Лада
Пузыревская

такая ночь

Такая ночь – хоть закажи оркестр,

не видно нот и проще утопиться,

когда бы не

с упорством летописца,

считая вслух проталины окрест

банкует март –

на игровом столе

вчерашних блюд большие перемены,

убитый скрежет передач ременных

впрок на сто лет.

С пейзажем за окном накоротке

страна моя, как схима именная,

спит,

паводок держа на поводке,

напоминая

рисунок хрупких вен один в один,

не выдержавших вирусной нагрузки.

Переводи мой свет,

переводи

на русский.

Предательски нахлынувший бетон,

а дна всё нет,

как будто запретили –

целуя след линяющих рептилий,

дрейфует обезумевший планктон,

а ты плывёшь в оранжевые сны,

страх оставляя ниже по теченью,

растаявшей палитры ботичелли,

усталый кровник ряженой весны.

В такую ночь без музыки ни зги,

жгут летописи жёлтые страницы,

горят колосники, поля, станицы.

Хоть ты не сгинь.

Танцы на плацу

I

Поправив звёзды, рухнувшие ниц,

раскинув над вселенной руки-реки,

Бог растерялся – странные калеки

украдкой смотрят в небо из бойниц

закрытых окон. Страшно, человеки?..

На славу, видно, роковых яиц

восстав из пепла, Феникс снёс. Вовеки

не угадать, кто нищий тут, кто – принц.

Все преуспели в танцах на плацу –

нет слуха, но хотя бы – чувство ритма.

И пусть разит торговлей их молитва,

пусть им везёт, как в карты – подлецу,

всё до поры, по воинам – и битва.

Всё – до поры… Но каково – Творцу?..

II

Достанет Бог надежды из петлиц –

«Я их дарил на память разве?.. Но

в любой цепи есть слабое звено –

и это – ты… Подобных мастериц

в искусстве нарушения границ

я не встречал уже давным-давно».

Полусухая полночь, как вино,

затопит мой родной Аустерлиц –

холодный город вечных сквозняков,

где русские дороги – смерть подвеске,

где вечны на заборах, словно фрески,

послания потомкам – дураков –

о том, что мир, подвешенный на леске,

войны не лучше – без обиняков.

III

И усмехнётся, не смывая грима,

но временно сменив репертуар,

из подворотни беженец – Икар:

«Да не умрёшь ты, не увидев Рима

и Город на воде – туда, вестимо,

ведёт и этот грязный тротуар,

и все пути-дороги, но в разгар

сезона не ходи – неумолимо,

проступит из воды Армагеддон

сквозь мусор переполненных каналов,

Рим сам своих не вспомнит идеалов,

а колокол Сан-Марко сменит тон

с молитвы – на набат… И Рима – мало.

Рим Риму рознь, как песне – обертон...»

IV

Представь себе вечер, свечи. Со всех сторон – осьминог.

Немо с его бородой и с глазами голубыми, как у младенца.

Сердце сжимается, как подумаешь, как он тут одинок…

© Иосиф Бродский

Венеция… Сон, набранный курсивом –

затем, чтобы запомниться, наверно.

И жизнь, и смерть, до жути соразмерны,

застыли в реверансе терпеливом,

и мир глядит на танец суеверно

в безумии своём благочестивом…

Течёт вода скупым речитативом

туда, где автор «Нового Жюль Верна»

всё так же ищет капитана Немо…

Или – не ищет?.. Нас у Бога много,

потерянных впотьмах у осьминога,

А по воде протоптана дорога

на остров мёртвых, там Иосиф… Где – мы?..

Никто не ищет нас. Все ищут Бога.

V

А под водой идёт на дно незримо

блистательная вечности тоска –

так смутное предчувствие виска

становится подчас неумолимо.

Не оглянувшись, проплывают мимо

открытых окон рыбы-облака –

туда, где сны сбываются пока –

к рассвету, где пока мы исцелимы.

И Лета тоже, стало быть, река,

раз дважды не… А что здесь не случайно?..

Наш выбор между вискасом и кофе?..

