«Степан Д…» – поэт! Разыскивается … фамилия
В 1980 году в Нью-Йорке писатели, эмигранты из Москвы, Аркадий Ровнер и Виктория Андреева начали работу над публикацией «Антологии Гнозиса современной русской и американской литературы и искусства», которая вышла в издательстве «Гнозис» в 1982 году. К ним примкнули два американских поэта – Юджин Даниел Ричи и Стивен Сартарелли…
В пору подготовки «Антологии…» к издателям подступали подборки стихов различных поэтов, живших в Москве и Ленинграде и не публиковавшихся в советской печати. Особое внимание соучредителей проекта привлекли тексты одного молодого – в то время московского – поэта. Человек, передавший эти стихи, посоветовал редакторам, дабы обезопасить автора от преследований недремлющих чекистов, дать парню псевдоним. Так Аркадий и Виктория и поступили! Они опубликовали стихи, сопроводив их следующей «биографической» справкой:
«Степану Дрёмину 30 лет*. Московский поэт, сочетающий ностальгико-анакреотические темы с философской рефлексией, профетические ноты с мягкой интимностью, тонкое чувство стиля с романтической иронией. Первая публикация».
Подборка «Степана» вызвала особый интерес как редакторов «Антологии…», так и многочисленных её читателей.
Через 27 (!) лет сын Аркадия и Виктории – Антон Ровнер – прислал в нашу редакцию эту яркую подборку, несомненно, талантливого автора. Редакция альманаха «45-я параллель» воспроизводит её практически в первозданном виде, сопроводив стихи заголовком – строчкой, взятой из произведений того, кто был назван «Степаном». Очень хочется верить, что автор, родившийся в 1952 году, жив и откликнется на нашу публикацию. Возможно, в поисках поэта помогут читатели, и тогда псевдоним «Дрёмин» обернётся ещё одним интересным открытием!
Иллюстрации:
Аркадий Ровнер и Виктория Андреева
«Степан Д...»
Мартобря пятнадцатого дня...
* * *
Ампир. Пейзаж сентиментальный
Именье. Скука. Дождь осенний.
Мелкопоместные соседи.
Глухие отзвуки баталий.
Малоприятные детали:
пожар, раненье, гибель друга,
Буонапарте под Калугой.
А я всё это – моментально
забыл. Забыл – и слава Богу.
Тебя, гордячку, недотрогу
запомню в полуоборот,
так, чтобы в памяти осталась
не слов капризная картавость,
а твой капризный рот.
* * *
Такие, брат, дела.
Отсняты кадры драмы.
Массовка полегла
под Вязьмой и Ваграмом.
Но листьям в листопад
не след просить пардону.
А тот, кто Бонапарт,
стирает грим ладонью.
Длинна была война, –
как серый дождь осенний,
но снова спасена
статистами Расея.
Все шли красиво в бой,
Но знаете, поручик,
Там дальше – про любовь,
Актёр сыграет лучше!
* * *
Гусарство – да,
но, право же,
тебе ли
лечь под картечь
в сугробы декабря,
где нынче в полдень
розовые перья
александрийский ангел растерял?
Не над тобой
сегодня гнули шпагу,
не нам с тобой –
чертить на камне дни.
Так не завидуй
тем, кто сохранил
способность к необдуманному шагу.
Нетрудно – о паркет разбить бокал,
пить за свободу, числиться в повесах.
Нас пожурят, а их –
а их повесят
перед лицом гвардейского полка.
Мы были – с ними,
начинали – вместе,
мы не хотим – в жандармы,
но – Бог весть…
И мелом на сукне рассчитан весь
долг чести.
* * *
О.Б.
…А что печальнее всего
когда такая непогода –
мне негде, ангел, ждать прихода,
ждать появленья твоего,
не веря отзыву и знаку,
замками щёлкает Москва.
Но ради звёздного родства,
моя сестра по Зодиаку,
благоволи не замечать
как это глупо, непристойно,
что нет во всей первопрестольной
для нас ни дома, ни ключа,
что нужно в городе воспетом,
в наиславнейшем на Руси, –
прощаться наскоро в такси
у Ленинградского проспекта.
Я только голову склоню,
Бог дал – болтали до рассвета,
теперь – спасибо и за это.
«Ты позвонишь?» – «Я позвоню»…
* * *
О.Б.
О Господи Боже, а кто виноват –
глаза отводили мне, что ли,
когда на твоих ветряных жерновах
отборное племя мололи?
О Господи Боже, где я пропадал,
когда в ноябре и в апреле
в твоих парадизах, презрев холода,
янтарные яблоки зрели?
