не превзойти
великодушьем первого подарка:
простого появленья на пути.
на миг один, пускай на самый краткий.
Всем милостям твоим не умалить
пожалованной мимолётной чести:
негромко и неловко говорить,
по улице пройти с тобою вместе.
Какой бы жизнь ни выткала узор,
одна награда в ней неоспорима:
ко мне однажды обратили взор
прекрасные глаза моей любимой.
Ничто не в силах у меня отнять
отличия, что ты сумела дать.
* * *
Когда в твоих вечерах
меня не станет –
не бойся, это не навсегда.
Пожми плечами.
Подумай, что я ушла
невежливо, впопыхах,
в рассеянности оставив
книгу, что принесла –
но скоро за ней приду.
Послезавтра.
В мае.
Осенью.
В этом году.
Не думай, что я умерла.
Думай, что я живая.
Разговор Эвридики с Орфеем
– Ты вовсе не оглянешься?
– Нельзя!
Пойми, нельзя. Дорога – соглядатай.
Из-за стволов увидят, по шагам
прочтут неявственное замедленье.
Во мраке мы, а свет –
лишь впереди.
– Во мраке мы…
Мне страшно, я боюсь.
Ты на меня не поглядишь, любимый?
Мне не увидеть глаз твоих во тьме,
но, может быть,
в моих глазах слеза
заискрится и озарит дорогу,
и путь твой станет чуточку светлей…
Ты на меня не поглядишь?
– Молчи!
Как можешь ты, чуть вырвавшись из смерти,
на волосок от гибели другой,
просить – о, прихоть! ‒
малости такой?
О, бедная, молчи.
Ещё немного.
Во мраке мы. И на тебя взгляну я…
В лицо уже повеяло рекой…
* * *
К. и Т.А.
Я живу меж ними, как во сне,
слыша, как они проносят мимо
запахи цветов своих любимых,
звуки ссор, звеневших в их квартирах,
и мечты о давнем дне,
что поможет вытопить наружу
сердца застоявшегося стужу…
Девочка рассказывала мне,
посвящая в таинство печали,
повзрослев до совершеннолетья,
странные истории о лете
и подарках. Рядом мать молчала
все даренья находя в себе.
И они подсчитывали обе
вероятности вуаль.
Близкой колокольни вертикаль
незаметно в память им вонзалась.
Правда, окружающим казалось,
что внезапно уходя в тревоге,
шаг они замедлят на пороге.
© Нина Кунащи, 2014‒2018.
© 45-я параллель, 2018.