Вверх и влево
Сентябрь был горазд на сантименты.
Котябрь когтист и рыж. Ноябрь – грёбан.
А до зимы остались сантиметры,
Последний груздь, забитый в крышку блога –
И снегом нас как следует огреют,
И хиханьки надолго обломают,
И мы с тобой вконец задекабреем,
И будем декабреть почти до мая.
Пора заткнуть простуженные глотки,
Пора начать флешмоб размером с Гоби –
Надеть под джинсы тёплые колготки,
Достать чернил, задуматься о боге…
Ну-ну, не так уж плохо всё, поверь мне!
Есть пороха и ягоды запасы,
Мы будем весь январь варить глинтвейны,
Мы будем весь февраль мечтать о Пасхе.
А если не поможет даже это –
Взбунтуемся, воспрянем вверх и влево,
И выберем другого президента,
А заодно раджу и королеву,
А заодно державу поюжнее,
Где мы с размаху в море кинем кости –
И станем жить, июня и юнея,
Не подбирая рифмы к слову «осень».
Шёл сотый снег
Шёл сотый снег. Пройдоха-Цельсий
Нули на минусы менял.
Декабрь – хороший полицейский –
Всю ночь допрашивал меня
Про недоношенные планы,
Про новорожденные сны,
Про сад, в котором закопала
Останки солнца и луны.
Вживаясь в образ детектива,
Давил на тонкие места,
Искал попсовые мотивы
В моих пожухлых плей-листах.
Вёл разговор довольно трезво –
Не искажая, не коря,
На крыльях сколы и порезы
Большой линейкой замерял.
Потом торжественно улики
Из ниоткуда доставал –
Будильник, кролика, улитку,
Слова, слова, слова, слова.
Души расхристанную тушку
Разоблачил, взломав пароль,
Как будто старую подушку
По швам умело распорол.
Внутри, заложник миокарда,
Скакал кузнечик заводной,
И я выкладывала карты
На стол казённый по одной.
В окне качался месяц новый,
Кидая луч на протокол.
Кивнула в такт ему: виновна! –
И расписалась молоком.
Заслушав выговор подробный,
Оделась, вышла, долго шла…
В затылок мне из-за сугроба
Смотрела ёлка в два ствола.
Диана
Диана, богиня охоты,
Движенья легки и резки,
Обкусаны нежные ногти,
Припухли под майкой соски.
У врат санаторской столовой,
Юна, грациозна, строга,
Стоит в ожиданье улова
Диана на тонких ногах.
Бросается мякишем щедро
В толпу голубей-приживал.
Вонзились певучие кедры
Вершинами в синий овал.
Галдят одобрительно мамы,
И бабушки кличут внучат,
Вокруг тонконогой Дианы
Курлы голубячьи звучат.
Но стоит сойтись постояльцам
В сплошной умилённый кружок,
Как вцепятся хищные пальцы
В трепещущий глупый комок.
Четвёртая за день попытка.
Не ведая слова «нельзя»,
С холодным глядит любопытством
В кричащие птичьи глаза.
У мам перевёрнуты лица,
И плача бегут малыши,
Молчат осуждающе птицы
С колючих кедровых вершин.
Диана, богиня Диана,
Природы недетский секрет.
Сухой некрасивый диагноз.
Одиннадцать солнечных лет.
Аскорбиновое лето
Ты моё лекарство от аскез –
Чистый лист да детская кроватка... –
Тает у меня на языке
Поцелуев лёгкая облатка.
От тревог, сомнений и утрат,
Ревности и верности русальей
Щедрые на чудо доктора
Вовремя тебя мне прописали.
Пить от скорби терпкий порошок
Страсти аскорбиновой – нелепо,
Только до чего же хорошо
Продлевать в объятьях это лето,
Где под полукружием луны
Мы, забыв о болях и недугах,
Нежности целительной полны,
Принимаем полностью друг друга.
* * *
Нежность, не уходи.
В сумерки не спеши.
Вот она я, гляди –
Локон ещё пушист,
Слева ещё дрожит
Бабочка-парашют.
Вот она я, держи!
Не отпускай, прошу…
Мне без тебя никак –
Высохший кокон пуст,
Лучше дождя рука
Хлещет наотмашь пусть
Зелень упругих трав,
Чтобы родили сто
Новых цветков с утра –
Скидывай плащ, постой!
Брось подбирать ключи
К выходу из груди!
Снова молчишь, молчишь…
Нежность, не уходи.
Июнь
Недавно опушившийся июнь –
Большой любитель комара да мушки –
Неласковым подкидышем кукушки-
Весны, уселся на руку мою…
Вот-вот – и лето встанет на крыло,
Затренькает любимчиком-июлем,
И пёстрое на синем намалюет,
И, может быть, порадует теплом –
А там, глядишь, среди роскошных тыкв,
Когда павлиний хвост раскинет август,
Готовы станем к осени, как к правде,
И перейдём со временем на ты.
Парето
Двадцать процентов пуха,
Восемьдесят – пера.
Двадцать процентов – пруха,
Восемьдесят – дыра:
Яма, в которой сгинут
Тысяча сто Пьеро.
