* * *
Всё смертно.
И слава посмертная смертна,
И спелая слива,
И олово слова,
И смертная тень –
Замещенье бессмертья,
И мальчик –
Ухмылка, описка, обмылок –
Послушной
На ушко подружке
Слюнявящий
Совокупление звуков –
Грех свальный,
Бессмертием освящённый.
* * *
Распахивая
Глянцем зализанные распухшие –
Вакуум, всасывающий вислоухую терпкую
Взасос ласкающую тропу
Требуху,
Нежно запахивающую
За ухом опухоль багровеющую –
От вязкого капища
Сочащуюся скользкою вязью
До железного якоря, раскоряченного под ногами, его огибающими,
Шелушащегося ржавчиной,
Запорошённого камнями,
Как дорога заброшенная,
Набрякшая бессмертием.
* * *
Памяти мамы
Над холодным молчаньем,
озёрным заливом, запрудой речною,
Над выжженным лесом,
Или просто –
над серым, изрытым годами асфальтом невнятным:
Гомон птиц, треск цикад,
Суета муравьев, детский плач
И – петух напоследок,
Дуновенье, дыханье –
Взошёл одуванчик белёсый сквозящий:
Тихий выдох последний –
На утреннем небе луною,
Разрезавшей чёрную боль,
А затем – отлетевшей
Печалью покойной и светлой,
Сквозящей
Меж судорог ночи,
Глазастой, корявой, бессонной,
И несуетным утром,
пустынным, бездонным, безлюдным,
А когда рассветёт,
Когда оживёт и взыграет
Зной полдневный, невольничий и нестерпимый,
Cкажут:
Всё – суета,
Всё – сует суета,
А иной
(все плачут – он должен смеяться):
Всё – ничто,
Пар из уст,
Ничего,
Одуванчик белёсый.
* * *
Над бездной памяти, над хаосом сознанья
витает дух мой – одинокий парус,
безвольный и банальный –
гордый росс,
от берега скользит – до горизонта,
и пропадает, так и не познав
ни хаоса, ни бездны.
Был ли мальчик?
А если был – витал?
А если и витал,
то после смерти
невечных
где он?
Дух превечный мой,
творящий и увечный,
щепотка шёпота
над рвами ора,
витал – жужжал пчелою:
жалил бездну,
мёд добывая в хаосе сознанья, –
налог на вечность,
и соприкасаясь,
паря, витая,
память и сознанье,
сводил, как сваха, –
А она –
бабища сущая,
любовь кующая,
немного врущая –
поди проверь.
Ностальгия
О дожде ностальгия, о дожде – о гекзаметре долгодыханном,
бесконечно в стекло мирозданья – стенанье и дрожь,
дождь – не ложь, не скулёж, не правёж, дождь – кутёж,
пир души скоромоший в чёрном чреве чумы окаянной.
Золотистый камю, клики, блики клинков, окоёмов камланье,
скоротечную речь, златотканно сатрапную спесь –
мелет муку в муку белостыжая мельница, весть
через время неся в никуда ниоткуда, признанье –
Пустельгу-ностальгию тарковские воды пасут –
по морям, по дождям свой гекзаметр тугой и неспешный,
небезгрешный, раёшно потешный, кромешный, утешный,
после смерти не в море впадая – в росу
Обращаясь, вращаясь смутным волчком восходящим,
в небеса возносясь и канув в невечность дождём,
опадая осенними жёлтыми листьями, ждёт,
звонким золотом жжёт в полумраке звенящем.
Ждёт и жаждет душа, не о муссонах, но о капели тоскуя –
О подлунных, скуластых долинах, смиренных купелях, в росе
Русый мир, ностальгией промытый, рискуя
Обвалиться как карточный дом в полусне.
Дождь идёт, дождь идёт – неприкаянный, покаянный,
Каин каменный мокнет и стынет печать на челе,
мокрый мир неуютный на утлом челне
уплывает, пронзая века, словно дым над кальяном.
Оплывает, плывёт и уже за шеломянем детство,
осиянное синим безоблачным солнечным днём,
в лужах двор, на верёвках – бельё, а за ним – окоём,
сохнут, дни зарастают быльём, завещая в наследство
Пир души скоромоший в чёрном чреве чумы окаянной,
бесконечно в стекло мирозданья стенанье и дрожь,
дождь – не ложь, не скулёж, не правёж, дождь – кутёж,
о дожде ностальгия, о дожде – о гекзаметре долгодыханном.
