Иннокентий Анненский

Иннокентий Анненский

Все стихи Иннокентия Анненского

Ich grolle nicht *

(Из Гейне)

 

Я всё простил: простить достало сил,

Ты больше не моя, но я простил.

Он для других, алмазный этот свет,

В твоей душе ни точки светлой нет.

 

Не возражай! Я был с тобой во сне;

Там ночь росла в сердечной глубине,

И жадный змей всё к сердцу припадал...

Ты мучишься... я знаю... я видал...

_____

* я не сержусь (нем.)

 

Агония

 

Над гаснущим в томительном бреду

     Не надо слов – их гул нестроен;

Немного музыки – и тихо я уйду

     Туда – где человек спокоен.

                     

Все чары музыки, вся нега оттого,

     Что цепи для неё лишь нити;

Баюкайте печаль, но ничего

     Печали вы не говорите.

                     

Довольно слов – я им устал внимать,

     Распытывать, их чисты ль цели:

Я не хочу того, что надо понимать,

     Мне надо, чтобы звуки пели...

                     

Мелодии, чтоб из одной волны

     Лились и пенились другие...

Чтоб в агонию убегали сны,

     Несла в могилу агония...

                     

Над гаснущим в томительном плену

     Не надо слов, – их гул нестроен,

Но если я под музыку усну,

     Я знаю: будет сон спокоен.

                     

Найдите няню старую мою:

     У ней пасти стада ещё есть силы;

Вы передайте ей каприз мой на краю

     Моей зияющей могилы.

                     

Пускай она меня потешит, спев

     Ту песню, что давно певала;

Мне сердце трогает простой её напев,

     Хоть там и пенья мало.

                     

О, вы её отыщете – живуч

     Тот род людей, что жнёт и сеет,

А я из тех, кого и солнца луч

     Уж к сорока годам не греет.

                     

Вы нас оставите... Былое оживёт,

     Презрев туманную разлуку,

Дрожащим голосом она мне запоёт,

     На влажный лоб положит тихо руку...

                     

Ведь может быть: из всех она одна

     Меня действительно любила...

И будет вновь душа унесена

     К брегам, что утро золотило.

                     

Чтоб, как лампаде, сердцу догореть,

     Иль, как часам, остановиться,

Чтобы я мог так просто умереть,

     Как человек на свет родится.

                     

Над гаснущим в томительном бреду

     Не надо слов – их гул нестроен;

Немного музыки – и я уйду

     Туда – где человек спокоен.

 

1907

 

 

Безмолвие

(Тринадцать строк)

 

     Безмолвие – это душа вещей,

Которым тайна их исконная священна,

     Оно бежит от золота лучей,

Но розы вечера зовут его из плена;

С ним злоба и тоска безумная забвенна,

Оно бальзам моих мучительных ночей,

     Безмолвие – это душа вещей,

Которым тайна их исконная священна.

Пускай роз вечера живые горячей, –

Ему милей приют дубравы сокровенной,

     Где спутница печальная ночей

Подолгу сторожит природы сон священный…

     Безмолвие – это душа вещей.

 

Бесконечность

 

Девиз Таинственной похож

На опрокинутое 8:

Она – отраднейшая ложь

Из всех, что мы в сознанье носим.

 

В кругу эмалевых минут

Её свершаются обеты,

А в сумрак звёздами блеснут

Иль ветром полночи пропеты.

 

Но где светил погасших лик

Остановил для нас теченье,

Там Бесконечность – только миг,

Дробимый молнией мученья.

 


Поэтическая викторина

Библиотека

 

Я приходил туда, как в заповедный лес:

Тринадцать старых ламп, железных и овальных,

Там проливали блеск мерцаний погребальных

На вековую пыль забвенья и чудес.

                

Тревоги тайные мой бедный ум гвоздили,

Казалось, целый мир заснул иль опустел;

Там стали креслами тринадцать мёртвых тел.

Тринадцать жёлтых лиц со стен за мной следили.

                

Оттуда, помню, раз в оконный переплёт

Я видел лешего причудливый полёт,

Он извивался весь в усильях бесполезных:

                

И содрогнулась мысль, почуяв тяжкий плен, –

И пробили часы тринадцать раз железных

Средь запустения проклятых этих стен.

 

В волшебную призму

 

Хрусталь мой волшебен трикраты.

Под первым устоем ребра –

Там руки с мученьем разжаты,

Раскидано пламя костра.

 

Но вновь не увидишь костёр ты,

Едва передвинешь устой –

Там бледные руки простёрты

И мрак обнимают пустой.

