памятник неизвестному музыканту
они стоят на паперти вечерней
и состоят из музыки ничейной
старатели изменчивой судьбы
там выливают плачи из гитары
печали выливают из гитары
и выдувают пламя из трубы
печальник милый музыке повинный
когда я мир обыденный покину
тебя с собой а прочим до свида
мы вместе полетим на пианино
раздолбанном и старом пианино
нам век роялей белых не видать
кали трубу при всём честном народе
и памятник однажды в переходе
пока они летают где-то там
поставят неизвестным музыкантам
непризнанным бездомным музыкантам
гори огнём святая немота
прохожий торопливый человече
переходящий утро или вечер
у вечного огня остановись
вот он парит мой чёрный кот летучий
тремолями мяукая в падучей
на переходе под названьем жизнь
дайте вспомнить
ох, уж эти полёты, невидимые постороннему глазу
ролевое: княжна и обдолбанный стенька разин
если взялся, топи, хоть зима не лето, нева не волга
всё равно тебе от неё никакого толку
ох, уж эти заплывы в заливы, в финские окна
не ревела, смеялась, а подушка морей намокла
сказки лит-ры: старик и старуха, пивная пена
допивай быстрей, а то кончится перемена
а то вот ещё островное, как раз на ваське
дикарям менялово сбил ментовской атас и
поли-тычно: под пятницу робинзона
замели за фарцовку, пугали зоной
и в конце концов отлучили от комсомола
чувака никогда не любила родная школа
так, герлы токо! предки, понятно, ни сном, ни духом
ролевое: миледи, пацанки, и просто шлюхи
и списать давали, и много чего другого
чья-то память играет: дворовый и школьный гомон
по басам, по басам, рок-н-ролльный вечерний город
тополиное: ветром вспорот
и плывут они, едут мимо, в ладье, в карете
чьи-то дети
я люблю их, всех, и тех, что себя не любят
расскажи мне, чужая память, как это будет
пропадут? выйдут в боги, в бродяги, в люди?
по прямой дороге, кривой дорожке
там их встретят (проводят) по (а быть может и без) одёжки
поплывут, и плывут, мимо, мимо, в таксо, в карете
чьи-то дети
несмотря, что кого-то за руку держат мамы
перейдут институты, афганы, тюряги, бамы
или сдохнут с пером у юности на пороге
или выйдут в люди, в поэты, в боги
фанаты уличной нежности
вышел месяц туманно не спи на краю
за бетоном таится коварный уют
канарейка и фикус
мы сбежим наше время убьют и пропьют
колыбельную воры ножами споют
починяющим примус
только нас не сумеют за так починить
каравай не такой выйдет величины
яйца выучат куриц
прогуляем сбежим в не ушибленный год
беломорье вишнёвое нежно цветёт
тихой сапой на улице улиц
белокровье скрижалей натыренный мел
подрастёшь догадаешься жить не умел
но любовь непременно до гроба
подрастёшь и напишешь зачёркнут в бегах
просто осенью пахнет во всех городах
до озноба
просто после последнего слова
всё по новой
птицы небом перемажутся
ветки ветром перережутся
а фанатов уличной нежности
прогулявших урок
на пожизненный срок
на последний сеанс
кино про нас
прочитать
дни неоперённые – в пике́.
короб с новостями развязали.
и тебе придётся по руке
прочитать мои иносказанья.
вот она – зелёная москва
на семи холмах моей ладони.
лодочкой весеннею с моста,
птичкой дождевой тебя уронят,
буковкой в стенах библиотек
завершить метания скитальца.
как жучок, не тесно в темноте
заползать под сомкнутые пальцы?
скорость
за углом надрывается байк
не привыкну никак слишком мягкое слово
это сейчас байкеры
а тогда были рокеры
это сейчас я могу признаться
что бегала после модных выставок (их я тоже любила)
в русский музей закусить волшебством
если есть оно не тускнеет
ни во второй ни в десятый раз
смотришь и постепенно светлеешь
и в ночах моих не было одиноко
всё закручивалось в воронку долгих пластинок дольского
где можно расслышать каждое слово
где чужая холодная мудрость наделяет тебя спокойствием
после железных ритмов (как же я их любила!)
чем контрастнее тем и ништячней
а ещё я любила детей
и любила чтобы они были чистыми
не в пыли дорог
а потом я опять переключалась
на гремучую жизнь
я тогда переключалась влёгкую
ничего не смущало
ни грязь под колёсами ни бесконечный грохот
жизнь ведь и должна нести нас вперёд
со всё возрастающей скоростью
только с малыми остановками
как пополам не разорвало
одной ногой в питере
а другой в москве
гаражи сигареты сырость и снова скорость
бросишь мятую синюю пачку с надписью космос
и в новый космос
где поймавший кураж идиот (он же гений)
на залабаной в хлам гитаре
выдаёт откровенья спешите слушать
ничего меня не раздражало
забавляло легко же переключалась
только дети весёлых чувих
их хотелось отнять и помыть
а возможно и доктору показать
а потом уложить
в тихой комнате за закрытые окна
куда не проникает музыка
и визг мотоциклов
футурама
небо кашляет. сверхзвуковыми проколот
углекислого смога батут.
на электродеревьях растут светофоры
и глазами драконов цветут.