* * *
Наедине с судьбой,
накоротке со смертью
речь сбивчива,
невнятен диалог,
трепещет мысль,
уткнувшись в эпилог –
конец строфы,
безбрежной, –
неизбежный.
Строфу отмерив щедрою рукой,
забыв катрен,
узилище сонета
десницей отворил,
как отворяли кровь
цирюльники и лекари –
взахлёб
алела жизнь,
но время шло – густела,
речь стихла,
и распался диалог,
в опале стиля
палый лист беспалый
гнил на земле,
и ветер тучи гнал,
без света в море
догнивало солнце,
как яблоко червивое в саду,
заброшенном, угрюмом и ненужном
садовнику,
а значит – никому,
на обувь липла глина,
кипел цветами сад,
капель, весна,
надрывная, ненужная, пустая,
сквозь заросли
сочился свет, будил
садовника –
к труду,
и речь вдруг стала ясной,
и внятным диалог,
упругим стиль,
ну, а строфа –
безбрежной.
Ангел смерти
Старинный друг мой, добрый ангел смерти,
не торопись, нальём на посошок,
ещё глоток, еще стишок, стежок –
всё по твоей неторопливой мере.
Благодарю, что ты со мною был,
со мною плыл, пел в унисон фальшиво,
не торопил и, как сторукий Шива,
от бед и от дождей меня хранил.
Строптив не буду, ты возьмёшь меня
под руку, и пойдём неторопливо
под твой смешок глухой и не глумливый
порой ночною иль средь бела дня.
Мне всё равно. Ты знаешь, я устал
от склок и шума, грохота и свиста,
осколков разума, от них сей мир неистов,
и правишь в нём не ты, а суета.
С ним не был никогда накоротке,
точнее, был с ним в отношеньях сложных,
и то сказать, ведь он меня безбожно
превозносил, пиная в тупике.
Жаль, что не ты в нём правишь, очень жаль,
они ведь мнят, что боги, что бессмертны,
хохочешь ты над ними, ангел смерти,
а срок придёт, то жалишь в тыщу жал.
Жалеешь, жжёшь, разжалованный бес,
не сея жнёшь, ты – мой знакомец давний,
ты дивный, ты не злой, ты парень славный,
без ропота несущий жизни крест.
Ну, ладно, будет, подтолкни меня,
прости, и так со мною задержался,
наверное, в словах поиздержался,
верну, достану только из огня.
Прожаренное с дымом и лучком,
снимай, смакуй – я для тебя старался,
состарившись, всю жизнь я побирался,
слова выпрашивал – поштучно и пучком.
Ты прав, прости, я малость не в себе,
ведь ты не чёрт, не бес, но – ангел смерти,
диавольская разница, поверь мне:
ты – наяву, ну а они – во сне.
А сон, ты знаешь, дьявольски лукав:
зелёный дуб, за дубом – лукоморье,
и нет там ни страдания, ни горя,
а здесь не проживёшь ты, не украв
Щепотку, малость малую судьбы,
чужой судьбы, бесхитростной, счастливой –
хоть зелены украденные сливы,
но глупого спасают от беды.
Я знаю меру, не пересолю,
не пере- я борщу, не пережарю,
но переворошу и перешарю,
и воду откипевшую солью.
А в роще выкипает соловей,
в море – орган, и колокол – в тумане,
и в жизни – смерть, а истина – в обмане,
в озоне горнем – знойный суховей.
Ну, вот и всё, достаточно болтать,
дай руку мне, смиренный мой приятель,
не сеятель, но жнец ты и ваятель
судеб, хоть не горазд ты толковать
Чужие тексты...
* * *
Ни Болдина, ни осени –
ничто,
стрекоз брюзжанье
и цикад камланье
в пустом саду,
хозяйничают в нём
не старцы, не мужи –
губатые мальчишки,
пустельги, дисканты,
дурьё, ворьё и рвань,
выхватывают
с лету,
на лету,
из зноя летнего
как бабочек – сачками,
по кочкам, сквозь кусты,
в пыльце – лицо и руки.
Творцы холодных слов,
ловцы голодных душ,
шпана и пацанва,
крылатые мальчишки.
© Михаил Ковсан, 2011-2012.
© 45-я параллель, 2012.