Живое Слово
Живое Слово,
Играя,
Вылетело,
Изящно опустилось на лист,
Затем осело,
Коряво расползлось
И застыло
Деревянно и нелепо,
Как бельё зимой на верёвке.
Я безногого видела
Я безногого видела.
Косая сажень в плечах.
Мама!
Потрясение… ступор…
Восхищение: как молодецки,
разудало, ухарски
хват мускулистый
вращает ободья
и от рытвин уводит,
колдобин и луж,
переполненных майским дождём,
захлебнувшихся мутною жижей,
не велосипед,
не скутер и не самокат –
двухколёсное
средство калечных.
Виртуозно лихачит
увечный,
объезжая встречных
и поперечных:
торопливых, медлительных,
праздно гуляющих,
старых и малых.
Мама!
День Победы!
Девятое мая! –
Я вспомнила папу,
который в бомбёжку
геройствовал, повинуясь приказу,
во время войны.
Мама.
Ты видела папу без правой,
но, благо Всевышнему,
безногих не знала детей.
Но по центральной – на скорости –
без обеих – мужчина.
Которому п я т ь д е с я т .
Которому генерал
не орал,
Что – «во имя»,
Кому и Чему – «вопреки».
Но самое страшное,
м а м а...
Мы были знакомы
мы вместе учились
с шумахером-сорвиголовой…
Мама…
Бог Един для здоровых. –
Прикованных к креслам
Он приблизил к Себе,
оторвал от земли.
Воспарив,
не возносятся
и глядят снизу-вверх.
Никогда свысока,
чтоб за каждым узреть
Лик Отца. В небесах. В облаках.
Правда, Вась?
Маме Анне, свет Андреевне
На льняном, крахмальном полотенце
Разложит фотографии в рядок,
Кот примостится, носом ткнётся в бок,
И станут оба друг о друга греться.
Задумается и упрётся локотком
На подоконник. И подступит вечер.
И день покатится по тропке колобком,
И кот увяжется за ним. Ко мне навстречу.
Сбежит слеза, и снимок расплывётся.
Я в кадр шагну: «Ну, как здоровье, мам?
Двенадцать лет я еду, еду к вам,
Везу в Россию виноград и солнце».
В домашних тапках, вязанных крючком.
– Как? – Памятью. Привыкла. Правда, Вась?
Котейка заиграется с клубком,
Пиши, пропало! – нить оборвалась!
Оборвалась. Оставила за кадром
Окно с тропинкой, что впадает в лес.
Спешу к заутрене, туда, где мама рядом
Мне вяжет тапочки из прядева небес.
Половина джонатана
Я кормила жеребёнка,
Для него ладонь раскрыла,
А на ней лежало сердце
Половина джонатана.
Он прогнул в поклоне шею,
А глаза – глаза искали.
Он губами тронул сердце,
Он его поцеловал.
И в траву скатилось сердце,
Половиной джонатана,
Позабытое ребёнком,
Там – досталось муравьям.
И безмолвное лежало,
Две слезы на нём дрожало, –
Две слезы, а, может, просто
Кровь стекала, как роса.
Лэла
Прозрачной каплей янтаря
Садилось солнце за моря,
И небо остывало,
Меняло покрывало.
Дышали волны, набегая...
И, этот мир оберегая,
Руками обхватив колени,
В загаре и солёной пене
На пирсе девочка сидела,
Молчала, на закат глядела
Л Э Л А.
А ветер щекотал лопатки,
Плутал в кудрявых детских прядках,
Перебирал и теребил.
Он каждую из них любил!
Подкрадывался со спины,
Манящим шелестом волны
Шептал... шептал... касался щёк...
И ждал в песке «куриный бог»,
Чтоб через дырочку в моря
Прозрачной каплей янтаря
Стекало и сочилось
Уставшее светило,
И чтоб сидела Лэла,
И пела... пела... пела...
Августовская икона
В пойменных лугах пологих
Месяц строгий, остророгий
Пас ягнят над сонной крышей.
Но Тому, Кто выше, выше
Не спалось. Он в форму Слово
Облекал и правил снова.
За проёмом, за оконным,
Августовскую икону
Он писал. Он кисть смочил, –
Воздух замироточил.
Клён, родник и Синагога,
Поселковая дорога,
Дом саманный за оградой,
Неумолчные цикады,
Три креста на Божьем храме
Поместил в оконной раме.
Дальний свет. Изгиб Днестра.
Силуэты у костра.
Это мы с тобой сидели,
А медовые жердели
Спали. Снилось им: Светило
Абрикосово всходило.
Почтальон
Мой город тонет в нечистотах,
И разуму принять невмочь.
Был человек… А нынче кто ты?
Возможно ли тому помочь,
Кто копошится со сноровкой,
По мусоркам от сих – до сих?
(а я спешу без остановки
Бочком и мимо сирых сих),
Кто подстелив одну картонку,
Скулит на голой мостовой
И извлекает из ребёнка
Уже нечеловечий вой.
