Все стихи Михаила Синельникова
Duomo*
Молчу, стою и ничего не стою
Пред этой розоватой белизной,
Где сочеталась святость с красотою
И легче пуха камень стал резной.
Как нас возносит над житейской бездной
Его безмолвный ангельский язык!
А ведь народ не столь безгрешен местный
И заповедям следовать отвык.
Но, кажется, его простят без спора,
Да и себя он оправдает сам
Всем кружевом Миланского собора,
Протянутого нежным небесам.
--
* Миланский собор.
* * *
А вот и эта лестница в Duomo!
На поворотах вглядываясь в даль,
Открывшуюся с каждого подъёма,
По ней с одышкой тучный шёл Стендаль.
Теперь уже нельзя подняться выше,
И, как цвета сцепившихся эпох, –
Багровые и розовые крыши
И тёмных толп рассыпанный горох.
Приносит ветер отголоски арий,
Витает ангел в каменном раю,
И умилённый вспомнил карбонарий
Свою любовь и молодость свою.
И где-то там, куда и не доскачем
Из этих лет и сладостных широт,
Снега России с гиканьем казачьим
И всей Великой Армии исход.
Анабасис
В повествованье древнем Ксенофонта
Одну страницу не забыть – о том,
Как вдруг открылась даль до горизонта,
Явилось море в блеске золотом.
Всё нарастали подходящих крики,
И Посейдона славил всякий грек,
И в этот миг – от грозного владыки,
Понятно, и окончился побег.
Сюда, до этой драгоценной сини,
Теряясь в снежных бурях и в пыли,
Через теснины, дебри и пустыни
Они, пути не зная, с боем шли.
Взошли, от страха забывая робость,
На крутизну, где, оставляя дым,
Своих детей бросали горцы в пропасть
И жгли дома, чтоб не достались им.
…Дойти, дожить до радостного часа,
Лазурную увидеть благодать,
Со всеми вместе закричать: «Таласса!»
А то, что дальше, можно не читать.
Венеция
I
В этом городе странном
Хороша теснота,
В ней страстям и романам
Всё ж найдутся места.
Из таинственных щелей
Выбегал карнавал
Этих масок, веселий
С говорком зазывал.
Эту стать и осанку,
Синевой осиян,
Эту венецианку
Возлюбил Тициан.
В этой каменной кладке
Семена и пыльца,
Воздух едкий и сладкий,
Пронизавший сердца.
II
Вот эти бронзовые кони
И лев, раскинувший крыла!
Здесь в споре Гоцци и Гольдони
Не вся ли жизнь твоя прошла!
Театром был любой проулок,
И пересказанный Восток,
От голосов актёрских гулок.
Был от кофейни недалёк.
Водой объятая всецело
Земля упорна, как металл,
В ней дерево окаменело,
И песнопеньем камень стал.
* * *
Венеция. Возможно, только снится
Изысканность её и теснота,
Картонные лукавящие лица,
Внутри стекла текучие цвета.
Сырые стены и пушинки соли,
Закатных догорание небес
И странствие неспешное в гондоле
За призраками нежных догаресс.
И славный лев, чья истина крылата,
И на соборной площади толпа,
И виселицей бывшие когда-то
Два величавых мраморных столпа.
Верона
N.
Из уличной смертельной драки
И детской влюбчивости здесь
Ещё в средневековом мраке
Вселенский эпос вырос весь.
Резня близ этого портала,
Во тьме с балконом болтовня –
Всё пошлость жадно потоптала,
Туристов полчища пьяня.
Но память юности влюблённой
Ещё в душе горит всегда,
Как над вечернею Вероной
Свиданья первого звезда.
* * *
Власть над людьми, в ней столько сласти
И полового торжества!
И зашипело, пенясь, «Асти»
И переполнило слова.
И в роковом единодушье
Полков печатается шаг,
И перья вскинулись петушьи,
И вождь неистовый всеблаг.
И в густоту огня и дыма,
В тоску пустынь и деревень
Пойдут восторг и живость Рима,
Неаполя святая лень.
И всё ж у веры есть пределы,
Ещё иссякнет этот пыл,
И Город Солнца Кампанеллы
Закатным облаком проплыл.
Кто там на площади вещает?
Везде найдётся свой урод.
Но коммунизм лишь обещает,
Фашизм прельщает и даёт.
