Штаны – навыворот.
Портянки – на диване.
Своей души бюстгалтер на меху,
как на духу, снимаю перед вами!
На мне сошёлся клином белый свет.
Прожекторы в упор. Спасенья нету!
Прикрыться бы страничками газет,
на коих доводилось быть поэту...
Стихи мои! Мой фиговый листок.
Им не прикроешь ни стыда, ни срама.
Их, может быть, хватило б лишь на то,
о чём в стихах не говорится прямо.
Сижу, смущённо сунув палец в нос,
и ощущаю дрожь в районе пупа...
Всё это, братцы, было бы смешно-с,
когда бы это не было так глупо.
но все ж судьбой не обделён
зелёным ветром, снегом белым,
простором четырёх сторон.
И, знать, в одном моё спасенье,
за то судьбою я храним,
что воду пил из Енисея,
встав на колени перед ним.
* * *
Не нажил ничего. Хоть много прожил.
И вот теперь прощайте! Уезжаю...
Простите все, кому остался должен.
Я вас прощаю!
Вы оставайтесь. Я не помешаю.
Ни слёз из-за меня, ни радости со мной
уже не будет. Я ль тому виной?
Я вас прощаю...
* * *
Наверно, потому, что не могу
забыть всё то, что должно бы забыться,
мне нравятся задумчивые лица,
что всё пережитое берегут.
Наверно, потому, что не могу
все то, что помню,
передать словами,
я молчалив, неразговорчив с вами.
Простите мне задумчивость мою!
* * *
Чего мы ищем, убегая?
Какой нас хлещет в спины бич?
Какого призрачного рая
мы все стараемся достичь?
Пора смирить свою натуру.
Не то, споткнувшись как-нибудь,
накроет сдуру амбразуру
твоя единственная грудь.
Решать проклятые вопросы?
О стенку биться головой?
Уж лучше Александр Матросов
вернулся с фронта бы живой!
Увы! Снарядов было мало.
А дот всё бил и бил
под дых!
А дураков всегда хватало,
нас, безымянных, рядовых.
* * *
Жизнь моя – это вечный поиск.
Пыль и соль на моих щеках.
Красноярское море – по пояс.
Ширина Енисея – шаг.
Но однажды,
когда устану
(не вменяйте, прошу, в вину...),
припаду, задыхаясь, к стакану,
и в стакане воды утону...
Бродяги, смертники, изгои...
Весь мир нам кажется чужим.
Живём, не дорожим собою
и перед смертью не дрожим.
Нам в этой жизни невозможной
всего страшнее суета.
И вот звучат тоской острожной
все песни Старого Скита.
Теряем кисть из рук умелых.
Теряем смысл. Теряем цель.
Летит вдоль стен заиндевелых
горизонтальная метель.
Банальна жизнь. И смерть банальна.
Тоска банальна. И беда.
И мы почти горизонтально
летим, не ведая куда!
Летим, летим над милым краем,
где нам открыты все пути.
Вот так над жизнью пролетаем.
Так над судьбою пролетим...
Ночь под карнизы вползает инеем.
В серой холодной сырой полумгле
звёзды, как гвозди, вонзаются в спины.
Давят к земле. Пригибают к земле.
И, кажется, эта свинцовая тяжесть
сердце сдавила.
Зажала в тиски.
И, кажется, слова не вымолвить даже
от злой леденящей холодной тоски.
А где-то, считая шаги понемногу,
усталость гоня с тяжелеющих век,
идёт человек, потерявший дорогу.
Один, через холод идёт человек.
Упрямый. Уверенный.
Злой и горячий.
Шагает, а путь его вовсе не прост...
Давайте ему пожелаем удачи.
И ровной дороги.
И ласковых звёзд.
* * *
Утро. Мороз и метель во дворе.
Солнце не светит.
Сколько ещё впереди январей,
кто мне ответит?
Сколько на землю снегов упадёт?
Сколько растает?
Утро. Позёмка вдоль улиц метёт,
след заметает.
Выйду на улицу – прямо в лицо
с ходу, с разбега
ветер бросается, словно свинцом,
комьями снега.
Слышен короткий отрывистый стон
голых деревьев.
