«45»: 8 ноября 2011 года нашей милой, талантливой, неповторимой Людочке-Людмиле исполнилось… Короче, не столь уж и много лет. Поздравляя круглую отличницу со славным юбилеем, искренне надеемся иметь возможность и счастье поздравлять ЛВН лет этак …дцать и пять подряд!
Соль
– Завершенье пути. Но осмыслить хватило бы сил
Революций беду и войны бесконечный разгул...
Так скажи мне, Всевышний, зачем же я всё-таки жил,
Восходил на вершины и в чёрных пучинах тонул?
Почему я покоя не знал, отправляясь в поход?
Почему мне ни разу не выпал счастливый билет?
Для чего, не скупясь, Ты отмерил мне бездну невзгод?
Для чего наделил невозможным количеством бед?
– Люди знать не должны, для чего появились на свет.
– Но, Всевышний, прошу, до того, как я буду в раю,
Дай уверенность мне, дай услышать Господний ответ,
Убедиться позволь, что исполнил я волю Твою.
– Хорошо. Вспоминай: в годы юности в горы ходил,
Поднимался весь день, а под вечер устроил привал...
– Нет, не помню, Отец. О таких мелочах позабыл.
Ну, ходил. Ну и что?
– Ты девчушку в горах повстречал.
– Повстречал? Ну и что? Ты о главном сказать соизволь:
Что деянья мои и каков предстоящий финал?
А девчушка...
– Она попросила насыпать ей соль.
– Дать ей соль? Ну и что?
– Ты ей запросто соль передал.
– Хоть убей, не дошло. Ты дарил мне немало идей.
Я сражался, любил, одолел и сомненья, и боль...
– Говорил: не поймёшь. Божьи замыслы не для людей.
Ты родился затем, чтоб вручить этой девочке соль.
Не приписывай Мне постоянство своих неудач.
Если цель укажу, то достигнуть умение дам.
Дал ей соль – это всё, что исполнил из Божьих задач.
Остальные задачи, болезный, ты выдумал сам.
Революций беду и войны бесконечный разгул...
Так скажи мне, Всевышний, зачем же я всё-таки жил,
Восходил на вершины и в чёрных пучинах тонул?
Почему я покоя не знал, отправляясь в поход?
Почему мне ни разу не выпал счастливый билет?
Для чего, не скупясь, Ты отмерил мне бездну невзгод?
Для чего наделил невозможным количеством бед?
– Люди знать не должны, для чего появились на свет.
– Но, Всевышний, прошу, до того, как я буду в раю,
Дай уверенность мне, дай услышать Господний ответ,
Убедиться позволь, что исполнил я волю Твою.
– Хорошо. Вспоминай: в годы юности в горы ходил,
Поднимался весь день, а под вечер устроил привал...
– Нет, не помню, Отец. О таких мелочах позабыл.
Ну, ходил. Ну и что?
– Ты девчушку в горах повстречал.
– Повстречал? Ну и что? Ты о главном сказать соизволь:
Что деянья мои и каков предстоящий финал?
А девчушка...
– Она попросила насыпать ей соль.
– Дать ей соль? Ну и что?
– Ты ей запросто соль передал.
– Хоть убей, не дошло. Ты дарил мне немало идей.
Я сражался, любил, одолел и сомненья, и боль...
– Говорил: не поймёшь. Божьи замыслы не для людей.
Ты родился затем, чтоб вручить этой девочке соль.
Не приписывай Мне постоянство своих неудач.
Если цель укажу, то достигнуть умение дам.
Дал ей соль – это всё, что исполнил из Божьих задач.
Остальные задачи, болезный, ты выдумал сам.
* * *
В загадочной дали всё неопределённо,
Судьбы не угадать, былое пролистав.
Царапает вагон седая ветка клёна,
Пытаясь удержать сбегающий состав
Натруженных минут. Стучит на стыках время
И ускоряет ход настолько, что держись.
Так что ж мне с каждым днём дороже это бремя,
Ведущее в туман и названное: жизнь?
Судьбы не угадать, былое пролистав.
Царапает вагон седая ветка клёна,
Пытаясь удержать сбегающий состав
Натруженных минут. Стучит на стыках время
И ускоряет ход настолько, что держись.
