* * *
И музыку, и прочую брехню
вели-вели по сердцу моему,
и складывался из моих широт
над головой широкий небосвод,
и собирался дождь и человек,
и лили в чашку водку и компот,
и пахла ночь медлительностью вод.
Потом был свет.
* * *
На перроне шум-гам,
газировка, пиво, пирожки абрикосовые,
женщина тонкая тащит свой чемодан,
пухлые губы, глаза раскосые,
такая привычная для кого-то,
что не различить черты.
И всё-таки было, было:
снег летит, свет падает на одеяло.
Наверное, так только мать на неё смотрела:
никогда до конца не узнавая лица,
а сквозь узкие листья век
узнавая свет и снег.
* * *
Писать стихи
это отчаяние:
тут эти
дурацкие вещи,
накопить денег на отпуск,
холодный пол осенью,
на плите кастрюля,
которую вчера замочила –
отворачиваешься к чёрту,
видишь в окне:
раскачивается от ветра
мыльная плёночка бытия,
блестят чистые-чистые
алюминиевые жучки.
Наконец умещаешься
во время,
в пространство,
в миллиметре от этого,
на расстоянии вечности.
* * *
У Маши из девяностых
юбка жёлтая в пёстрые васильки,
качели подбрасывают коленки,
дедушка охает: «высоко летаешь»
и поправляет кепку.
Она с каждой минутой от меня всё дальше –
уносится на самолёте времени,
и теперь мне почти неведомо,
откуда я здесь, в высоколобой сталинской кухне,
только через сквозняк из форточки
что-то вспомнится
про полёт
вперёд-назад,
назад-вперёд.
* * *
Были листья мягкие, как курага,
и в подмёрзшей луже расселось яблоко,
и о своей четырёхугольности
плакала комната.
Тук-тук-тук – молоток в голове стучал,
поцелуй губы лечил и качал.
И о том облако проплывало,
что так много счастья,
так жизни мало.
* * *
Уходя, оставишь квартиру, машину, дачу,
дети поделят, внукам достанется
чужая память,
нажитая непосильным трудом,
коробки с шифоновыми платками,
надевать любила, на дискотеки ходила,
во поле берёзонька стояла,
ветер с Волги, душица, горячее лето,
прошло бесследно,
некому рассказать.
* * *
И потом остаётся
раз-два и обчёлся,
воспоминания, облака, пчёлы,
дедушкин смех, мамин смех,
смех музыкального проигрывателя,
тра-ля-ля-ля.
Папа вещает
умные вещи,
пустые вещи,
из пустоты
слагаются
грядки эти
и эти кусты.
За деревянным домиком
вишня ещё не вызрела,
время ещё не вышло.
Панаму надень, ветер.
* * *
На крыше стоэтажки
лежу под линиями электропередач,
они уползают за край,
как эскалаторы в метро.
По ним уползают синички
размером со спичечные коробки.
Облака похожи на божьих рыбок.
Так много вокруг,
что как бы теперь
не исчезнуть.
* * *
Как быстро кончается счастье,
не успеешь заметить.
Утром чистишь машину,
соседке даёшь прикурить,
и чувствуешь: нет его,
хрупкого, как слеза в глазу,
как апрельская веточка на весу.
* * *
Не поеду на похороны, у меня обед,
надо поставить суп, налепить котлет,
вместо того чтобы пялиться на худобу
тела, тяжело поместившегося в гробу,
опять размышлять, может, чего найдёшь,
может, смерть настоящая, а не ложь,
и как хорошо, что принесли живые цветы
и что голос священника тише той немоты,
которая разрастется
до размеров кладбища, до пределов мира,
вот и думаю:
лучше останусь в квартире
морковь шинковать,
никого не жалеть,
петь свою долгую кухонную песенку.
* * *
Вот и вечер упал на козырёк балкона,
на пятачок подъезда,
и тишина;
остальное –
передвигается поездом
от одного молчания к другому.
То ли свобода от речи и языка,
то ли тянется горечь дымком издалека.
Хрустящие птицы, пернатые ветки не в счёт,
полёт воздуха над головой тоже часть тишины,
и мы с тобой курим, и гул в груди –
это ещё она
или уже душа,
которой так громко здесь и так страшно.
* * *
Невыносима и коротка
апрельская речь листка,
ворона на мусорном баке скачет
туда-сюда,
муж заводит мотор,
едем на кладбище, а дальше ужин,
будем говорить, как если б они ещё были,
кого обещали не забывать,
не забывать – самое трудное на земле,
потому вспоминаем,
стараемся.
* * *
Что мне делать с тобой, время моё,
тёмное небо, нависшее над хрущёвками,
ты мне снишься, как прежде.
Зимний дым из трубы длинен, горизонтален,
звёзды тонкие, как ушко игольное,
стою здесь теперь
такая голая,
почему оставили и не сказали,
куда я кончаюсь, в какие дали.
* * *
Видишь меня посреди белизны,
в зимнем пару проплывают сны,
человеческий ялик, нежный язык,
говоришь обо мне,
говоришь,
и такой небесной выходит речь,
и такой безбрежной, что не сберечь.
А сама я снегу в ответ молчу,
ни души, ни времени не хочу:
у тебя есть я,
а у меня
никого никого никого.
* * *
Успокой меня: ничего здесь страшного нет.
Вот и хрупкого сада квадрат, и в окне свет.
Только листья так торопливо теперь летят,
что не знаешь, на чём удержать взгляд.
Или снег идёт через меня напрямик –
и такая музыка, от которой немеет язык.
Ничего о смерти и о любви не зная,
стою посреди,
невозможно живая.
© Мария Затонская, 2020–2022.
© 45-я параллель, 2022.