Асфальт сродни истоптанной Голгофе,

когда смотреть на нас издалека

и исподлобья… Остальное – тайна.

корабельная молитва

Позволь нам – быть, хотя бы до поры

последних звёзд, ныряющих с причала.

И что с того, что вечность обмельчала –

немудрено, раз точат топоры

для плахи те, кто строил корабли.

И всё-таки, позволь начать – с начала,

с тех берегов, где смели и могли

мы звёзды называть по именам,

ловить ветра в мерцающие сети

и имя бога не держать в секрете,

не верили портовым крикунам

про то, что ни вернуться, ни вернуть.

Нам раздавали пряники и плети –

на выбор, мы ушли куда-нибудь,

не захватив ни компаса, ни карт.

Пусть с каждым днём длиннее тени наши,

позволь нам – быть, а где – уже не важно,

позволь сказать спасибо, за азарт

в твоей, без правил и ветрил, игре –

затянутой на вечность рукопашной

с самим собой, за церковь на горе,

за истовую верность звонарей

колоколам, известную тебе лишь,

за зыбких снов горячечную ересь,

за снег в июле, ливень в январе,

за то, о чем волна в шторма молчала,

за то, что ты по-прежнему не веришь

ни нам, ни в нас... 

Позволь начать – с начала.

суеверное

Что до времени нам?.. как по году его ни вымаливай,

стрелки ни подводи – ускользает проворное чудище,

скрипнет старыми рисками на циферблате эмалевом,

и курантам кранты.

Только кажется – есть хоть чуть-чуть ещё.

Я тебя попрошу –

не запомнись проспектом заплаканным,

оступаясь степенно в подтёках огней Староневского,

где у редких прохожих сердечные клацают клапаны,

и гудят до утра гуинплены, и спрашивать не с кого –

век который уже не взойдёт из заветренной сырости

свора борзых теней на уклончивом небе камлающем,

да и что на озимом миру может запросто вырасти?..

Вон дрейфует моя кочевая звезда – мал-мала ещё.

Ты приснись декабрём,

в календарь с долгожданными числами

волоча нерадивое счастье хоть силой, хоть волоком

по замёрзшей воде ли, полями ли чистыми-чистыми

в волоокие сумерки, наспех подбитые войлоком,

где стареющий Бог разведёт искромётное месиво,

суеверно застыв по колено в космической обрези,

и поди разбери –

то ли блажь этот снег, то ли месть его?..

На ветру для молитвы нужны образа, а не образы.

Бои за тишину

Пусть время, как свихнувшийся монах

рассветом незапятнанные тайны

всё так же прячет, словно смех – в горах...

Нет, не смешно.

По-прежнему фатальны

ночные безоглядные шаги.

Убить ли вас, любить ли вас, враги –

всех тех, кто держит за руки и плечи

и не пускает?..

Каин?..

Не взлететь.

Фантомны боли за спиной.

И легче

остаться, чтобы, тренируя смерть,

загадывать – от выдоха до вдоха –

вдохнуть ли?..

Аvе...

Авель?..

Не взлететь.

Уходим... ходим... им...

Что им – эпоха?..

Не оглянуться...

Не забыть.

Не сметь!..

Не сметь искать, как прежде – в зеркалах,

ту девочку, ушедшую за снегом

в июльский день.

Но почему – побегом

был назван этот первобытный страх

не сбыться за границей амальгамы?..

Блефует ночь, проигрывая гаммы

для получивших к листопаду сводку

с полей сражений –

бой за тишину

мы проиграли.

Врали?..

Ну же…

Ну!..

Ну, вспоминай же:

ночь, качая лодку,

шептала – бой не может быть окончен,

пока с самим собой ты заодно,

грех верить звёздам –

просто свора гончих

бездомных псов,

а млечный путь – короткий,

хотя, довольно крепкий – поводок,

как память тех, кто, не нащупав дно,

пытается взлететь до срока,

до...

до первых непридуманных проталин

мне нужно пять минут наедине

с той девочкой, в зеркальной тишине

потерянной жестоко и случайно,

и я ей расскажу...