Влюблённость
Вела тебя её влюблённость,
Неудержима и нова,
И жгучая неутолённость
Вливалась и в твои слова.
Влюблённости живая сила
Твою преображала речь,
Тебя несла и возносила,
Глаголом научила жечь.
Был каждый миг не только сладок,
Он возвышал, дарил крыла…
Смирись же, избежав догадок,
Как и когда она прошла!
Галилей
Пред кафедрою Галилея
В старинной Падуе стою
И вспоминаю, сожалея,
Цепь отречений – жизнь свою.
Но он-то в университете
Угадывал в худые дни,
Что современники – лишь дети,
Не собеседники они.
В сказаньях об учёном муже
Есть жалость, что остался цел,
Но он по мне ничуть не хуже
Того, кто на костре горел.
Не сделал гибельного шага,
Теснимый страхом и стыдом…
Но всё же есть своя отвага
И в тайнознании седом.
Незримым пламенем объятый,
Студентов шуткой веселя,
Вещал он с кафедры дощатой
И знал, что вертится Земля.
Данте
По улице крутой не без усилий,
Но всё же хладнокровен, твёрд и скор,
Он к замку шёл, и впереди Вергилий,
Попутчик верный с некоторых пор.
С тех пор, как схоронили Беатриче,
Является всё чаще эта тень,
И диких зрелищ грозное величье
Всё грезится, как гробовая сень.
Там будет зябко, и не зря накинут
Видавший виды, но добротный плащ…
– Как всё же ошибался Аквинат!
Казалось бы, он сведущ и всезрящ.
Неужто в этом мире, столь греховном,
Что адская к нам подступила тьма,
Соединенье с женщиной духовным
Не может стать?.. Молчи, Святой Фома!
* * *
Замужество. Страна спагетти,
Где солнце ласково печёт
И смуглые изящны дети,
И точен месячный отчёт.
Сама светла и белокура
На радость и на зависть им.
И это всё резидентура
С поездками в Милан и Рим.
Чуть сглажен облик иностранки,
Смягчились строгие черты
Среди любезной перебранки,
Холодноватой теплоты.
В непринуждённом разговоре
Так жадно слушает она
Того, кто возвратится вскоре
В страну струящегося льна.
* * *
И эта свежесть утреннего снега,
Застлавшая былое, как всегда…
Уже не ты, а только alter ego
Бредёт в песках, вступает в города.
И поначалу резко шевельнулась,
Как будто с расставанием спеша,
Но вот уже решительно проснулась
В усталом теле бодрая душа.
* * *
Им повезло, и вышли замуж
За кошельки и голоса.
Ну, вот, достанется не нам уж
Их среднерусская краса.
Что ж делать им в отчизне пиццы?
Затеять бизнес от нуля,
Иль просто граппу пить и спиться,
В пути не удержать руля.
Но, итальянясь постепенно
И погружаясь в эту сеть,
Всё ж рваться мысленно из плена,
Для мужа и детей русеть.
* * *
Истома. Сонная обнимка
Блаженно возлежащих гор
И аметистовая дымка,
И голубой над ней простор.
Но дым иной на небосклоне,
И, тщетно мир тревожа наш,
Венера нежная Джорджоне
Вошла в промышленный пейзаж.
* * *
Истёрты этих тротуаров плиты,
Но так ещё надёжны и тверды.
И хорошо, что временем побиты –
Его касаний дороги следы.
Всё кажется, что можно здесь родиться
И, тесных улиц принимая строй,
По ним брести и с этой жизнью слиться,
С ней спорить, как со старшею сестрой.
Истории и древней, и недавней
Всё длится повторяющийся круг,
И хороши глухие эти ставни,
Рывком в зарю распахнутые вдруг.
* * *
Италия свежа и виноградна,
Приветлива, не слишком велика
И всё-таки в художествах громадна,
И парного не сыщешь сапожка.
Связались в ней величье и веселье,
Вновь оживает временная связь,
И творчество почтенно, и безделье,
И крепнешь духом, над собой смеясь.
Не обойтись поэзии без прозы,
Исколешь руки, домогаясь роз,
И кажется улыбкою сквозь слёзы
Вся эта жизнь немного не всерьёз.
* * *
А. П.
Как бережно и терпеливо
Учил он каждого из нас
Искать дорогу к месту взрыва,
К развилке, где стоял не раз!
