Нелли
Воронель (Ткаченко)

Наследство

От бабушки по линии отца

осталось только имя без лица,

ни фото, ни открытки, ни письма,

лишь память, ненадёжная весьма,

как пух цыплячьих лет и все потуги

набиться, курам на смех, к ним в подруги,

как дух печной лоскутных покрывал,

как обещанье взять на сеновал

того, чьи руки и смешливый взгляд

боготворила много лет назад…

Там – две косички, ставшие косой,

там след ступни исколотой босой,

невидимый в перестоявших травах,

и навсегда утраченное право

быть Лягушонком, Кнопкой, Васильком,

сидеть на шее и нестись верхом

от душных снов, пугающих возвратом

к тоске недетской, к утренним курантам,

и к поцелую, ставшему кошмаром

для нежности, убитой перегаром…

Сквозь сны и годы списанных долгов

смотрю на дали скошенных лугов,

хмелею вновь от счастья, на вершине

копны под небом васильково синим.

Владею миром, сидя на подводе,

а солнце медлит, нехотя заходит,

увековечив эту пастораль...

Меня возносит дивная печаль,

коня ведёт отец, и, неземная,

я им любуюсь и запоминаю…

Экскурсия

У входа радостный аквариум –

немножко цирк, немножко рай.

Непринуждённо разговаривай,

смотри, вопросы задавай.

Чем пахнет тут, не стоит спрашивать,

так пахнет всякая нужда.

Помилуй, что ж такого страшного?

Ты здесь пока не навсегда.

Дух одомашненной казёнщины –

кульбит в кошмары детских лет.

Старушка-призрак, шейка тощая,

мертвецкий в коридорах свет.

Глянь, попугайчик, как подорванный,

вопит, по клетке семеня.

Ты ёжишься и смотришь в сторону.

Вот, кстати, распорядок дня,

И даже список именинников,

(и чем тебе не детский сад?)

Не обмирай, следи за мимикой –

вернёшься, будешь раскисать.

А вот просторная столовая –

коммунистический уют.

Не можешь сам в себя засовывать,

тебе засунут и вольют.

Не можешь топать, будешь так же вот

на колеснице развезён.

Браслетик с именем у каждого…

Сон разума, да это он.

Пристойные вполне условия

в приёмнике небытия,

дрянной образчик хладнокровия –

физиономия твоя.

Да, это жизнь. Она здесь разная –

разулыбай зажатый рот!

Представь, им тоже есть, что праздновать:

и Хэллоуин, и Новый Год!

Как мудро и предусмотрительно –

ты здесь совсем не для того,

чтоб выбрать место для родителей.

Гуляй и чувствуй – каково

тебе, лежачему без памяти

в углу, где домом пахнет дом,

понять, что дом решил избавиться

от духа, запертого в нем!

Вся жизнь разобрана до винтика,

осталось разобрать кровать.

Дай жить живым! Им тошно видеть, как

самим придётся доживать.

Катись… пока везут, с достоинством!

Из тупика отправлен в путь

вагон, отцепленный от поезда.

Докатишь в рай когда-нибудь…

Осенний романс

А осень только-только занялась –

ты видишь лишь эскизы и наброски.

Но ты устал и навлюблялся всласть

в оттенки, ароматы, отголоски.

Печаль её жеманна и юна

и ведома высокому челу лишь.

Ей нравится, когда она одна,

а ты её находишь и целуешь.

Бледнеет лист кленовый расписной,

мрачнеет лик обманчиво пригожий.

Тот поцелуй до крови затяжной

тебя оставит на ветру без кожи.

И прочь дождём поруганным идёшь,

исполненный и вновь опустошённый,

искать приют, в который ты не вхож,

или хотя бы взгляд под капюшоном.

никто не любит…

Хмур сиротинушка ноябрь.

Он лыс, он никому не нужен,

бурчит под нос: Наверно, я

опять наделал где-то лужу,

а человечество, проспав,

в ней усмотрело мрак небесный

и вечных ценностей распад.