 

Нажмёшь ли устой ты последний –

Ни сжатых, ни рознятых рук,

Но радуги нету победней,

Чем радуга конченных мук!..

 

В зацветающих сиренях

 

Покуда душный день томится, догорая,

Не отрывая глаз от розового края...

Побудь со мной грустна, побудь со мной одна:

Я не допил ещё тоски твоей до дна...

 

Мне надо струн твоих: они дрожат печальней

И слаще, чем листы на той берёзе дальней...

Чего боишься ты? Я призрак, я ничей...

О, не вноси ко мне пылающих свечей...

 

Я знаю: бабочки дрожащими крылами

Не в силах потушить мучительное пламя,

И знаю, кем огонь тот траурный раздут,

С которого они, сожжённые, падут...

Мне страшно, что с огнём не спят воспоминанья,

И мёртвых бабочек мне страшно трепетанье.

 

В марте

 

Позабудь соловья на душистых цветах,

Только утро любви не забудь!

Да ожившей земли в неоживших листах

     Ярко-чёрную грудь!

 

Меж лохмотьев рубашки своей снеговой

Только раз и желала она –

Только раз напоил её март огневой,

     Да пьянее вина!

 

Только раз оторвать от разбухшей земли

Не могли мы завистливых глаз,

Только раз мы холодные руки сплели

И, дрожа, поскорее из сада ушли...

     Только раз... в этот раз...

 

Два паруса лодки одной

 

Нависнет ли пламенный зной

Иль, пенясь, расходятся волны,

Два паруса лодки одной,

Одним и дыханьем мы полны.

 

Нам буря желанья слила,

Мы свиты безумными снами,

Но молча судьба между нами

Черту навсегда провела.

 

И в ночи беззвёздного юга,

Когда так привольно-темно,

Сгорая, коснуться друг друга

Одним парусам не дано...

 

1904

 

 

Две любви
 

Есть любовь, похожая на дым:

Если тесно ей – она дурманит,

Дай ей волю – и её не станет…

Быть как дым – но вечно молодым.

 

Есть любовь, похожая на тень:

Днём у ног лежит – тебе внимает,

Ночью так не слышно обнимает…

Быть как тень, но вместе ночь и день…

 

Двойник

 

Ночь, и давно спит закоулок:

Вот её дом – никаких перемен,

Только жилицы не стало, и гулок

Шаг безответный меж каменных стен.

 

Тише. Там тень... руки ломает,

С неба безумных не сводит очей...

Месяц подкрался и маску снимает.

«Это – не я: ты лжёшь, чародей!

 

Бледный товарищ, зачем обезьянить?

Или со мной и тогда заодно

Сердце себе приходил ты тиранить

Лунною ночью под это окно?»

 

Идеал

 

Тупые звуки вспышек газа

Над мёртвой яркостью голов,

И скуки чёрная зараза

От покидаемых столов,

 

И там, среди зеленолицых,

Тоску привычки затая,

Решать на выцветших страницах

Постылый ребус бытия.

 

Искупление

 

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?

И ночью бледный страх... хоть раз когда-нибудь

Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

 

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?

С отравой жгучих слёз и яростью без сил?

К вам приводила ночь немая из могил

Месть, эту чёрную назойливую гостью?

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?

 

Вас, ангел свежести, томила лихорадка?

Вам летним вечером, на солнце у больниц,

В глаза бросались ли те пятна жёлтых лиц,

Где синих губ дрожит мучительная складка?

Вас, ангел свежести, томила лихорадка?

 

Вы, ангел прелести, теряли счёт морщинам?

Угрозы старости уж леденили вас?

Там в нежной глубине влюблённо-синих глаз

Вы не читали снисхождения к сединам?

Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам?

 

О ангел счастия, и радости, и света!

Бальзама нежных ласк и пламени ланит

Я не прошу у вас, как зябнущий Давид...

Но, если можете, молитесь за поэта

Вы, ангел счастия, и радости, и света!

 

Лунная ночь в исходе зимы

 

Мы на полустанке,

Мы забыты ночью,

Тихой лунной ночью,

На лесной полянке...

Бред – или воочью

Мы на полустанке

И забыты ночью?

Далеко зашёл ты,

Паровик усталый!

Доски бледно-жёлты,

Серебристо-жёлты,

И налип на шпалы

Иней мёртво-талый.

Уж туда ль зашёл ты,

Паровик усталый?

Тишь-то в лунном свете,

Или только грёза

Эти тени, эти

Вздохи паровоза

И, осеребрённый

Месяцем жемчужным,

Этот длинный, чёрный

Сторож станционный

С фонарём ненужным

На тени узорной?

