Порт_Ретро
Прелюдия
Я это видел: за верстой колючей
оранжевая падала печаль
под ноги ветру, и песок зыбучий
терзала твердокаменная лапа.
Я это слышал: плакали павлины,
терзая воплями ночную мглу,
и море страха подымало спины
горючих волн, несущихся на скалы.
Клубком свернувшись, я сжимал колени
и обнимал обеими руками
мятущуюся дрожь, и под конец
в груди открылась дышащая рана:
...О корабли!.. да здравствует судьба,
шуршащая в пожаре на крови...
дымящая, коптящая, жива-а-а...
в полёте пальцы ноют от тоски...
по брешному видению пари...
засни, увидев занавес зари,
взрываемый пожаром на краю...
Так мир во мне рождался безысходный.
Окно
У кромки моря летний плеск прибоя,
от сопок дальних снега тусклый свет.
По городу всю ночь бродили двое –
седой туман и юноша поэт.
Он был влюблён, и город был ему
родной семьёй, большой и работящей.
Он был умён и судя по всему
подозревал о схватке предстоящей.
И вот в зените поздних зрелых дум,
похоронив друзей, растратив силы,
в тумане лета, как в чужом бреду,
он вдруг услышал: жизнь его простила.
Невнятный лепет робкого прибоя
как ропот древней страсти сердцу дан...
Перед окном всю ночь молчали двое
седой поэт и юноша туман.
Полярный бриз
эпистолярий
...
Как бухта? постепенно застывает?
иль до сих пор там слышен трапа скрип,
когда корабль извергает трюмом
на свежий воздух тени бывших жизней?..
А может быть, затихло всё в природе,
и Магадана нет уже во мгле...
и вихрь сдул и бухту, и дома...
и всё, что было, растворилось в Лете?..
А впрочем, всё – слова, слова, слова...
VP, из письма
1
Четвёртый день стоит моя погода
у моря без движенья... Светит ярко,
слепит глаза, макушку напекает и шепчет:
«Лето, лето разгорелось, – ты слышишь?» –
«Слышу». – «Видишь?» – Вижу, лето...
Но куртки не снимаю, жалко...
Лень...
2
На бугорке у школы номер три
трава зелёная пробилась возле серой,
пожухлой, прошлогодней.
И отворились худенькие глазки всех
прошлых лет –
желтеют молчаливо, мерцают неизбывно.
Меж их ресниц снуют и копошатся плеяды
мух и мошек, совершая
телодвижения и перелёты.
Плешивый пёс нагаевский приплёлся
и сипло задышал незлобной пастью,
блестя на солнце влажными очами;
нюхнул траву – и дальше затрусил
вдоль улицы, покато льнущей к морю...
3
У моря утром
выводок школярский
художников.
Воткнули табуретки
в песок, ещё упругий по отливу,
и зябликами зяблыми расселись,
сгруппировались.
Нюхают волну.
4
Медуз останки в чешуе медовой
морской капусты,
брошенной на берег
холодной кистью утренней волны...
В лучах от снега сопки Марчеканской
янтарно-изумрудным переливом,
желейно-леденцовым мокрым блеском
на трапезу открытия сезона –
влечёт и мириады первозданных
июньских мух,
и взор освобождённый художника тюрьмы.
– Какой тюрьмы?
– Излюбленной, мой друг.
Я и Наташа
1
– Если бы я была такая сильная, как буря,
я могла бы работать метелицей...
Наташа
Год старый провожая за порог,
встречаю новый с грустью затаённой:
зачем такой – колючий и зелёный
на перекрёстке улиц и тревог?
Всё вновь как прежде – каждый бугорок
для детских ног вершина и отрада,
а перелив хрустальный снегопада –
как эхо дальных пушкинских дорог.
О праздник долга! я опять не скрою,
что где-то буря мглою небо кроет...
От детской веры крепче и сильней,
оберегая всех времён единство –
из года в год труднее и больней
любовь к живым растёт как Материнство.
2
– Чем пахнет одуванчик?
– Черноглазым лицом!
Наташа
Давным-давно, десятки лет назад
твой дед, закинув ногу на колено,
катал меня, как будто на качелях,
и сам, казалось, был не меньше рад.
Отца я помню рослым и весёлым,
и с этого бы мне начать рассказ...
Бутугычаг. Заброшенный посёлок.
Закрытый рудник. Травы в первый раз.
Но новым детством всё открыто вновь,
и всё подвластно беглому названью –
отец мой!.. Черноглазая любовь!..
Хотя давно. Давно уже за гранью.
Отца я помню. Памяти отца –
как будто животворное продленье –
моё дитя, в котором от рожденья
бушует явь от прошлого Лица.
Соната Дождь
Альберту Мифтахутдинову
Над городом колеблется рассвет,
окрестных сопок очертанья зыбки.
Как вдруг Дождя скользящий пируэт
взвился фонтаном флейт, валторн и скрипки!
О детский плач!.. Откуда ты звучишь?