Что ж вы со мной так нелюбезны?

Никто не любит перемен

от плюса к минусу. Ну ладно…

Принёс постельный плен взамен

той лихорадки листопадной,

когда вы дружною толпой

прочёсывали лес и долы,

и только разве что слепой

не рвался с камерой из дома.

Теперь вам некуда спешить,

по крайней мере, в выходные.

Так прижимайтесь от души,

ну что же вы, как не родные!

Варите кофе и борщи,

пишите письма и сонеты,

погладьте всё, что не мурчит,

дождитесь внятного ответа!

Поглубже занырните в шкаф,

не премините удивиться,

блаженствуйте, к лицу прижав

пушистый шарф и рукавицы.

Устал от вашего нытья

и коллективного психоза…

Стыдитесь! Между прочим, я

из-под земли достал вам розу

и против всяких правил смог

её взрастить, не искалечив.

Простите неуместный слог,

я сам от ваших слёз промок,

Примите розу! Станет легче…

зимняя открытка

Палитра выцвела, и взгляду

теперь не многое дано,

дней черно-белых анфилада,

души замёрзшее окно.

Влачить себя по снежной пыли,

не отпуская тень свою

в те дни, что вылиняли-сплыли,

в их золотую чешую.

Ступать, рискуя оступиться,

молиться белому листу

и верить в новую страницу,

её лелея пустоту.

И в невесомости бессмыслиц

в освобождённой голове

себя банальнейше причислить

к невнятным птахам в синеве.

День краток и уже потерян

в однообразном полусне.

И вдруг… Глазам своим не верю –

да неужели Вы ко мне?

В холодной безупречной гамме –

как залп летучего огня.

Я замираю перед Вами…

Я Вас люблю! А Вы меня?

Легко ль остаться беспристрастной?

Словарный жалок арсенал.

Ну до чего же Вы прекрасны

на белом, красный кардинал!

Так просто! Небо чиркнет спичкой –

и, умиляясь пустяку,

живое сердце божьей птичкой

вспорхнёт на новую строку.

Точка

Прежде, чем стал сам себе не нужен,

был ей родным и немилым мужем.

Прежде, чем стал он таким немилым,

кажется, думала, что любила,

или, любуясь в окне собой,

видела, как под окном зимой

мёрз он часами, не чуя ног.

Плыл сигареты глаз-маячок,

так обжигая сплошную темень,

что мотыльки распускались в теле,

и разлетались по саду ночи

тени их будущих одиночеств.

Прежде, чем думалось и казалось,

детство резцами хищно касалось

тощего горла птичьего писка,

небо висело тяжко и низко,

как потолок в голой хрущёвке.

Сирый птенец сброшен со счета

в горьком дыму душных разборок,

дым заползал медленно в поры.

Прежде, чем жизнь не получилась,

майская ночь звёздно лучилась,

а над птенцом синеньким самым

выла, склонясь, бедная мама

и без воды жизни проточной

мыла в слезах папину дочку.

Прежде, чем он стал неугодным,

прежде, чем ей стало свободно,

детство её не отпускало,

мало любви, Господи, мало!

В раме окна – мыльная драма,

а на руках – бедная мама.

Бедная мама, бедный птенец,

бедный бессмысленно жалкий отец.

Линии судеб сходятся в точке –

Больше не будет… папина дочка.

яблоко

укатила яблоня и осталось яблочко

не болела я б о нём если бы не бабочка

бабочка-бессмыслица бьётся и колотится

не взлететь не вырваться из беды колодезной

не хватает воздуха темень и заслоны

тонет лето в осени яблоком зелёным

всё тянулась веточкой на восток забрезживший

получала весточку реже-реже-реже всё

опадала плакала всё гадала где ж оно

дорогое яблоко сладкое и нежное

покатилось видимо по своей каёмке

ствол до сердца выеден престало ёкать

и катилось яблоко

в небо без неё

золотое яркое

и само своё