Всё ждал, что кто-нибудь, быть может
(Не важно кто, во всех – он сам),
Продолжить путь ему поможет.
Но все испепелялись там.
2007
* * *
Как память о случайной встрече
С годами превратилась вдруг
Вот в эти длительные речи
И в этот путь из круга в круг?
В каких-то жизней эпизоды –
Жестоко брошены они
То в замерзающие воды,
То в нестерпимые огни.
Ступай дорогой каменистой,
Земли обыденность нарушь,
В ладье плыви к душе пречистой
Через мученья стольких душ!
Сквозь преступленья государей
В её заоблачный приют,
В пространный этот комментарий,
В котором ангелы поют.
Критику
Ну, кажется, я уязвлён жестоко!
И это хорошо – я оживу,
Вернусь подростком в знойный сон Востока,
В его высокорослую траву.
И даже кстати миг благословенный.
Когда судьба, взметнувшись, как змея,
Поэта жалит женскою изменой,
Иль критикой, безмозглой, как твоя.
Большая польза всё же от растравы.
Так снова, Муза, ночью приходи!
Пока не уврачуют эти травы
Горючий яд, разлившийся в груди.
Лето
Не уходи, постой немножко,
Пока над речкой разлита
Печаль и вьющаяся мошка,
И золотая теплота.
Недолог этот полдень года,
Уже темнеет неба край,
И что задумала природа,
Теперь, попробуй, угадай!
Ведь не нашепчет ветровею,
Не скажет шелестом, когда
Уже совсем сольёшься с нею,
И станут призрачны года.
В пустых полях, в угодьях голых
Ещё раздастся сиплый свист,
Но, может быть, в твоих глаголах
Последний встрепенётся лист.
Марш
Годы жизней заграбастав,
Над минувшим грохоча,
Длится «Марш энтузиастов»,
И не сыщешь калача.
Там, где каторжным гостинец
Люди грешные несли,
Как сияющий эсминец,
Выплыл город из земли.
Путь злодеев и героев
Позабылся и зарос,
И, Владимирку застроив,
Торжествует новоросс.
Только Муза, всхлипнув тонко,
В давний мрак, в былой Аид,
Как с яичком старушонка,
За конвойным семенит.
Межиров
Мир ловил меня и не поймал.
Григорий Сковорода
С ощущеньем очнувшейся боли
Вдруг припомнишь и это, и то…
Разговоры его, карамболи,
Мотоциклы, шатры шапито.
Непостижная для агитпропа
Эта вера, вошедшая в слог,
Как наволгшая глина окопа
И отрывистый ветер дорог.
Ненавязчивость мягкой подсказки,
Горький опыт и праздничный быт
И на этом последнем участке
Самолюбий, страстей и обид…
Понимать, что, возможно, не скоро,
А наступит худая пора
И по-волчьи безжалостна свора,
Не простивших ума и добра.
Перед тем, как совсем удалиться,
Молча тронуть незримую сеть,
Оглядев на прощание лица
Тех, кому предстоит поумнеть.
2012
Метастазио
И голоса кастратов и сопрано,
Серебряная времени мембрана
И блеск, и мгла картонных Пропилей
В рукоплесканьях пап и королей.
Однако же, как сочинял он прытко!
Любой сюжет нейдёт из головы…
И то была последняя попытка
Осилить словом музыку…Увы!
Вот эти гениальные либретто
Она накрыла, поглотив волной,
Всем золотом ликующего света,
Пришедшего из области иной.
Ну, вот и всё… Покинутой Дидоны
Ахматовой препоручил он стоны.
Столетий лавры неразлучны с ним
И – Метастазио, ужасный псевдоним.
* * *
Мне в отрочестве часто снилось это!
И старый мост вечернею порой,
И медленно сгорающее лето,
И на высотах кипарисов строй.
Но ко всему прибавилась Верона
С мерещащимся голосом ночным
Джульетты, окликающей с балкона,
Зовущей нежно к временам иным.
И с болтовнёю нынешних влюблённых,
С тратториями, с рубищем церквей,
Безмолвным ожиданьем истомлённых,
И с гущей жизней, не прожитых в ней.
* * *
Мост через Адидже – кладка стара.
Данте прошёл по нему лишь вчера.