Динь-динь-динь – и мимо,

Мимо грёзы этой,

Так невозвратимо,

Так непоправимо

До конца не спетой,

И звенящей где-то

Еле ощутимо.

 

27 марта 1906. Почтовый тракт Вологда – Тотьма

 

Любовь к прошлому

 

Сыну

 

Ты любишь прошлое, и я его люблю,

Но любим мы его по-разному с тобою,

Сам бог отвёл часы прибою и отбою,

Цветам дал яркий миг и скучный век стеблю.

 

Ты не придашь мечтой красы воспоминаньям, –

Их надо выстрадать, и дать им отойти,

Чтоб жгли нас издали мучительным сознаньем

Покатой лёгкости дальнейшего пути.

 

Не торопись, побудь ещё в обманах мая,

Пока дрожащих ног покатость, увлекая,

К скамейке прошлого на отдых не сманит –

Наш юных не берёт заржавленный магнит...

 

Мучительный сонет

 

Едва пчелиное гуденье замолчало,

Уж ноющий комар приблизился, звеня...

Каких обманов ты, о сердце, не прощало

Тревожной пустоте оконченного дня?

 

Мне нужен талый снег под желтизной огня,

Сквозь потное стекло светящего устало,

И чтобы прядь волос так близко от меня,

Так близко от меня, развившись, трепетала.

 

Мне надо дымных туч с померкшей высоты,

Круженья дымных туч, в которых нет былого,

Полузакрытых глаз и музыки мечты,

 

И музыки мечты, ещё не знавшей слова...

О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне,

Чтоб мог я стать огнём или сгореть в огне!

 

 

Над высью горной

(Из Гёте)

 

Над высью горной

Тишь.

В листве, уж чёрной,

Не ощутишь

Ни дуновенья.

В чаще затих полёт...

О, подожди!.. Мгновенье –

Тишь и тебя... возьмёт.

 

Нервы

(Пластинка для граммофона)

 

Как эта улица пыльна, раскалена!

Что за печальная, о господи, сосна!

 

Балкон под крышею. Жена мотает гарус.

Муж так сидит. За ними холст, как парус.

 

Над самой клумбочкой прилажен их балкон.

«Ты думаешь – не он... А если он?

Всё вяжет, боже мой... Посудим хоть немножко...»

...Морошка, ягода морошка!..

«Вот только бы спустить лиловую тетрадь?»

«Что, барыня, шпинату будем брать?»

«Возьмите, Аннушка!» –

                                   «Да там ещё на стенке

Видал записку я, так...»

                                   ...Хороши гребэнки!

«А... почтальон идёт... Петровым писем нет?»

«Корреспонденции одна газета "Свет"».–

«Ну что ж? устроила?» – «Спалила под плитою». –

«Неосмотрительность какая!.. Перед тою?

А я тут так решил: сперва соображу,

И уж потом тебе все факты изложу...

Ещё чего у нас законопатить нет ли?»

«Я всё сожгла». – Вздохнув, считает молча петли...

«Не замечала ты: сегодня мимо нас

Какой-то господин проходит третий раз?»

«Да мало ль ходит их...» –

                                   «Но этот ищет, рыщет,

И по глазам заметно, что он сыщик!..»

«Чего ж у нас искать-то? Боже мой!»

«А Вася-то зачем не сыщется домой?»

«Там к барину пришёл за пачпортами дворник».

«Ко мне пришёл?.. А день какой?» – «Авторник».

«Не выйдешь ли к нему, мой друг? Я нездоров»...

                        ...Ландышов, свежих ландышов!

«Ну что? Как с дворником? Ему бы хоть прибавить!»

«Вот вздор какой. За что же?»

                                               ...Бритвы праветь...

«Присядь же ты спокойно! Кись-кись-кись...»

«Ах, право, шёл бы ты по воздуху пройтись!

Иль ты вообразил, что мне так сладко маяться...»

                                   Яица свежие, яица!

Яичек свеженьких?..

                                   Но вылилась и злоба...

Расселись по углам и плачут оба...

Как эта улица пыльна, раскалена!

Что за печальная, о господи, сосна!

 

12 июля 1909, Царское Село

 

Опять в дороге

 

Когда высоко под дугою

Звенело солнце для меня,

Я жил унылою мечтою,

Минуты светлые гоня...

 

Они пугливо отлетали,

Но вот прибился мой звонок:

И где же вы, златые дали?

В тумане – юг, погас восток...

 

А там стена, к закату ближе,

Такая страшная на взгляд...

