Спаси, мой благодетель, менуэт
Спаси, мой благодетель, менуэт,
взяв за руку, тревогу успокоив,
и ароматом одари левкоев
не слишком знойных тех счастливых лет,
глаголицей застенчивых примет,
чистосердечным запахом покоев,
воспоминания, звеня медовым роем,
слагаются в спасительный сонет.
Они родные? Сводные? Друзья?
Ах, точно, позабыл, они кузены,
обоих их вела одна стезя –
внимать дыханию Прекраснейшей Елены.
Быть может, и на склоне долгих лет
не предадут сонет и менуэт.
Неукротимость кроткая души
Неукротимость кроткая души,
доверчивая, буйная, слепая,
застенчивая, сонная – любая,
а ныне? Ощути – и сам реши,
определи и, опознав, круши
любое, ведь, несчастья огребая,
душа грубеет, в горе замирая,
буди её, чтоб пробудить, пляши
от радости, от бед – ей всё равно,
одно – дышать, вбирая мир без меры,
с верой во что-то или, пусть, без веры,
дышать, круша, крушить, дыша – одно
неукротимое движение слепое,
в бою победа иль беда без боя.
Медною дрожью обола
Гулкая тяжесть шагов,
колкая искренность взгляда
и разговоры без слов –
не по заслугам награда.
Топкая сонность грехов,
преодоленья отрада,
звон отворённых оков,
дрожь заповедного сада.
В неотвратимость пути,
журча, своеволье впадает,
и – занавес опадает,
душу стесняя в груди
глухим вожделеньем глагола,
медною дрожью обола.
С дымом костров над городом взойду
С дымом костров над городом взойду,
в последний раз и в первый раз увижу
пречистую лучистую звезду,
прищурившись, смотрю, спускаюсь ниже –
вглядеться в неприметную узду,
что не даёт взлететь, взметнуться крыше
и обнажить, оставить на виду
всего и вся, что лунным словом дышит,
ради чего вовеки мир прощён,
не город вовсе – милость мироздания,
ветхозаветность знаний и созданий,
всё для чего и всё, чем воплощён.
Причины, следствия соединятся в нём,
с неведеньем – познанье, лёд – с огнём.
Но ты молчишь, внимая пустоте
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идёт бессмертье косяком.
Арсений Тарковский
Когда идёт бессмертье косяком,
не избежать, сбежав, не отвертеться,
не верится, но поздно, не согреться
и мелко не прошлёпать босиком.
Не избежать, раз дом идёт на слом,
и не на кого больше опереться,
сын юн, ему бы время опериться,
и лишь тогда, взмыв, скрыться за холмом.
Когда идёт… Всю жизнь его ты ждал,
всю прежде бесконечную, живую,
и вот дождался, жёлтой желчью жал
жжёт, жалит, так воскликни: аллилуйя!
Но ты молчишь, внимая пустоте,
той, что вовне, которая в тебе.
Давай устроим пир
М. Победимскому
Давай устроим пир, давай затеем встречу,
всех тех, кого мы помним, пригласим,
живых и не живых, победы возгласим,
о, нет, брат, не солгав и правде не переча.
Сойдётся тесный круг, увы, уже не вече,
как много лет, брат, кануло и зим,
за тех, поднявшись, выпьем, а живым
на годы долгие – кто здесь и кто далече.
Бокалы звонкие и звучные слова,
о, славное вино, слова наши не лживы,
вспять время, и светлеет голова,
все те, кто с нами, брат, все те, кто с нами, живы.
Доверимся вину, доверимся словам,
Бог помочь, други, нам, Бог помочь, братья, вам.
Кружит, дрожа, блудливый шарабан
Правды и лжи застенчивый роман,
зла и добра восторг переплетенья,
греха и святости экстаз совокупленья –
в пыль истину вминающий обман.
Дорогами эпох глухих и стран,
от зноя изнывая и от лени,
полон безумия, стенаний и радений
кружит, дрожа, блудливый шарабан.
Колёса вязнут, пыль за ним столбом.
Куда? Зачем? Кто ведает? Кто знает?
Перед подъёмом нервно замирает,
а вниз летит – внутри о стены лбом.
Над ним восходит в небо едкий дым.
Какого цвета? Было голубым.
Я посетил
Танюше
Я посетил всё жившее со мной,
медовым запылало звоном гулким,
и, погружаясь в горизонт родной,
я восходил стеснительно, сутуло.
Всё стало малым, отданным на снос,
оцепенело знобко у порога,
откос отвесный робко в землю врос,
застыла ломкая звенящая тревога.
И, погружаясь вечности на дно,
я поражал их новыми словами,
они меня – утешными слезами,
ведь, право, мы не виделись давно.
Всё стало тише, меньше и темней,
живых немного, множество теней.
И звёзды заповедовали мне
И звёзды заповедовали мне
пульсировало время вместо крови
являлось вместо ветхого но крова
гулкое отчаянье на дне
колодца возникавшего во сне.
В сети счастливого случайного улова
засеребрилось бьющееся слово
стремящееся выскользнуть вовне.
Его я бреднем из реки тащил
в жару удачей невозможной бредя
поэта мёртвого добычею почтил
медью созвучия могилу его метя
За Водолеем среди чёрных глыб
в созвездии Не выловленных рыб.
© Михаил Ковсан, 2015–2017.
© 45-я параллель, 2017.