…Давит через перины
Слова сухой горох –
Тот, что до нас лущили
Тысяча сто писак.
…Колет стихов лучины
Мастера злой тесак:
Суше, острее, горше!
Жгло и горело чтоб!
(Давит сердечный поршень
На карандашный шток...)
Строчки, занозы, стружки…
Не завершив, крушит:
20 процентов – Пушкин,
Всё остальное – пшик.
Критики жёсткий веник
Выметет сор к утру…
20 процентов – гений,
Всё остальное – труд.
* * *
Я совсем не готова к зиме.
Золотое вино не допето.
Не проложены тропы измен
Жарко-рыжему с пепельно-светлым.
Не уложены строки в строфу,
Недопито кино поцелуев.
Хоровод сарафанов в шкафу
Укоризненно пахнет июлем.
Я ещё не хочу замечать
Удивленья заснеженных ягод.
Голова октября горяча,
И покров замечательно мягок.
Но искрится и тает звезда
На ресницах, накрашенных густо…
Стрекозиные крылышки льда
Под ногами ломаются с хрустом.
Холодностих
Мне холодно мне холодно мне хо
Согреюсь ли творением стихо
Напраслину опять ли напишу
Закутав ноги в руки руки в шу
И думая о жизни и судьбе
А в общем как обычно о себе
Я маленький унылый однолох
В чужих словах выискиватель блох
Который целый век у моря ждёт
Когда причалит белый лоноход
И юный вишнеглазый Дохлоон
У бочки выбьет дно и выйдет вон
И молвит дорогая едем до
Далёкого морского Охлондо.
Мечтаний сердце девичье полно
Но надо возвращаться в Лоходно
Тут птахи пляшут джигу на окне
Им так же лондохолондо как мне
Мы вымерзнем кричат они нам пло
Так плохотно, что хочется в петло.
Кизиловое варенье
Кизиловое варенье
Экзотом форсит на полке.
Кизиловое варенье
Закрытым стояло долго.
Кизиловое варенье –
Мгновений замес некислый,
Кизиловое варенье
Едят по особым числам.
Кизиловое варенье,
Которому ты – соавтор,
Вкуснее и откровенней
Откладываний на завтра.
Кизиловое варенье –
Незамысловатый шифр
Сюжетов-прикосновений,
Срывающих с крыши шифер.
Кизиловое варенье –
Алеющих ягод остров
Волнует меня и греет,
Как знаки твоих вопросов.
Кизиловое варенье…
Оно уместится разве –
Такое большое время –
В такой тонконогой вазе.
Из ненаписанных писем
1
А я не могу решить, глубоко ли в тебя впадать.
То ли по щиколотку – нервы пощекотать,
то ли по пояс, отрезав пути назад,
то ли с разбегу внутрь – и открыть глаза,
так что потом не захочется вылезать:
холодно, ветрено, хлопотно всё, что За.
Всё не могу решить – относиться к тебе легко?
(раз на воде обжегшись, дую на молоко),
или собою душно тебя укутать,
нежность с боков подоткнуть, щупальцами опутать,
солнце в грудине тугою косой сплести,
прыгающим кузнечиком сжать в горсти?
И не отдать и не сглазить, не отпустить.
2
А знаешь, чем ближе к встрече, тем меньше драмы.
Меньше волнуют лишние килограммы,
реже дурацкие рожи делают «бу»,
даже вороны заткнулись орать про судьбу.
Веришь, не веришь – мне нравится, как я пуста.
Повыгоняла бабочек из живота.
(О тараканах молчу – их кучней и гуще).
Кофе порастворимее, чтоб не гадать по гуще.
Низкий каблук по льду, а не руль и трасса.
Серое вместо алого – и прекрасно,
выдох и вдох вместо приступа нервного смеха…
Знаешь, а это, оказывается, так просто:
взять и приехать.
3
И когда я летела, теряла кожи:
лягушачью, змеиную и родную,
подлетала к очередному дну и
отпускала очередного боже.
И когда я – мягким – по иглам выси –
обдирая крылья о грозы, горы –
обрывались перья, чешуйки, листья,
Растворялись робость, обида, горечь.
А потом я упала, и было больно,
и разбилась насмерть в осколков тыщу,
и лежала голой в твоей ладони,
и кричала, чистая, вновь родившись.
4
И пока не придумала нас по новой,
и пока не могу, не хочу ещё
нарушать сияние звуком, словом,
и смеяться пока не могу насчёт –
языком проверю, как губы гладки
и почувствую в бёдрах движений память,
поплыву по теченью, раскинув лапки –
пахнуть сладким, цвести, розоветь сосками,
и согрею радостью пальцы сосен,
и потянет в синее солнца якорь,
и оставлю себе золотое «после»,
чтоб красиво внутри и снаружи – ярко.
Я учу равновесие
Я учу равновесие.
Падать сладко, но права нет.
Мне и страшно и весело.
Над колючими травами,
Над камнями дорожными –
Бой упрямства и робости.
