Юрий Кублановский: «Не хочу единообразия»
Поэт Юрий Кублановский дважды публиковал подборки стихотворений на страницах альманаха-45. В нашем издании есть и основные факты его биографии. Сегодня Юрий Михайлович говорит о своём видении поэзии, отмечает доминирующие темы в творчестве молодых авторов, откровенно высказывается об острых проблемах жития-бытия нашего. Читайте и внимайте. Может быть, некоторые советы патриарха отечественной литературы сберегут вас от непредвиденных ошибок. Всегда стоит прислушаться к словам, идущим из глубины души Мастера. Возможно, они помогут некоторым из вас взглянуть на своё творчество другими глазами.
– Юрий Михайлович, давайте поговорим о поэзии. «Поэзия – моя держава, я вечный подданный её». Могли бы вы – вслед за Михаилом Светловым – так сказать о своём поэтическом мире? Что для вас значит поэзия?
– Знаете, в двух словах трудно на такое ответить. В отрочестве я занимался живописью и хотел быть художником. Но вдруг ко мне стали приходить стихи. И всё более властно. И я доверился именно своему поэтическому началу. И сразу же разучился рисовать совершенно. Разумеется, это не значит, что я старался писать стихи как можно чаще. Я пишу их только в соответствующем состоянии, которое словами определить невозможно. Ни в коем случае не надо нудить поэтическое слово тебе являться! Зачем писать то, что потом никакой радости тебе не доставит? Стихотворная пауза, несмотря на любую свою протяжённость, вовсе не катастрофа. Надо заполнить её полноценным интеллектуальным наполнением, чтобы встретить новый накат вдохновения во всеоружии собственного обновления. В какой-то момент я сформулировал свою главную поэтическую задачу – это новизна в каноне, никакой вызывающей эклектики и вместе с тем никакого вызывающего сконструированного авангарда. Решил создавать свою поэтику, которая, однако, отвечала бы русской лирической традиции.
– В геометрии Лобачевского имеется такой постулат: параллельные в бесконечности сходятся, имеют одну общую точку. А вот что можно назвать общей точкой вашей поэзии? Есть разные течения, направления, а для вас именно то, что вы сейчас сказали: традиции русской классической поэзии.
– Именно так. Создать поэзию, свободную от какой-либо конъюнктуры – общественной или политической – и вместе с тем подчинённую, я бы так сказал, высшей религиозной и культурной задаче.
– Да, поэзия – это ваш мир, ваше философское его восприятие. Увы, сегодня очень сложно поэту достучаться до сердец читателей. «Стих – как дом Романовых – убит», эти строки написаны вами в 1969 году! Во времена ренессанса отечественной поэзии. А сейчас? Спроси на улице у ста человек: «Кто такой Юрий Кублановский?» И хорошо, если найдётся хотя бы один прохожий, который скажет: «Это известный поэт». Что уж тут спрашивать о молодых авторах?
– Не надо преувеличивать нынешнее катастрофическое культурное положение. Да, стихи стали мало читать. А вот пишет их, кажется, всё больше народу. Парадокс. Из культуры и жизни стала вымываться не только поэзия, но и серьёзная музыка и живопись. Её заменяют какие-то перформансы. Цивилизация в её нынешнем технотронном варианте поглощает поэзию и культуру в целом. Люди в своей массе стали грамотнее, но от этого они образованнее не стали. Да и во времена Пушкина культурный слой был очень тонок, хотя, конечно, приезжая в провинцию, он мог рассчитывать, что и губернатор, и местные власти его знают и уважают. Но это отнюдь не значит, что они понимали его поэзию.
– И всё-таки скажите…
– Моя задача – максимально реализовать своё дарование. Кажется, ещё Баратынский об этом сказал: «Поэзия – есть задача, которую следует выполнить как можно лучше». Это, разумеется, не задача общества, не задача власти, это не задача идеологии – это задача свыше. Вот у меня, если угодно, такое «старорежимное» представление о поэзии. Вот эту задачу свыше я и стараюсь решать с максимальной добросовестностью. Вопрос о том, сколько народа меня читает, – вопрос вторичный.
– «День в день, час в час, минута в минуту» – так подаёт свои новостные сообщения радиостанция «Эхо Москвы». Точно так же мы можем сказать и о себе, о своём сайте «45-я параллель». Начиная с 21 июня 2006 года и по сей день три раза в месяц – 1, 11, и 21 числа – выходит свежий выпуск. И ещё ни разу мы не нарушили этот график. А 11 марта 2020 года увидит свет наш юбилейный пятисотый номер! На наших страницах размещены стихи и материалы свыше двух тысяч авторов. И для многих из них альманах-45 стал «Приютом неизвестных поэтов». А скажите, кого из молодых авторов вы могли бы отметить, выделить?