но не дрейфь, я вернусь, как с войны, как в землянку,
на плите костерок разведу,
интернетных шифровок проверю морзянку,
и с олбанского переведу.
телевизор доносит последние сводки
в гущу спальных районных полей.
нас давно не взрывали. не выпить ли водки?
партизанить вдвоём веселей.
мышц стальных до утра полируя изгибы,
проклиная продвинутый век,
я люблю тебя так, мой неласковый киборг,
так, как будто бы ты человек.
когда когда
когда уже в подлунном мире
прекрасноюном и дурацком
когда уже весна настанет
тепло и лето и опять
пора уже за предсказанья
всерьёз и с перевыполненьем
за что зарплату получает
твой пресловутый гидромет
когда лужков заменит кепку
на тонкую ещё потоньше
велит пушкарне жэкэхашной
водой заправить гидромёт
и боевые поливалки
пальнут и дворник дядя алик
знаток обряда воскрешенья
тугой змее нажмёт на пуск
он в прошлой жизни был факиром
не мэр а дворник-чужеземец
и знает где на чёрном горле
секретный ядовитый зуб
и несмотря что из резины
что кольца за зиму слежались
и зуба кран как всё в подвале
проела ржа но из трубы
так радость чистая польётся
на нас из рога изобилья
что враз окажется сиренью
вчерашний кактус голубой
вот так природа по-простому
без сожалений и печали
нам на него глаза откроет
с иллюзиями не чинясь
и вовремя поскольку сами
мы всё равно не протрезвеем
наоборот законный повод
найдём чтоб пить и веселиться
и напевать весна пришла
пятый угол
овладеть волшебства ремеслом
всё мешает какой-то заслон.
вечер. правильный угол – пятый.
раздувает бока небосклон –
гипнотический розовый слон
из нетающей сахарной ваты.
не уснуть, мы опять виноваты,
что земля не настолько кругла,
чтоб не стукнуться, не ушибиться.
нам на ней не хватает угла.
но хватает углов,
ссадин, матерных слов
на прямой от алтушки до битцы,
поругаться, опять помириться.
подземлёй подземлёй подземлёй
паровозы кружатся петлёй,
сумасшедшие долгие пчёлы,
на секунду не выключат свет.
мёданет мёданет мёданет…
покружат, пожужжат обречённо.
туктуктук тактактак тыктыктык…
а я просто хочу темноты,
спать на маленькой-маленькой крыше.
кожей слышать
сонный скрип светляковых ключей
в звёздных дырочках, в вышних замках,
отказаться от логик вещей.
атлас летнего неба пропах
альтаиром, денебом и вегой.
я хочу почивать в облаках,
и не верить пришествию снега.
будущее
никогда неизвестно про будущее, где прихватит,
и в каком оно виде заявится – футе-нате!
вот стою я вчера, обиваю родной порог,
и выходит такой современный навроде бог,
на нём белый скафандр и космический белый шлем,
на затылке торчат обрывки каких-то клемм,
и висят провода или трубки, он в латексе весь и хроме,
словно вылуплен был из яйца не в ближайшем роддоме,
а из фэнтези-книг сотворили отцы-творцы.
он садится на белый сверкающий мотоцикл,
ни минуты не выйдя из выбранной яркой роли,
будто нет никого вокруг, а меня тем более.
а вот было бы мне как раньше пятнадцать лет,
подошла и сказала б ему – чувачок, привет!
покатили, и я обнимала бы светлый торс
как берёзовый ствол из породы древесных бонз,
белой кроной качая, он вёз бы меня и вёз
в край, где все унесённые ветром, где вольным воля,
впрочем, там я была в своё время, с меня довольно.
ну а что в настоящем имеем? вдоль поперёк истоптан
дворик, дальше качеля, за ней антикварный тополь.
те, что ближе к шоссе, года два уже как срубили
городские борцы с вредоносной пуховой пылью,
а один уцелел – погремушка синичьей рани,
и набит под завязку летучей пушистой дрянью.
вот куда мне девать это всё: тополиный флёр,
это лето нагретое, взбитое над землёй?
так и тает во рту вечерним парным молоком,
только память отпустишь – окажется далеко,
в темноте, называемой прошлым.
в прошлом тошно и весело, в будущем стрёмно и тошно –
выйдешь юным придурком, притащишься – старый ишак!
нафик надо чеканить такой эволюции шаг.
может мне у безвременья стать погранцом на шоссе,
чтоб ещё постоять, на ничейной пожить полосе,
это всё сохранить, но срываюсь, за пухом иду,
я за лето держусь, я держу его, в рот не кладу,
на ладони держу осторожно.
светлый сливочный шарик мороженого.
паучок
здесь у нас аллеи светлые –
неба много над москвой!
в пёстрых кронах между ветками
луч витает плутовской.
только утренники зябкие,
неуютно голове.
вместе голуби да яблоки
греют пузики в траве.
не в почёте те, что с крыльями,
нынче в прикупе ходок!
паучок на встречку вылетит,
ухвачу за поводок.
распрямляйся, загогулина,
нить блестящая крепка!
поведу тебя выгуливать,
восьмилапого щенка.
вся теплынь отныне понизу,
потопчи её со мной.
благодать земная поздняя
слаще даже неземной.
© Ия Сонина, 2019–2021.
© 45-я параллель, 2021.