Старой кожицей сброшена,
Но на полпути к пропасти
Зацепилась за ниточку –
Ветром не оборвало бы! –
Руки тонкие вытянув,
Я иду над провалами
И смеюсь от отчаянья.
Я с рожденья без отчества.
Мне привычно качание
На струне одиночества –
Я привыкла, но всё-таки
Не такого хотела я –
С незнакомыми нотами,
В пустоту – пустотелая –
Не казню и не милую
Глубину голубиную,
И давно уронила бы
Вниз себя – нелюбимую,
Только с нежною силою
Держат дети – два ангела.
И иду, рукокрылая –
К Дому обетованному.
Верблюд
Пока горчит сухой речитатив
Чужих молитв надеждами на чудо,
Я сплю, свою колючесть заключив
В колючесть одеяла из верблюда.
И точно в час ночной рассады рос,
Прервав мои мечты об идеале,
Встаёт верблюд во весь верблюжий рост,
Во весь узор на рыжем одеяле.
И под чертополошиной-луной,
Начертанной у выхода наружу,
Колени преклоняет предо мной
И руку предлагает мне верблюжью.
И вдоль пустыни простыни вдвоём
Мы с ним идём, земли не чтя покатость,
И он хоронит в горбике своём
Моих речей невысказанный пафос.
По терниям нечаянных цитат,
Остроконечных тем не избегая,
Мы ходим с ним под пение цикад
От края нашей плоскости до края.
И дружески сочувствует верблюд
На ушко мне – черствы, однако, люди…
Я слёз в твое плечо давно не лью:
Лечу печали ночью на верблюде.
Пенелопа
Сижу у моря Пенелопой,
Своей джейлопесовской попой
Песок продавливая. Топай,
Зевака праздный! Ночь нежна.
А ты не пашешь и не сеешь,
Аля-улиссишь, одиссеишь,
Тусишь, толстеешь и лысеешь,
И забываешь, что женат.
Бликуют волны деловито,
Кипит компот в кастрюле быта,
Оставив несколько попыток
Переливать мечту в ничто,
Свожу баланс рогам-копытам:
Луны разбитое корыто,
И белой нитью шито-крыто
Ничейной ночи решето.
Пока весна впадает в Лету,
Свернув в рулон руно рунета,
На самом краешке у света
Ты спишь. Но крутится волчок.
И трутся спинами медведи,
И трутся около соседи,
Червяк любви давно объеден,
Но я ловлюсь и на крючок…
И вот – не сеяна, не жата,
Сижу, замужеством зажата,
А время-вагоновожатый
Ехидно смотрит сверху вниз.
Что нам толпы столикой топот?
Останься пеной, Пенелопа.
…Как шум прибоя – вечный ропот:
Не уходи – уйди – вернись.
Неуют
Неуют у меня, неуют,
Неумыты по дому снуют,
Непричёсы галдят в голове,
Да шорьки распырялись в наве.
Неуют одолел, окаян,
Неосиленных дел окиян –
Недоструганность строк и полен,
Недоглаженность рук и колен.
Не потьма, не зима, не тюрьма –
Только твердь, круговерть, кутерьма,
Что ни близь, то немедленно врозь,
Что ни кривь, то решительно кось.
Неуют у меня, неуклад,
Непричёмы в сторонке жужжат,
И нельзя прислониться плечом –
Ни к чему, ни о чём, нипочём.
Парижский шансон
Однажды ты какой-то город
Себе приснишь,
И вот уже легко и гордо
Над ним паришь,
И вертишь две случайных фразы
На языке,
И обнаруживаешь сразу
Себя – в строке.
И замечаешь прямо с трапа
Программы гвоздь:
Торчит изысканным жирафом
Земная ось!
Но из-под юбки чудо-башни
Узришь едва ль,
Как интересно девки пляшут
На пляс Пигаль!
И ты идёшь туда по лужам,
Но с ветерком
Тебя всосёт в себя верблюжий
Монмартрский холм,
Чтоб там какой-нибудь умелец
Сумел успеть
Тебя на фоне пыльных мельниц
Запечатлеть.
На живописцев глядя стильных,
Впадаешь в раж –
Мечтаешь тоже взять Бастилью
На карандаш!
Нельзя не взять: цветут балконы,
В душе – июнь,
Прекраснозады аполлоны,
Куда ни плюнь.
На древнекаменных ступенях
Сидишь, устав,
Пытаясь вишни и сирени
Читать с листа.
Прочистив клюв, плеснув на крылья
Кокошанель,
Опять летишь – на запах гриля,
На рю Гренель,
Где беллетрист велит гарсону
Нести гляссе
И правит маркером лимонным
Свое эссе.
Там лук исходит тихим супом
На карамель,
Там будут звать тебя преступно
«Мадмуазель!»
А в звуке, что светло и ясно
Струит струна,
Там перекрещены пространства
И времена.
Потом каштаны гасят свечи,
Огни рябят,
Вписав себя в парижский вечер
(Его – в себя),
На ус наматываешь устриц,
На шею – шарф,
И пьёшь бордо с улиткой улиц
На брудершафт.
© Мария Дубиковская, 2011-2013.
© 45-я параллель, 2013.