Даже от Цезаря невдалеке
Эти буруны на быстрой реке.
Мурано
Последний выдох стеклодува
Течёт, стихая и журча,
И вышла птица остроклюва,
И остывает, горяча.
Чуть золотится зыбь сквозная,
А в лёгких боль минут и лет.
Чем кончить речь ещё не зная,
Так дышит и творит поэт.
Песка и пламени избыток,
Отпрянув, удержал цвета,
И просиял хрустальный слиток,
Овеществлённая мечта.
* * *
Мыл он часто посуду,
Одержимый водой,
Приносящей остуду,
Этот снайпер седой.
Под водой леденящей
Долго руки держал,
Ветеран настоящий,
Что в окопах лежал.
От себя ведь не скроешь,
Не упрячешь вины,
И ничем не отмоешь
Злую мерзость войны.
2017
* * *
Наставник многотерпеливый,
Через ночные облака
Души приливы и отливы
Ты разглядишь издалека.
И, если смерть, царя бесчинно,
Уносит от забот и ссор,
Она – ничтожная причина,
Чтобы прервался разговор.
Бессонной ночью в кущах сада,
Среди созвездий и планет,
Мы так близки, что слов не надо,
Их заменяет ясный свет.
Теперь тревоги наши схожи,
Столь неуместна болтовня…
Лишь сострадательней, не строже,
Оттуда смотришь на меня.
Не зря, служа волнам напева,
Ты на лице своём пронёс
Огонь подавленного гнева,
Или рыдание без слёз.
2016
* * *
Не забыть тебя, серая шкурка –
Как, соскучившись и голося,
Приближаясь угрюмо и юрко,
Предо мной трепетала ты вся.
И не только желание пищи
И восторг от струи молока,
Здесь какой-то духовностью нищей
Повевала немая тоска.
Всё же был этот взгляд нерасчётист,
И тянулось, отстав от всего,
Тяготение двух одиночеств,
Расставанье с одним одного.
* * *
Он скупость выказывал, чёрствость и трусость к тому же.
Был, видно, доволен, что стену глухую воздвиг.
И хуже, чем был, ухитрялся он выглядеть, хуже
Дельцов и барыг.
Что может сравниться с игрою его многолицей!
Кого-то спасал он и, снова вздохнув тяжело,
В туман уходил… И, покуда сплетал небылицы,
От жалости сердце текло.
Меж тем, как на кухнях они говорили с надрывом,
Трудился он исподволь, хоть и не шёл напролом.
Тут слово правдивое издавна кажется лживым,
Добро прикрывается злом.
2018
Поэт
В изгнании окаянном
Поспешно его сожгли,
Но пепел над океаном
Летит до родной земли.
Где целые поколенья
Нуждались в его уме.
И рады до исступленья
Тюрьме его и суме.
Где всё колосятся слухи,
Посеянные давно,
И помнят его старухи,
Но им уже всё равно.
2015
Пробуждение
Я дорожу отрезком пробужденья.
В каком тумане перейду межу,
В том и живу, и провожу весь день я,
Сажусь за стол, по улицам хожу.
Ещё блуждая и скользя по краю,
Минувшее впускаю в жизнь свою,
Вернуть давно ушедших успеваю
И домочадцев снова узнаю.
И в эти сокровенные минуты
Я с теми, кто в немыслимой дали,
И в сонный мир моей душевной смуты
Живущие покуда не вошли.
* * *
Рассвет с охотою утиной,
Последних выстрелов хлопки
И жизнь, подёрнутая тиной,
И эти приступы тоски.
И всё-таки ещё чуть рано,
Ружьё пока зачехлено.
И вот – последнего романа
Горячеватое вино.
Свиданье с юною графиней
Придумывает он сперва.
От этих чувств и тёмных пиний
Ещё синее синева.
И веет морем и маслиной
От сердце жалящей слегка,
От этой жадной, маскулинной
Прощальной прозы старика.
* * *
Сменяет древние руины
Средневековья старина,
Весь путь вдоль набережной длинной
Проходит через времена.
Легла на век «Декамерона»
Барокко ревностная тень,
А вот и новая Верона,
Но тоже не вчерашний день.
Конструктивизма строй и проза,
Фашизма призрачный порыв –
Всё под крылами бомбовоза
Оберегли, восстановив.