Она всё выше... Мы всё ниже...

«Постой-ка, дядя!» – «Не велят».

 

Песня без слов

 

Сердце исходит слезами,

Словно холодная туча...

Сковано тяжкими снами,

Сердце исходит слезами.

 

Льются мелодией ноты

Шелеста, шума, журчанья,

В сердце под игом дремоты

Льются дождливые ноты...

 

Только не горем томимо

Плачет, а жизнью наскуча,

Ядом измен не язвимо,

Мерным биеньем томимо.

 

Разве не хуже мучений

Эта тоска без названья?

Жить без борьбы и влечений

Разве не хуже мучений?

 

Петербург

 

Жёлтый пар петербургской зимы,

Жёлтый снег, облипающий плиты...

Я не знаю, где вы и где мы,

Только знаю, что крепко мы слиты.

 

Сочинил ли нас царский указ?

Потопить ли нас шведы забыли?

Вместо сказки в прошедшем у нас

Только камни да страшные были.

 

Только камни нам дал чародей,

Да Неву буро-жёлтого цвета,

Да пустыни немых площадей,

Где казнили людей до рассвета.

 

А что было у нас на земле,

Чем вознёсся орёл наш двуглавый,

В тёмных лаврах гигант на скале, –

Завтра станет ребячьей забавой.

 

Уж на что был он грозен и смел,

Да скакун его бешеный выдал,

Царь змеи раздавить не сумел,

И прижатая стала наш идол.

 

Ни кремлей, ни чудес, ни святынь,

Ни миражей, ни слёз, ни улыбки...

Только камни из мёрзлых пустынь

Да сознанье проклятой ошибки.

 

Даже в мае, когда разлиты

Белой ночи над волнами тени,

Там не чары весенней мечты,

Там отрава бесплодных хотений.

 

Поэту

 

В раздельной чёткости лучей

И в чадной слитности видений

Всегда над нами – власть вещей

С её триадой измерений.

 

И грани ль ширишь бытия

Иль формы вымыслом ты множишь,

Но в самом я от глаз не я

Ты никуда уйти не можешь.

 

Та власть маяк, зовёт она,

В ней сочетались бог и тленность,

И перед нею так бледна

Вещей в искусстве прикровенность.

 

Нет, не уйти от власти их

За волшебством воздушных пятен,

Не глубиною манит стих,

Он лишь как ребус непонятен.

 

Красой открытого лица

Влекла Орфея пиерида.

Ужель достойны вы певца,

Покровы кукольной Изиды?

 

Люби раздельность и лучи

В рождённом ими аромате.

Ты чаши яркие точи

Для целокупных восприятий.

 

Прерывистые строки

 

Этого быть не может,

    Это – подлог,

День так тянулся и дожит,

    Иль, не дожив, изнемог?..

  Этого быть не может,

С самых тех пор

В горле какой-то комок...

    Вздор...

Этого быть не может...

    Это – подлог...

Ну-с, проводил на поезд,

    Вернулся, и solo*, да!

Здесь был её кольчатый пояс,

    Брошка лежала – звезда,

Вечно открытая сумочка

    Без замка,

И, так бесконечно мягка,

В прошивках красная думочка...

. . . . . . . . . . . . . . . .

    Зал...

Я нежное что-то сказал,

    Стали прощаться,

Возле часов у стенки...

Губы не смели разжаться,

    Склеены...

Оба мы были рассеяны,

Оба такие холодные...

    Мы...

Пальцы её в чёрной митенке

   Тоже холодные...

«Ну, прощай до зимы,

Только не той, и не другой,

И не ещё – после другой...

    Я ж, дорогой,

    Ведь не свободная...»

– «Знаю, что ты – в застенке...»

    После она

Плакала тихо у стенки

И стала бумажно-бледна...

Кончить бы злую игру...

    Что ж бы ещё?

Губы хотели любить горячо,

    А на ветру

Лишь улыбались тоскливо...

Что-то в них было застыло,

    Даже мертво...

Господи, я и не знал, до чего

    Она некрасива...

Ну, слава богу, пускают садиться...

Мокрым платком осушая лицо,

Мне отдала она это кольцо...

Слиплись ещё раз холодные лица,

     Как в забытьи, –

       И

    Поезд ещё стоял –

      Я убежал...

    Но этого быть не может,

      Это – подлог...

День или год и уж дожит,

Иль, не дожив, изнемог...

    Этого быть не может...

   

Июнь 1909, Царское Село

_____

* Solo – один (ит.)