Передавая опыт страшный,
«Христом» просить, пусть сам лукав.
Так младший учится у старших
Цепляться взглядом за рукав.
И столько злобы затаённой
В униженных перед судьбой…
Бог Мой! Ты стал бы почтальоном?!
А Он в ответ: «Я шёл с тобой».
Путь по земле проложен Богом,
И я с почтовою сумой
Судьбою меряю дорогу,
И столько вижу, Боже мой!
Купаться в счастье
Ему и Ей, что...
Он возлежал доверчиво, открыто,
Как морем омываемый утёс.
Переливалась кожа антрацитно,
И отражал софиты влажный нос.
Глаза навыкате. Сканировались лица:
«Придонный штиль», «шторма мирских страстей».
«Да будет исцелён, кто жаждет исцелиться», –
Так мнилось. Верилось. Шепталось Ей.
Миролюбивый, преисполнен грации,
Он в шоу бизнесе оставит добрый след,
А что величие за евро и овации
Распродают, – злой оговор и бред!
Всё можно! Всё возможно! – на арене
Она пред Ним склонилась на колени.
Что Ей приличия, все «кстати» и «некстати»,
Что вымокли цветы на летнем платье,
Стоит в воде и веселит народ,
И плачет, и хохочет во весь рот!
Взгляд впитывал Её. Он улыбался.
И настоятельно плеча Её касался
Мужчина в облегающем трико.
Пошевелиться было нелегко.
Лишиться отраженья не под силу!
Она с трудом желание гасила
Припасть к волшебной шелковистой коже,
К пульсации неведомой, не схожей,
Немыслимой, неукротимо-кроткой...
Ах! Выпало на век Её короткий
Непознанного чашу пригубить
И долго-долго этим чувством жить,
Купаясь в счастье дитятком безвинно...
Ему и Ей, что гладила дельфина.
Ломтик радости
J. N.
Полакомлюсь хорошим настроеньем:
Смешинки плюхну в жгучий кипяток,
И ягода весёлого варенья
От смеха прыснет, испуская сок.
Я вымажусь, как в детстве, – по-ребячьи,
Макая ломтик радости в сироп.
И прояснится на душе незрячей,
И отойдут усталость и озноб.
Помешивая в чашке солнце с небом,
Что дарит мне осеннее стекло,
Я счастье пью и заедаю хлебом,
И мне сейчас уютно и светло.
И, потянувшись сладко, как спросонок,
Уверую в привычной суете,
Что я для Бога трепетный ребёнок,
И он хранит земных своих детей.
Явленье сладости
Тепло, уютно. Но о чём печаль?
Не потому ли, что грустна природа,
Что вышла осень в декабре из моды,
И оглашенно воробей кричал.
Вода смутилась рябью в озерке,
Зима свернула в колобок котёнка
И растянула надолго потёмки,
На дно упрятав лето в узелке.
На крышу с неба облако сползло.
Захныкала система водостока,
В оконной раме запотели стёкла
Под полотно для сердца со стрелой.
Где солнце лампы светит с потолка,
Глядит в окно на улицу сырую,
Адвент* зажёг свечу. Уже вторую.
И выкатил конфету из кулька.
Явленье сладости покинуло обёртку
И улизнуло с краешка стола
На тропку тайную, где хвоя и смола,
Улечься рядом с зайцами. Под ёлку.
_______
* Ожидание рождества, (лат.)
Гуляли в аду малыши
На детской площадке – гараж
Углами в песочницу вгрызся,
Клыками ощерился страж:
Издохшая жирная крыса.
Разбитая банка... плевок...
Билет на троллейбус... монета...
Ботинок... измятый платок...
Губная помада... конфета...
Гуляли в аду малыши,
И сор освящался подножный.
О, дитятко! Не страшись
Быть ангелом в мире безбожном.
Спасаю простыни!
Ко мне? В окно? Неслыханно-невиданно! –
Явились дождь и град – стихия водная!
– Здесь проживает женщина на выданье? –
Грохочет Отче грозовыми вёдрами.
Этаж второй. Внизу висит – бельё… моё!
Увесилась прищепками, как бусами.
Препоручив гостям проветривать жильё, –
Сама – во двор – в обнимку с тазом, scuză-mă!*
Забыла про ключи в замочной скважине.
Он... омывает тело... ноги босые...
Я вброд, к верёвкам (зря, что не накрашена),
Спускаю паруса! – спасаю простыни.
Не сахарная! То ещё сокровище!
Насквозь, как мышь, ах, нет, с дождём повенчана.
Прижав к груди промокшее полотнище,
Держу фату. Невеста я – не женщина!
Как запою, как стану хороводиться,
Войду под своды поднебесной радуги.
Пусть водятся мужья, не переводятся.
Пускай воды на всех хватает, бабоньки!
_______
* Прошу прощения (рум.)
© Наталья Родина, 2017.
© 45-я параллель, 2017.