Так что ж мне с каждым днём дороже это бремя,
Ведущее в туман и названное: жизнь?
* * *
Ночь осторожно извлекает сны
Из дальних закоулков подсознанья
И выбирает лучшие. Важны
Такие, где заветное желанье
Вот-вот осуществится, где спеша
За ним, находим тропку, что не зрима
При свете дня. На ней одной душа
Соприкоснется с неосуществимым.
И зазвучат родные голоса,
И оживут ушедшие навечно.
Но промелькнут мгновеньем полчаса,
Поскольку ночь, как жизнь, увы, конечна.
А все же повстречаться удалось!..
И тщетные старанья до рассвета
Успеть задать мучительный вопрос,
В который раз не выслушав ответа.
Из дальних закоулков подсознанья
И выбирает лучшие. Важны
Такие, где заветное желанье
Вот-вот осуществится, где спеша
За ним, находим тропку, что не зрима
При свете дня. На ней одной душа
Соприкоснется с неосуществимым.
И зазвучат родные голоса,
И оживут ушедшие навечно.
Но промелькнут мгновеньем полчаса,
Поскольку ночь, как жизнь, увы, конечна.
А все же повстречаться удалось!..
И тщетные старанья до рассвета
Успеть задать мучительный вопрос,
В который раз не выслушав ответа.
Жил весёлый барон
Жил весёлый барон. У него я училась отваге
Эту робкую жизнь скакуном поднимать на дыбы
И себя за вихры извлекать из любой передряги,
И вкушать, усмехаясь, любую перчину судьбы.
Говорили не раз, будто он сочинял небылицы,
Что ему без вранья и минуты прожить не дано.
Только байки его убеждали: нельзя покориться,
Если заперта дверь, значит, вырубить нужно окно.
Я смотрела, как он поднимался на небо повыше,
Со ступенек дивясь изобилью разинутых ртов,
Меж рогов у оленя срывала созревшую вишню,
И жалела иных, не способных отведать плодов.
Эту робкую жизнь скакуном поднимать на дыбы
И себя за вихры извлекать из любой передряги,
И вкушать, усмехаясь, любую перчину судьбы.
Говорили не раз, будто он сочинял небылицы,
Что ему без вранья и минуты прожить не дано.
Только байки его убеждали: нельзя покориться,
Если заперта дверь, значит, вырубить нужно окно.
Я смотрела, как он поднимался на небо повыше,
Со ступенек дивясь изобилью разинутых ртов,
Меж рогов у оленя срывала созревшую вишню,
И жалела иных, не способных отведать плодов.
* * *
Я – странница в престранном этом мире,
Где, развлекаясь, Бог в небесном тире
Сбивает не один десяток звёзд;
Пейзаж ноябрьский выхолощен, прост;
Столкнувшихся пространств привычен скрежет;
А поезд на полоски время режет,
Стремясь в края, где сбитая звезда
Летит из ниоткуда в никуда.
Восторженно спешу звезде вослед,
Как будто мне всего семнадцать лет...
Где, развлекаясь, Бог в небесном тире
Сбивает не один десяток звёзд;
Пейзаж ноябрьский выхолощен, прост;
Столкнувшихся пространств привычен скрежет;
А поезд на полоски время режет,
Стремясь в края, где сбитая звезда
Летит из ниоткуда в никуда.
Восторженно спешу звезде вослед,
Как будто мне всего семнадцать лет...
* * *
Не родню изводить, извиваясь от боли,
Не стихами закидывать письменный стол, –
Я хочу умереть на ромашковом поле
Под прощальное сладкое пение пчёл.
Певчей птице души предлагая свободу,
Понимаешь яснее, в чем прав и не прав.
Жизнь – лишь капелька мёда с горчинкой ухода
И щемящею негой неведомых трав.
Не стихами закидывать письменный стол, –
Я хочу умереть на ромашковом поле
Под прощальное сладкое пение пчёл.
Певчей птице души предлагая свободу,
Понимаешь яснее, в чем прав и не прав.
Жизнь – лишь капелька мёда с горчинкой ухода
И щемящею негой неведомых трав.
Рим
Ты издавна пленял величием своим,
Надменностью церквей, помпезностью строений.
Обилие красот людской явило гений.
Какой из городов с тобой сравнится, Рим?