Ветер бросается с разных сторон
одновременно.
И не укрыться, не спрятаться, не
отворотиться...
Сколько ещё посчастливится мне
жить, торопиться?
Сколько я выдержу прямо в упор
снега и ветра?
Утро. Сквозь окон морозный узор –
голая ветка...
* * *
Я – один. Замерзающий инок.
На сто вёрст – ни единой души.
Паутиною белых снежинок
кто-то сумрачный вечер прошил.
Я живу в ожидании встречи,
где вниманьем её почтить?
Тяжким грузом ложатся на плечи
все несбывшиеся мечты.
Я брожу по пустому небу.
Я – отверженный в звёздном краю.
Словно странник, просящий хлеба,
я у окон твоих стою.
Тишина... Ни огня, ни звука,
ни улыбки, ни взгляда нет.
Ночь – постылая старая сука –
приласкалась в тиши ко мне.
Вот и стой под окном и тоскуй.
Тишину, застывая, слушай.
И корявый ночной поцелуй
навсегда запечатал душу.
Всё мне чудится странный сон.
от него я в ночи просыпаюсь:
я – могильщик своих похорон.
Горсть земли на свой гроб бросаю.
А потом
над холодным холмом.
снег накинув, как плащ, на плечи.
чуть ворочая языком.
говорю я прощальные речи.
Мол, погиб он в расцвете сил.
Был он молод, и бодр, и весел.
Был изгоем. Поэтом был.
И ушёл, не допев своих песен.
И теперь – ничего не надо,
ни забот, ни кошмарных снов!
Мать-земля! Из твоих сынов
он один из достойнейших
Ада...
* * *
Всё просто. Всё обыкновенно.
Жизнь бьёт не только кулаком.
Жизнь бьёт мелодией Шопена...
Бьёт, не жалея ни о ком!
Всё просто. Всё обыкновенно.
Мораль любого подлеца
внеклассова и вневременна.
Ей нет начала. Нет конца.
Меня воспитывали много.
Учили жить. Учили пить
и не пьянеть. В карман за словом
не лезть. Обманывать. Любить.
Любить не так, чтоб в злую полночь
срываться: «Без неё не жить!»
А просто – знать. А просто – помнить.
И забывать. И вновь любить.
Учили подличать. Сгибаться
перед началом всех начал.
В лицо учили улыбаться
вышестоящим сволочам.
Я с детства был способен очень.
Но в жизни
встанет в горле ком,
и до конца прожить захочешь
бездарнейшим учеником!
Всё почему-то не доходит:
Простые истины, и те
в своей нагольной простоте
для сердца сложных формул вроде.
Живой и вроде неживой.
Свободен вроде, а стреножен.
По пустякам из кожи вон
готовый выскочить. И всё же
живущий в ней. Дрожащий в ней
с постылой маскою кретина...
То ль бессловесная скотина,
то ль просто тень среди теней...
* * *
...Я стою под Кремлёвской стеной,
гордо руки сложив за спиной.
Автоматы наведены.
Я ж не знаю своей вины...
Грянет залп. И, царапая стену,
опускаться на землю я стану...
И исчезну. Мгновенно. Мгновенно...
Но царапаться не перестану...
Господи, Господи... Если ты есть...
Дай мне прощение, успокоение.
Пусть соберётся какой-нибудь съезд,
по Рябеченкову примет решение.
Пусть выбирает из тысячи мест.
Пусть отдохнет он, духовный калека,
где человек человека не ест,
где не казнит человек человека...
Не дай мне, Боже, умереть зимой!
А, превратившись в белую ворону,
спустись с небес,
поговори со мной,
хоть с глазу на глаз,
хоть по телефону.
Всевышний! Ты один виновней всех
за то, что длится нашей жизни драма,
что я плачу за первородный грех
неведомых мне Евы и Адама.
Что я всю жизнь следил за журавлём,
синицу грея в кулаке при этом.
Всеведаюший! В Царствии Твоём
позволь расстаться
летом с белым светом!
И где ты. Боже?
Говорят, везде.
Всех видишь, знаешь всех
и всё умеешь.
Узнать бы только –
на какой звезде
ты над моей свечою руки греешь!