Скажу ей?..

Не...

Предисловие к морю

1.

Плотно забиты окна, как кляпом, пухом,

нежностью тополиной ты сыт по горло,

душно, стакан воды бы, и ты не гордый,

можешь позвать на помощь кого угодно,

только вот – никого здесь... Какая муха

в кровь искусала Богом забытый город?..

Жадностью болен ты, словно та старуха

с битым корытом – мимо по водостокам

пусть бы текли соблазны, незорким оком

их провожают тени… Не так уж плохо

в этой бетонной клетке – тепло и сухо,

только тебе всё кажется, что жестоко

кем-то наказан ты. Пережжённый вечер

не бесконечен. Легче дышать, похоже,

станет, когда осядут шаги прохожих

пылью на тротуарах – немного позже,

может, и ты дотянешь... Когда бы ветер –

тот, что заходит с моря, тогда – возможно,

было бы проще, впрочем…

ты осторожно…

2.

… руку мне дай, и я приведу тебя к морю –

там, где всерьёз реален лишь абрис паруса,

ветер не спит ночами, пришпиленный к молу,

там только море – жизнь, остальное – пауза.

Видишь ли, море не предаёт, любя, души –

если цунами – значит, не то мы делаем,

море играет с нами честнее, чем суша –

пенно сбиваясь, шепчет: вы были смелыми,

бредит прибоем… Переведу тебе, хочешь?..

и горизонт, в волнах растворённый, ближе нам.

Всё, что считали мы берегами – не… очень.

Здравствуй, вода солёная, здесь мы – выживем,

это не трудно нам,

побывавшим там – ниже…

3.

… некуда ниже, когда под ногами – дно.

Крепко держи загубник, дыши и слушай –

бьётся ли сердце, и третьего не дано –

стой на коленях или всплывай. На сушу

можно вернуться и без приключений, но

незачем, если там никого, кто нужен.

Бросит ракушку (не решка ли?..) здешний бог

мелкопесчаных снов – ты, похоже, пленник,

и – глубоко … не-приветственно осьминог

щупальца тянет, водорослей сплетений

не разобрать… да и стоит ли?.. – ни дорог,

нет под водой, ни звуков, ни света-тени…

Не заплывай – не вернёшься!.. – за тишину,

трудно свободным быть на одном баллоне

воздуха, а погремушка всё тише – дну

в общем-то, безразлично, что Бог уронит

в крепко солёный Эдем – покорившись сну,

души плывут, а звёзды на небосклоне

все на местах положенных… точно?..

Кроме…

4.

…кроме того, что море живёт, как дети,

нежно сплетая волны и сны в рассветы,

любит оно, волнуясь, искать ответы

на берегу истоптанном – кто ты, где ты?..

Что ты поймаешь, в небо забросив сети?..

Можешь молчать и ждать золотую рыбку,

если ещё имеешь к ней порученья,

можешь играть в рулетку с подводной чернью,

или души солёной начать леченье,

можешь построить замок в песочке зыбком…

На берегу, где ветер-то волен не был,

для моряка, сведённого (не с ума ли?..)

правилами игры пострашней цунами –

крыс берегут, да и капитан не с нами –

выбор обычен – если не дно, то – небо.

Это привычка –

лишь бы не здесь,

а мне бы…

5.

…выплыть, не захлебнувшись своей свободой,

не растеряв сокровищ и… Здравствуй, Немо!..

Знаешь, ты всё такой же – нейтральны воды,

даже, пожалуй, слишком… всё ждёшь погоды,

для разговора с небом?.. Пора на землю –

к тем кораблям, добравшимся до причала –

в странствиях по морям корабли стареют

счастливо… Но мечты, что висят на реях,

были когда-то парусом… Слишком мало

жизни на суше, чтобы в неё поверить.