Стремлением царить ты и доныне полн,
Хоть выдержал веков томительное бремя.
И потому теперь на попранное время
С достоинством глядит Капитолийский холм.
Куда ни посмотри – взлетает к небу храм,
Виктории крыла простёрли в бронзе серой.
Ты христиан казнил, но захлебнулся верой,
Смиренно принеся себя к Его ногам.
Но и былым богам ты верен до конца.
Твой услаждают слух Лукреций и Овидий.
И мне до боли жаль тех, кто ещё не видел
Умение твоё притягивать сердца.
Надменностью церквей, помпезностью строений.
Обилие красот людской явило гений.
Какой из городов с тобой сравнится, Рим?
Стремлением царить ты и доныне полн,
Хоть выдержал веков томительное бремя.
И потому теперь на попранное время
С достоинством глядит Капитолийский холм.
Куда ни посмотри – взлетает к небу храм,
Виктории крыла простёрли в бронзе серой.
Ты христиан казнил, но захлебнулся верой,
Смиренно принеся себя к Его ногам.
Но и былым богам ты верен до конца.
Твой услаждают слух Лукреций и Овидий.
И мне до боли жаль тех, кто ещё не видел
Умение твоё притягивать сердца.
Пьета
Ты и Муж и Отец. Это больше, чем просто родня.
Потому-то, Всевышний, я горечью слух Твой тревожу.
Из бесчисленных чад за смиренье Ты выбрал меня.
Но жена ль я Тебе? Нет, орудие замыслов Божьих.
Я судьбу приняла, ибо Сыну Создателя – Мать.
Но впервые с Тобою беду разделить захотела.
Ты почувствуй, Отец, как немыслимо больно держать
На дрожащих коленях сыновнее мёртвое тело.
Не дитя отобрали – о счастье святую мечту,
А ведь Сын, не колеблясь, за них Свою кровушку пролил.
Как смириться, скажи, признавая Его правоту?
Как молиться за мир вопреки не стихающей боли?
Потому-то, Всевышний, я горечью слух Твой тревожу.
Из бесчисленных чад за смиренье Ты выбрал меня.
Но жена ль я Тебе? Нет, орудие замыслов Божьих.
Я судьбу приняла, ибо Сыну Создателя – Мать.
Но впервые с Тобою беду разделить захотела.
Ты почувствуй, Отец, как немыслимо больно держать
На дрожащих коленях сыновнее мёртвое тело.
Не дитя отобрали – о счастье святую мечту,
А ведь Сын, не колеблясь, за них Свою кровушку пролил.
Как смириться, скажи, признавая Его правоту?
Как молиться за мир вопреки не стихающей боли?
Самсон
Наступившая тьма словно ширмою мир отделила.
И один на один остаюсь я с бедою своей.
А моя слепота – это дар твой последний, Далила.
Отвергая народ, я влюблялся в его дочерей.
Понимал: предала, знал и чувствовал, что не любила,
Ненавидел себя, но с тобою расстаться не мог.
Всем пожертвовать рад, даже Богом дарованной силой,
Чтобы вновь целовать твой, горящий в лучах, завиток.
Среди красок любви много тёмных, но я не в обиде.
Что-то рвётся в груди, изначальную ясность губя.
Как, скажи мне, любить, если я твой народ ненавидел?
Как сражаться с врагом, если в стан свой он принял тебя?
Мне понятно теперь, что судьба объяснить захотела.
Но возможно ль прожить безошибочно и не спеша?
Ведь глаза нам даны для того, чтобы видело тело.
А вот зрячие мы, лишь когда прозревает душа.
И один на один остаюсь я с бедою своей.
А моя слепота – это дар твой последний, Далила.
Отвергая народ, я влюблялся в его дочерей.
Понимал: предала, знал и чувствовал, что не любила,
Ненавидел себя, но с тобою расстаться не мог.
Всем пожертвовать рад, даже Богом дарованной силой,
Чтобы вновь целовать твой, горящий в лучах, завиток.
Среди красок любви много тёмных, но я не в обиде.
Что-то рвётся в груди, изначальную ясность губя.
Как, скажи мне, любить, если я твой народ ненавидел?
Как сражаться с врагом, если в стан свой он принял тебя?
Мне понятно теперь, что судьба объяснить захотела.