О Господи Боже, какие призы
в какие просаживал кости,
когда виноделы срывали с лозы
твои полновесные гроздья?
О Господи Боже, на чьём берегу,
которое солнце согрело,
когда дровосеки несли к очагу
твое кипарисное древо?
О Господи Боже, каким алтарям
молился словами какими,
пока в этом доме – другой повторял
ее настоящее имя?
* * *
Жёлтые листья плывут по реке,
жёлтые листья шуршат под ногами,
райское древо стоит налегке,
как подмосковная липа нагая.
Знаешь, мой ангел, в отмеренный срок
жизнь накрутила такие спирали.
Сколько всего впопыхах между строк
понаписала, а мы не стирали –
слишком недолго вернуть на круги,
слишком нетрудно – сломать у начала.
Время течёт, что песок из руки,
сколько нам раз эта птица кричала?
Веришь, мой ангел, во сне, наяву,
я вспоминаю, как мы говорили.
Если такое неповторимо,
как я теперь без тебя проживу?
* * *
Я твой кленовый обрывок, Отче.
Ветер осенний меня несёт.
Много ли избранных? Я – из прочих,
Господом склеенная непрочно
чёрная птица, ни то ни сё,
ворон святого Иеронима,
голубь – не знаю куда – лети,
мне ли винить тебя, Отче милый,
что не донёс меня до горнила,
что не ковал меня, а лепил?
Мягкая кукла с крестом нательным,
хоть в кружева её облеки,
всё не из лучших твоих изделий,
не из фарфора и не из ели,
не Дон-Жуан и не Арлекин.
Но – шутки ради, по доброте ли,
сделай подарок в день именин,
перелепи мне душу и тело,
перекрои меня, переделай
или пружину перемени.
* * *
Знамёна ветром утренним раздуты.
В осенний день – весёлая игра –
на разных языках кричать ура,
или штыки на плеши и редуты.
Пролог не долог – в ссоре три царя,
И Дух Святой над полем воспаря,
благословляет порознь все штандарты.
И мы – солдаты,
и они – солдаты.
Они умрут, оборонив каре,
и мы умрём, прорвав шеренги строя.
И мы – герои,
и они герои,
но сух язык тяжёлых батарей,
реестр потерь,
протяжный счёт картечи,
а нас зовёт торжественная медь
под барабан
принять святую смерть
во славу всех воюющих отечеств.
Наш государь глядит из-под руки,
их государь гарцует на буланом,
но прежде чем в атаку слать уланов –
пускай Господь смешает языки.
Пусть нам родною станет речь иная,
и пусть уже ничто – ему и мне –
о той несуществующей стране
из милосердия не напоминает.
А после – в бой, в карьер, за рядом ряд,
поэскадронно.
Сир, какая сцена –
уланы Понятовского летят,
врубаясь в польский корпус Беннигсена.
* * *
Будь проклят Рим, смешавший племена
в мычащее по-италийски стадо.
Мне от его величия не надо
ни рубища, ни макова зерна.
Будь проклят Рим, где мы с позавчера
не варвары, а граждане Вселенной,
где наши города, поля, селенья –
охапка дров для общего костра.
Будь проклят Рим, вскормивший нас свинцом
Заманчивой и гибельной идеи,
Что галлы, персы, греки, иудеи –
Один народ перед его лицом.
Будь проклят Рим, внушивший нам и им
необратимость этого слиянья.
За то, что он чинит благодеянья,
не прошенный никем – будь проклят Рим.
Будь проклят Рим, за то, что мы немее
лесных зверей. За то, что наш язык
его слова произносить привык.
Будь проклят Рим – за то, что мы – ромеи…
* * *
Медный зверь. Гранитная держава
Мокрый ветер гонит снег лежалый
под копыта медного коня.
Медный горн скликает полк под знамя.
С ними Бог. Бог с ними и Бог с нами.
мартобря пятнадцатого дня.
Широка страна моя родная!
Кивера по ниточке равняя,
шпорами неистово звеня,
тяжкий крест берущие на плечи –
от тоски отчизны не излечат
мартобря пятнадцатого дня.
До обрыва вёл слепцов незрячий.
Дождь сухой, парящий дождь горячий,
ровный счёт картечного огня.
Господи, кто в праве, кто в ответе, –
Но спаси начавших на рассвете
мартобря пятнадцатого дня.
Широка страна моя! До края
кольцами железными играя,
повезут сегодня – не меня.
Матушка, мой свет, утри слезу мне,
Мы ещё слабее и безумней
мартобря пятнадцатого дня.