– Не хочу называть фамилии, но такие авторы есть. Если взять конкурс «Парабола», который возглавляет вдова поэта Андрея Вознесенского, Зоя Борисовна Богуславская, то могу со всей ответственностью сказать, что и я, и мои коллеги рассматриваем стихи молодёжи с максимальной доброжелательностью. При этом мне кажется, что пока ещё не появились такие поэты (я имею в виду поэтов в возрасте между 20-ю и 35-ю годами), которых стоит выделить и горячо рекомендовать читателю. Как ни парадоксально, сейчас поэту труднее сформироваться, чем при советской власти, несмотря на все её цензурные зверства. Нет, кажется, почвы, на которой всходили подлинные поэты. Кажется, мы были бескорыстнее, в нас было больше самоотдачи. Сейчас больше соблазнов и труднее сосредоточиться. Интернет разносит раньше сроков поэтическое слово, которое ещё не окрепло. И баловство выглядит как настоящее творчество. Стихи должны вылёживаться, поэзия, как хорошее вино, должна отстаиваться. К тому же, поэзия – это не только написание текстов, это ещё и достойное мировоззрение, которое формируется в процессе жизненного пути. А то получается порою так, что целые творческие миры утекают между пальцев, и ты даже не можешь сформулировать: о чём это? Нытьё о жизненной тщете – вовсе не повод для глубокого лирического воплощения. В общем, поэзия включает в себя вовсе не одну словесную вязь, но целый мировоззренческий микрокосм.
– И всё-таки, может ли в наше время поэт получить известность, или, как писал Борис Пастернак: «Быть знаменитым некрасиво»?
– Куда судьба вынесет…
– И в продолжение предыдущего вопроса. Вы – лауреат множества престижных премий. Помогают ли они получить большую популярность в среде любителей поэзии?
– Нет, конечно. Большинство премий – плод каких-то закулисных задач и смыслов. Простаки этого даже не понимают, но те, кто впрямую соприкоснулся с процессами выдвижения и присуждения премий, давно это знают. Даже и Нобелевская премия в значительной степени результат конъюнктуры. Премиальные деньги облегчают жизнь – и только. Так что ни в коем случае не надо гнаться за признанием в тех или иных кругах и охотиться на какую бы то ни было премию. К поэзии всё это имеет минимальное отношение.
– Юрий Михайлович, расскажите о премии «Парабола», учредителем которой является благотворительный фонд поэта Андрея Вознесенского. Ведь вы входите в состав жюри со дня её основания. Кто и как выдвигает претендентов? Как происходит голосование?
– Вы знаете, я не уверен, что уполномочен говорить о закулисной стороне дела, как это всё происходит. Что было бы весьма неэтично с моей стороны и просто глупо. Что за праздное любопытство?
– А о другом аспекте премии имени Андрея Андреевича можно рассказать? Ведь «Парабола» отмечает не только литераторов, но и кинематографистов, художников, музыкантов – то есть аккумулирует разные направления творческой деятельности интеллигенции. Мне кажется, другой подобной премии не существует.
– Премия «Парабола» берёт своё начало от премии «Триумф», которая громко заявила о себе в начале девяностых. И «Триумф», и Государственная премия, и премия Правительства России даются в самых разнообразных областях творчества. Странно, что вы этого не знаете.
– Вы эмигрировали из Союза. А как вас приняли на чужбине, как у вас с языком получилось?
– А я писал на Западе по-русски и не собирался переходить на неродной мне язык. Были, например, эксперименты у Иосифа Бродского, но его английские стихи, насколько я знаю, не оказались должным образом восприняты американским и английским обществом. И всё серьёзное, что он написал, он написал по-русски. Поменять язык поэзии – это почти невероятная задача. Правда, встречаются стихи на французском у Тютчева, и даже у Пушкина, но это всегда были не самые лучшие образцы их творчества. Так что с языком проблем не было, проблема была скорее моральная: я не чувствовал контакта со своим читателем, хотя и старался держать руку на пульсе, следить за всеми литературными процессами, происходящими в России. И тем более моя эмиграция длилась всего восемь лет. Я уехал 3 октября 1982 года, а в конце 89-го года вернулся первым – среди эмигрантов третьей волны – на Родину.
– А вам не страшно было возвращаться?
– Не понимаю вопроса, как может быть страшно вернуться в Отечество? Хотя размаха и трагической глубины великой криминальной революции я, как и другие мои современники, в ту пору не понимал.