И в напряженье держат город,
Который умудрён и стар,
Античности державный холод
И Возрожденья лёгкий жар.
* * *
Снова памятью сердце объято,
Вижу прожелть осеннего дня…
По какому наитью когда-то
Ты попутчиком выбрал меня?
Отослал в этой гонке горячей,
Как берёзовый лист на лету,
Мне и горечь своей неудачи
И удачи своей полноту.
А потом – лишь мельканье и смена,
И судьба, и в преддверии зим
Над изгнаньем твоим постепенно
Палых листьев сгустившийся дым.
Вновь суровая веет прохлада.
Я сегодня в осеннем лесу
В желтизну твоего листопада
Свой багряный листок занесу.
2018
Старый учитель
Старый учитель. Но старым, о боже,
Был он и в блеске далёкого дня,
В годы, когда был намного моложе
Старого, нынешнего меня!
Но, пролетев через два океана,
Вновь телефонный голос его,
И укоризненно, и покаянно,
Дарит отчаянье и торжество.
Учит опять… Удручённо, не строго…
С болью сердечного колотья
Что-то кричит напоследок, с порога
Жалобный голос небытия.
2006
* * *
…Пыльцу на крыльях мотылька.
В.Х.
Теперь взгляни, как бабочка летает,
Как носится, с цветка сорвавшись вдруг,
Как запетляла и внезапно тает,
И вновь мелькает, не покинув луг!
Её полёт свободный и счастливый
Кто направляет всё же, хоть слегка?
Весеннего здесь веянья приливы,
Иль божества незримая рука?
Но воплотилась мировая сила,
Душа, очнувшись, вскинула крыла,
И на лету, конечно, позабыла,
Что гусеницей некогда была.
* * *
То земляника, то морошка,
Черника крупная болот
И в пятнах ягодных лукошко,
И поцелуя ждущий рот.
Как заповедано и дико
Нас окликала тишина,
И голубая голубика
Была невинна и нежна!
Как эта дымчатая млечность
На синеве была чиста,
Как робко сладостную вечность
Дарили юные уста!
* * *
Ударило солнце в лицо у порога,
Ты вышел на свет, и явилась дорога.
Ты в стремя вступил и коснулся удил,
И ветер, как время, тебя обхватил.
И матери голос раздался из дома,
В котором таинственно всё и знакомо.
И тень распрямилась и вскинула плеть…
Привык ты во сне в эту местность лететь.
И к прожитой жизни в её многолюдстве
Стремиться, из всех вырываясь присутствий,
И к детству примчаться сквозь все города,
И спешиться, как перед зданьем суда.
Усталость
Как заката размытую алость,
Розоватость, потом темноту,
В старых людях люблю я усталость,
В них тепло угасания чту.
Так не всё ещё жизнь угасила,
Миновавшего светится весть,
Будто некая скрытная сила
В глубине этой слабости есть.
То, что, как бы душа ни устала
От обманов, трудов и утрат, –
Повидавшего в жизни немало
Побуждает смотреть на закат.
* * *
Учитель старого закала.
С ним без вина и за вином
Такая близость возникала,
Ведь размышляли об одном.
Мгновенно развивая фразу,
Мы закруглённый разговор
Молчаньем заключали сразу,
Живым и внятным до сих пор.
Наставник был умён и ярок.
Ушёл он в залетейский дым,
Но, одинокий перестарок,
Всё не могу расстаться с ним.
И длится спор, и нет значенья,
На небе ты иль на земле,
И мыслей встречные теченья
Ещё смыкаются во мгле.
2019
Шурале
Вдруг раздаётся крик звенящий
В татарском призрачном селе,
То путника в дремучей чаще
Застигла ведьма Шурале.
Напала и переборола,
И глухо шепчется листва…
Но, впрочем, облика и пола
Нет у такого существа.
Когда оно возникнет в дымке,
Увидишь: плавны и легки
Его опасные ужимки
И смертоносные прыжки.
Сжимая чьё-то сердце жёстко,
Смеётся чудище, и вдруг
Оно вселяется в подростка,
Вбегает в освещённый круг.
Текут мерцающие тени,
И, пёстрым маревом повит,
Он пляшет на нью-йоркской сцене,
В Париже блещет и парит.
И нет земного притяженья,
Лишь обольстительны и злы
Рывки и властные движенья
Лесной заворожённой мглы.