Какую гибель городу пророчишь?
Неужто впрямь людскую дичь и чушь
презрением недетским ты порочишь?
...Чего ты хочешь?..
– Здравствуй. И молчи.
Три утра кряду, сразу после ночи
я звал тебя, я посылал сигналы...
Ты, наконец, окликнула меня.
Я понял и хочу тебе поведать,
что этот город, где наш дух витает,
на грани самой пошлой катастрофы.
Ты не простынешь? Холодно. И сыро.
Я знаю, что тебе не вреден север,
спасёт повышенный теплообмен,
но всё-таки давай зайдём под крышу.
... В коврово-кресельно-стеллажный полумрак
нас привели скрипучие ступени,
и чайник, оторвавшись от бумаг,
через минуту прыгал от пыхтенья.
Да будет чай! Поутру и всегда –
не символ, нет, не ритуал ходячий,
но жизнетворен, как сама вода,
напиток – крепкий, сладкий и горячий.
– Поговорим о странностях любви?
– Ах, перестань, прошу тебя, умолкни!
Ты слишком любишь говорить красиво,
но думаю, что в сути ты права.
– Иного я не мыслю разговора...
– Да! Да! Пускай доходит до раздора!
Эх, Вавилон, проклятый Вавилон, –
ты помнишь эту древнюю легенду?
Творили столп, во славу божества,
по-нашему, наверно, храм искусства,
храм духа, что ли... Словом, понимаешь.
Мне видится, что это было нечто
похожее на Север наших дум:
Дом Ветра... Дом единого Порыва...
– Аркадий? Друг? – не говори красиво...
– Да! Чёрт с ним, с Вавилоном! Пусть гниёт!
Архангелов тревожит запах мысли...
Куда как проще всех кормить интригой
и выжимками пошлого шаблона,
куда как трудно понимать любовь...
– Ну вот, а я о чём тебе твердила?
... за окнами тихонько моросило,
и школы музыкальной силуэт
виднелся мне как в дымке детских лет.
Соната Снег
Из лирики бригантов
Мона Лета, Март Чекан
#
Занавеской пурги убаюкана снежная память,
одинокость мечты превозносит непрожитый миг.
В нежном городе снов расстоянье измерить шагами
невозможно-легко, словно пламя расплавит шаги.
Снова ночь переходит границы земного уклада,
снова снег за окном воскрешает любви голоса.
В нежном пламени губ поцелуйная зреет соната
невозможно-легко, словно время парит на весах.
Я скажу тебе слово, которому нет назначенья,
кроме нежного-нежного-нежного-нежного сна,
бесконечного сна, бесконечного снега свеченья
невозможно-легко, словно первая в жизни весна.
##
Звенела ночь... В ушах метался шар,
на стенки черепа пугливо натыкаясь...
По комнатам, рассеянно шатаясь,
бродил кошмар.
Маячил бред... Не накреняя губ,
оцепленных метельной лихорадкой,
он чью-то тень высвечивал украдкой
и гнул дугу.
Потерян ключ... Настройщик удручён,
он слышит, что рояль звучит нечисто...
Но не в ответе за режим артиста
ничей поклон.
###
Боль моя! Капризный ветер
гасит чувственные свечи
дружбы и тепла...
Свет не вечен,
снега плечи
окрыляет каждый вечер
боль моя...
... Пришла?
####
Она пришла – и я воскрес, не помня пытки
её волос, её небес, её улыбки...
Она вошла – и я забыл, откуда родом
моя печаль, моя тоска, моя невзгода...
Она искала – и нашла, и ей не нужно
земного дня, земного сна, земного мужа...
Я всё учёл и всё пойму, но только дайте
в полночный час при свете глаз сказать «Прощайте...»
###
Она не хочет уходить,
моя зима, моя находка...
Я как утопленная лодка
у снежной бури на груди!
И бесконечной чередой
взмывают волны – и стекают...
Но памяти не окликают
и не грозят уже бедой.
Как будто жизнь – уже прошла,
а смерть – ещё не наступила:
пришла, погладила, спросила –
и усомнившись – отошла.
####
Не забегай, не убегай, не слушай ветра!
последним снегом дышит май, последним снегом...
Я не хочу, я не хотел такой свободы!
пуржит, пуржит над перекрёстком непогода...
Ты поглотил мой срок, мой путь, апрельский ветер!
твоим порывом задохнусь, как первой встречей...
Не дай мне сдохнуть от тоски, погода мая!
я так желал её руки и так желаю...
Пойми, ветрюга, я не зверь, я весь из глины!
я не хочу таких потерь, бесполовинных...
##
Я томилась негаданной встречей,
озарившей миражную даль.
О мой путь – между снегом и вечностью
на поющих любви проводах...
Но туманным дождём, не нарочно
намокает полётность крыла.
То ли связь между нами нарушена,
то ли просто любовь умерла.
© Нина Есипенко, 1975 – 2016.
© 45-я параллель, 2016.