Это не горе, если под плеск ладоней

волны размоют контур твоей вселенной –

помнишь ли: море пьяному – по колено,

пьяному жизнью – он и в воде не тонет,

и не горит в огне… Приходи на землю –

сам всё увидишь: можно начать – с начала,

как поступают птицы, весной вернувшись,

можно – с конца… Не знают морские души

о берегах, а надо бы – слишком мало

жизни в воде для тех, кто рождён на суше.

А ты?..

Открой глаза – в блуждающей ночи

немилосердно срезано под крыши

ветрами небо. Только – не молчи…

Дно под ногами, а хотелось – выше

и ближе к солнцу, но меня не слышит

единственная нужная душа.

Предательски стучит шальное сердце

в том смысле, что сбиваясь и спеша

навстречу – пустоте. Куда мне деться

от незнакомых лиц?.. И водка с перцем

как, впрочем, и все прочие… врачи,

в который раз не совладают с жаром –

ртуть неподкупна – только не молчи!..

и солнце очумевшим красным шаром

летит в окно мне. Потерять ключи

и больше никогда не возвращаться –

вот так в бреду задуман был побег.

Воистину – сомнительного счастья

замкнувшихся дорог недолог век.

Ты, самый главный в мире человек,

скажи, каких ещё мне ждать пророчеств?..

Конечно, проще мирно сдаться в плен

чужих, до хрипа нежных одиночеств,

но что могу я – без тебя?.. Взамен —

лишь сны и тени поднимать с колен.

Донельзя обесценив чувство локтя

и прочие врождённые черты,

ослепнув, обезумев и оглохнув,

я многому смогла бы научиться –

избавившись от страха высоты,

летать, к примеру,

как умеют птицы,

но небо подождёт меня…

А ты?..

мы – будем!..

Тебя не узнать невозможно –

по вздоху, по взмаху,

мятежному взмаху – держись!.. –

плавников. Или крыльев?..

Так падают в небо,

так сны провожают на плаху,

так в ночь отпускают бесстрашную певчую птаху,

так шепчут в бреду предрассветном:

мы – были!..

Мы были

податливей и безмятежней – как глина.

Смиренней.

Швыряли горстями слова и надежды, что бисер –

известно куда…

Собирали, сдирая колени

подводные камни в любви утонувших прозрений.

Мы были мудрее –

не ждали ни песен, ни писем

от канувших за амальгаму нестойких видений.

На дне – преломляется свет.

И на тысячу радуг

могло бы хватить нам с тобой…

Не устав от падений –

не выплыть, не вынырнуть и

от настойчивой тени

не скрыться –

от наших вчера, выгребающих рядом.

Не стоит подмётных желаний,

моя золотая,

наш дом из стекла,

за которым – уснувшие люди.

Что лёд, что вода – всё едино,

согреешь – растает.

И всё возвращается в море,

волной прорастая

сквозь илистый сумрак сомнений,

сквозь шёпот:

мы – будем.

не волей небес

Я был послан через плечо

граду, миру, кому ещё?

© Денис Новиков

Пусть шаткие крыши уносятся влёт

и снег на лету превращается в лёд,

крепчает слезящийся панцирь –

умри на задворках свинцовых кулис,

но выучи роль, а не вышло – молись,

дыши на застывшие пальцы.

Подметная повесть солёной слюды

стирает незваных прохожих следы,

и прячется смерть в занавески,

и город дрейфует, циклоном несом,

и повод проснуться весне в унисон

совсем невесомый. Не веский.

Не волей небес, отходящих ко сну,

вольётся в казнённого ветра казну

туман, умножающий скорби –

гляди, сколько песен чужих намело,

любое крещендо сойдёт на минор,

всплывая под «urbi et orbi».

И сердце не камень, и что ни долдонь,

но лишь разожмёшь Бога ради ладонь,

и – amen, до слёз изувечь, но

ни голос на бис не взлетит, кистепёр,

подснежного свиста неверный тапёр,

ни эхо. И эхо – не вечно.

А лёд полыхнёт – да хоть как нареки,

но вплавь здесь всегда середина реки,

и с берегом берег не вместе,

барокко по-барски заносчивых льдов,

твой город, который не помнит следов –

не стоит. Ни мессы, ни мести.