– А как сложились судьбы ваших товарищей-поэтов из группы СМОГ, ряд из которых, кстати, представлен в альманахе-45?
– Практически группа СМОГ была организована молодыми поэтами, которым не было тогда и двадцати. Мы попытались создать поэтическое сообщество, независимое от государственной конъюнктуры и цензуры. А судьба у всех сложилась по-разному, порой очень драматично. Самым трагическим для нас стала ранняя смерть Леонида Губанова, самого талантливого в нашей среде, который скончался совсем молодым – ему не было ещё и сорока. Впрочем, это вполне в духе русской традиции. У каждого своя судьба. Моя поэтическая судьба сложилась уже за границами группы СМОГ. Тогда я был слишком молодым, неопытным, слепым щенком. И вот, когда я окончил исторический факультет Московского университета и уехал работать экскурсоводом на Соловки, именно там, в глубине России, проснулся во мне серьёзный поэтический голос.
– Юрий Михайлович, расскажите подробнее об этом периоде своей жизни, когда работали на Соловках.
– Это было время, когда Соловки больше напоминали советский концлагерь, чем музей. На окнах – решётки, в дверях – глазки, сохранились ещё нары и даже лагерные нужники. Романтическая была жизнь: зима, темнота круглые сутки, страшно холодно. Приходилось круглосуточно топить печь, чтобы согреть свою комнату, которая когда-то была братской кельей. А потом из неё сделали камеру, в которой в таком сгущённом пространстве сидело больше 20 человек. Вот именно там я ощутил Россию, русскую историю во всём её невероятном драматизме, трагичности и, вместе с тем и её величии. И это стало подспудной доминантой моего творчества.
– Да, весьма заметный этап вашей биографии. А когда вы в последний раз были в Рыбинске? Как часто приходится посещать родные места?
– На малой родине я бываю три-четыре раза в год. Там могилы моей мамы, бабушки, заказываю по ним панихиду.
– Рыбинск, как выясняется, вас постоянно манит. А вот интересно: как изменился город со времён вашего детства?
– Изменился, как и вся Россия. У нас другая страна, и это другой город. После советского времени, в девяностые, город пережил чудовищный упадок, растерял всю свою несравненную деревянную архитектуру. А сейчас пытается встать на ноги, хотя потери, конечно, невосполнимы, и тот уездный город, в котором я когда-то жил, где находились шедевры деревянного зодчества, понёс безвозвратные потери. Но возникло другое: стали возрождаться храмы, начало крепнуть предпринимательство.
– Мне кажется, деревянная архитектура Рыбинска даже в чём-то опережала Вологду.
– Это был зажиточный купеческий город, народ с товаром по Волге добирался до Астрахани. Ведь ещё бурлаки тянули баржи до Рыбинска и оставались у нас на зимовье. Город был по-купечески очень богат, отсюда и появилась такая превосходная деревянная архитектура. Купцы, ремесленники, много производств, знаменитую фабрику по производству фарфора Кузнецова знала вся страна. Это была частичка России, которую мы потеряли. Как сказано в одном моём стихотворении, написанном в девяностые годы: «Россию, которую мы потеряли, уже никогда не найти».
– А вы сейчас пишете стихи?
– В 72 года стихи пишутся редко. Вот пошлёт Бог вдохновение – с удовольствием напишу. А так эти периоды, когда пишется, становятся всё реже и реже. Но я не отчаиваюсь – мне есть чем заняться. В период своего стихотворного молчания я как раз и стараюсь побольше читать. И если придёт вдохновение, то хочу встретить его в каком-то новом для себя качестве. Хочу, чтобы каждая новая сплотка стихотворений чем-то внутренне отличалась от предыдущих…
– Возраст у вас достаточно солидный, вы смотрите на мир с высоты Космоса. А если у вас какая-нибудь мечта?
– Мечта есть одна: хочу, чтобы в России больше никогда не было никаких революций, политических уличных беспорядков, чтобы в легендарных московских храмах не венчали гламурных дур и атеистов, чтобы Россия медленно эволюционировала, освобождаясь от советских идолов и либерально-демократических тоже, развиваясь в сторону свободного национального государства.
Беседу вёл Вячеслав Лобачёв
Иллюстрации:
портрет поэта – фотография работы Натальи Поленовой (Поленово – Москва);
коллаж «Мечтатель» работы Владимира Белякова (Устюжна);
логотип премии имени Андрея Вознесенского;
репродукция картины «Поэты»: автор Владимир Беляков...