Но возможно ль прожить безошибочно и не спеша?
Ведь глаза нам даны для того, чтобы видело тело.
А вот зрячие мы, лишь когда прозревает душа.
Ах, Каналетто!
Ах, Каналетто, Каналетто!
Какой волшебный поворот
В прозрачность голубого цвета,
В теплынь венецианских вод,
В правдивость красочной натуры,
Плеск вёсел, гондольеров крик
И кружева архитектуры,
Ведутой* замершие вмиг.
А все вселенские вопросы
Про вечность и про бытиё
Там, во «Дворе каменотеса»,
Где сохнет чистое бельё.
Какой волшебный поворот
В прозрачность голубого цвета,
В теплынь венецианских вод,
В правдивость красочной натуры,
Плеск вёсел, гондольеров крик
И кружева архитектуры,
Ведутой* замершие вмиг.
А все вселенские вопросы
Про вечность и про бытиё
Там, во «Дворе каменотеса»,
Где сохнет чистое бельё.
---
*Ведута – городской пейзаж, выполненный с топографической точностью.
* * *
Б.А.
Мне нравилось, как он о ней говорил.
Такой теплотою пронизана речь,
Как будто он женщину боготворил,
От горечи мира хотел уберечь.
А ныне слова холодны и сухи,
Бездонного горя несносен накал.
Уходит поэт – остаются стихи.
Но он свой божественный мир потерял.
Утешить спешу теплотою звонка,
О ней говорю, о бессмертных стихах.
А он мне – как с трепетом ищет рука
Её вдохновенье на мятых листках.
Такой теплотою пронизана речь,
Как будто он женщину боготворил,
От горечи мира хотел уберечь.
А ныне слова холодны и сухи,
Бездонного горя несносен накал.
Уходит поэт – остаются стихи.
Но он свой божественный мир потерял.
Утешить спешу теплотою звонка,
О ней говорю, о бессмертных стихах.
А он мне – как с трепетом ищет рука
Её вдохновенье на мятых листках.
* * *
У любовной реки с каждым часом опасней теченье,
Перепады размолвок – и ссор плодороднее ил.
Я запуталась в гласных: прощанье, а может, прощенье?
Насладил ты мне душу иль в сердце моём наследил?
Перепады размолвок – и ссор плодороднее ил.
Я запуталась в гласных: прощанье, а может, прощенье?
Насладил ты мне душу иль в сердце моём наследил?
* * *
И первый взгляд, и первый зуб,
И первое родное «мама».
Ни разу в жизни не был груб,
Хоть на своём стоял упрямо.
Но повзрослел и перерос,
И стал единственной опорой.
И первый о любви вопрос,
И до утра о книгах споры,
В которых суждено понять,
Насколько он душою тонок.
И вот сегодня услыхать:
«Ах, мама! Ты совсем ребёнок!»
И первое родное «мама».
Ни разу в жизни не был груб,
Хоть на своём стоял упрямо.
Но повзрослел и перерос,
И стал единственной опорой.
И первый о любви вопрос,
И до утра о книгах споры,
В которых суждено понять,
Насколько он душою тонок.
И вот сегодня услыхать:
«Ах, мама! Ты совсем ребёнок!»
* * *
Если рюмочку к обеду
Под застольную беседу,
Под лосось, грибы в сметане,
Под привычный винегрет,
Под окрошку с русским квасом,
Расстегаи с сочным мясом,
То вселенское цунами
Не испортит вам обед.
А когда стоят закуски
Без бутылочки по-русски,
И огурчик малосольный
На зубах уже хрустит,
Холодец с горчицей дружен,
То блины с икрой белужьей
Даже тем, кто всем довольны,
Не улучшат аппетит.
Под застольную беседу,
Под лосось, грибы в сметане,
Под привычный винегрет,
Под окрошку с русским квасом,
Расстегаи с сочным мясом,
То вселенское цунами
Не испортит вам обед.
А когда стоят закуски
Без бутылочки по-русски,
И огурчик малосольный
На зубах уже хрустит,
Холодец с горчицей дружен,
То блины с икрой белужьей
Даже тем, кто всем довольны,
Не улучшат аппетит.
2007
© Людмила Некрасовская, 2007–2011.
© 45-я параллель, 2011.