Марина
Крутова

Женское ремесло

Снег занавесил простынями сад:

Хэбэшки белоснежные висят

И в детство тянут, и зовут упрямо.

Там – тощая стиральная доска,

На зимней речке два гнилых мостка

И прорубь, где бельё полощет мама...

В воде холодной пальцы, словно лёд.

Отпустишь ткань на миг – и унесёт,

А мама шутит: «Для русалок платья!»

С ней рядом – таз, бельё горой лежит...

Не каждый с ним управится мужик.

Вот только это – женское занятье.

Потом в саду, от неба до земли,

Белеют парусами корабли –

Морозом укрощённые скитальцы.

Так было раньше... И почти везде:

Бельё купали в ледяной воде

И мучились всю жизнь от боли в пальцах.

Течением те годы унесло...

Быть женщиной – простое ремесло?

Поймёт не каждый этот подвиг тяжкий.

...А мама рядом. И её рука,

Как в детстве, исцеляюще легка...

И я целую красные костяшки.

Антоновка

Антоновку с ветвей снимал сосед,

Стремянкой небо подперев умело.

И осень на его ладонях зрела,

И он был этой зрелостью согрет.

И становился будто бы здоров,

Вдыхая запах кислый и бодрящий.

И тяжесть яблок наполняла ящик,

И душу наполняла до краёв.

Но жизнь сама снимает урожай,

Срывая с веток души, будто ношу...

И дом был снегом густо запорошен,

И было деда по-соседски жаль.

А прелый запах яблоневых строк,

Лежащих без движенья на соломе,

Напоминал, что был хозяин в доме,

Но пережить антоновку не смог.

Наследство

Где-то там, где дома приникают к земле,

Где застывшее время ко всем безучастно,

Мне в наследство достался заросший участок

Да изба, прислонённая боком к ветле.

На облупленный шифер налипла листва,

Словно силясь прикрыть неухоженность дома.

И ветвей рукава, будто свыше ведомы,

Обнимают его по законам родства...

Опустевший давно – не приют, не очаг, –

Доживает свой век по-крестьянски покорно...

Здесь, из этой земли, силу черпали корни,

Но о них облетевшие листья молчат...

Лебеда и полынь – старожилы глуши.

Сотню вёрст прошагай – тишина бездорожья...

Здесь наследство моё: не от бабушки – божье.

                                             А вокруг – ни души.

Мой Город

Тверской весны угрюмый вид

Напомнит старого бродягу:

В грязи, потрёпан и небрит,

Окурком старой ТЭЦ дымит,

В кармане сжав Лазури флягу.

На коже – сыпь дорожных ям

И вены вздуты половодьем...

А по нахмуренным бровям

Трамвай ползёт ко всем чертям,

И на Советской в ноль уходит...

На Комсомольской каждый год 

Нарыв вскрывается подкожный.

И вновь бродяга просто ждёт,

Пока беда «сама пройдёт»,

Прижав асфальта подорожник...

Оставив почести другим

И старых крыш понурив плечи,

Мой город слишком человечен...

И от того до слёз любим.

* * *

Я лежу на траве. И трава обнимает меня...

Караван облаков по лазурной пустыне кочует.

Словно кожа змеиная, с сердца сползает броня.

И ладони земли все душевные раны врачуют...

Я лежу на траве. И трава прорастает в меня...

Я вдыхаю рассвет. Я сама как трава луговая.

Мне без этой земли не прожить ни единого дня.

В городской суете я мертва. И лишь здесь оживаю.

Я лежу на траве – постаревший ребёнок судьбы.

И пытаюсь найти от взросления верное средство.

Но идёт караван по барханам небес голубых

И уносит на белых горбах легкокрылое детство.

Зерно

Золотится жнивьё, как осколки янтарного солнца.

Щедрый Серпень бросает озимые звёзды в поля...

И не важно, когда жизнь моя так же с неба сорвётся,

Потому что её, как зерно, нежно примет земля.

И оно прорастёт, и наполнится истинной силой,

И по стеблям его, как по венам, душа потечёт.

Вечный жизненный круг замыкается необъяснимо:

И звезда, догорев, начинает с начала отсчёт.

И пока янтарём в небе солнце бессмертное светит,

И ласкает побеги, земле воскрешенье суля:

На весенних лугах прорастают зелёные дети

Из зерна наших душ, что упали в родные поля.

* * *

Мело, мело по всей земле…

Б. Пастернак

Умеет осень без труда

Давить на жалость:

Ладонь кленового листа

К стеклу прижалась.

Туман улёгся на траву

Намокшей ватой.

И ветер хрупкую листву

Метёт куда-то.

И нас метёт по всей земле...

Куда? – не знаю.

Тот лист кленовый на стекле –

Душа резная.

Картинок видим череду –

Чужие судьбы.

И по тому, что на виду,

О счастье судим.

Мы, позавидовав другим,

Своё не ценим.

И вновь, как листья, прочь летим

К туманной цели.

Но жизнь чужая не легка,

Хоть сахар с виду.

Чтоб не остаться в дураках –

Не позавидуй.

Моя весна

Люблю весну. За слякоть, дождь и грязь.

За шумный ледоход и половодье.

За снега посеревшего лохмотья,

За двух сезонов ветреную связь.

Люблю весну… За серые тона.

За постоянно мокрые ботинки.

За то, что в ежегодном поединке

Асфальтом вновь проиграна война.

Конечно, проще полюбить весну

За первые цветы и песни птичьи.

Но в сером и потрёпанном обличье

Я чувствую небес голубизну.

Моя весна – из самых разных дней…

В любви свои особые порядки:

Мы, полюбив однажды недостатки,

В достоинства влюбляемся сильней.

* * *

Я возвращаюсь в старый сад,

Где яблок сморщенные лица

С кривых ветвей в глаза глядят –

Не откреститься.

В них столько яблочной тоски,

Что скоро уксусом забродят.

Они не кислы, но горьки

В своём исходе.

Прижмусь щекой к сухой коре,

К морщинам грубым и глубоким,

Как будто в яблоне-сестре

Мои истоки…

В траву, как в вечность, упадёт

Ньютонов шар, как детства символ.

Но я поднять запретный плод

Уже не в силах.

Камень

Скучаю по тебе, как женщина земная.

В. Шулика

Прощальные слова лежат, как будто камни,

На памяти моей и давят тяжело...

Я помню, как тебя касалась я руками,

И пальцы до сих пор хранят твоё тепло.

По линии судьбы на маленькой ладони

Читаю, что у нас не будет больше встреч.

И всё-таки душа под гнётом камня стонет

И просит об одном: беречь тебя, беречь...

Беречь твои слова и долгие прогулки,

Ошибок череду и сильных чувств разброд...

Беречь, как жемчуга хранят в резной шкатулке,

Примерив пару раз и вновь убрав на год.

И я тебя храню... И редко вспоминаю.

Ты – камень, истукан, почти что божество.

Скучаю по тебе, как женщина земная,

О неземной любви не зная ничего.