 

 

Приятель

 

Одетый в чёрное, он бледен был лицом,

И речи, как дрова, меж губ его трещали,

В его глазах холодный отблеск стали

Сменялся иногда зловещим багрецом.

                  

Мы драмы мрачные с ним под вечер читали,

Склонялись вместе мы над жёлтым мертвецом,

Высокомерие улыбки и печали

Сковали вместе нас таинственным кольцом.

                  

Но это чёрное и гибкое созданье

В конце концов меня приводит в содроганье.

«Ты – дьявол», – у меня сложилось на губах.

                  

Он мигом угадал: «Вам боженька милее,

Так до свидания, живите веселее!

А дьявол вам дарит Неисцелимый Страх».

 

Пробуждение

 

Кончилась яркая чара,

Сердце очнулось пустым:

В сердце, как после пожара,

Ходит удушливый дым.

 

Кончилась? Жалкое слово,

Жалкого слова не трусь:

Скоро в остатках былого

Я и сквозь дым разберусь.

 

Что не хотело обмана –

Всё остаётся со мной...

Солнце за гарью тумана

Жёлто, как вставший больной.

 

Жребий, о сердце, твой понят –

Старого пепла не тронь...

Больше проклятый огонь

Стен твоих чёрных не тронет!

 

Свечку внесли

 

Не мерещится ль вам иногда,

Когда сумерки ходят по дому,

Тут же возле иная среда,

Где живём мы совсем по-другому?

 

С тенью тень там так мягко слилась,

Там бывает такая минута,

Что лучами незримыми глаз

Мы уходим друг в друга как будто.

 

И движеньем спугнуть этот миг

Мы боимся, иль словом нарушить,

Точно ухом кто возле приник,

Заставляя далёкое слушать.

 

Но едва запылает свеча,

Чуткий мир уступает без боя,

Лишь из глаз по наклонам луча

Тени в пламя бегут голубое.

 

Слепые

 

О, созерцай, душа: весь ужас жизни тут

Разыгран куклами, но в настоящей драме.

Они, как бледные лунатики, идут

И целят в пустоту померкшими шарами.

 

И странно: впадины, где искры жизни нет,

Всегда глядят наверх, и будто не проронит

Луча небесного внимательный лорнет,

Иль и раздумие слепцу чела не клонит?

 

А мне, когда их та ж сегодня, что вчера,

Молчанья вечного печальная сестра,

Немая ночь ведёт по нашим стогнам шумным

 

С их похотливою и наглой суетой, –

Мне крикнуть хочется – безумному безумным:

«Что может дать, слепцы, вам этот свод пустой?»

 

Смычок и струны

 

Какой тяжёлый, тёмный бред!

Как эти выси мутно-лунны!

Касаться скрипки столько лет

И не узнать при свете струны!

 

Кому ж нас надо? Кто зажёг

Два жёлтых лика, два унылых...

И вдруг почувствовал смычок,

Что кто-то взял и кто-то слил их.

 

«О, как давно! Сквозь эту тьму

Скажи одно, ты та ли, та ли?»

И струны ластились к нему,

Звеня, но, ластясь, трепетали.

 

«Не правда ль, больше никогда

Мы не расстанемся? довольно?..»

И скрипка отвечала «да»,

Но сердцу скрипки было больно.

 

Смычок всё понял, он затих,

А в скрипке эхо всё держалось...

И было мукою для них,

Что людям музыкой казалось.

 

Но человек не погасил

До утра свеч... И струны пели...

Лишь солнце их нашло без сил

На чёрном бархате постели.

 

Снег

 

Полюбил бы я зиму,

Да обуза тяжка...

От неё даже дыму

Не уйти в облака.

 

Эта резанность линий,

Этот грузный полёт,

Этот нищенски синий

И заплаканный лёд!

 

Но люблю ослабелый

От заоблачных нег –

То сверкающе белый,

То сиреневый снег...

 

И особенно талый,

Когда, выси открыв,

Он ложится усталый

На скользящий обрыв,

 

Точно стада в тумане

Непорочные сны –

На томительной грани

Всесожженья весны.

про зиму

 

Сомнение

 

Белеет Истина на чёрном дне провала.

Зажмурьтесь, робкие, а вы, слепые, прочь!

Меня безумная любовь околдовала:

Я к ней хочу, туда, в немую ночь.

 

Как долго эту цепь разматывать паденьем...

Вся наконец и цепь... И ничего... круги...

Я руки вытянул... Напрасно... Напряженьем

Кружим мучительно... Ни точки и ни зги...

 

А Истины меж тем я чувствую дыханье:

Вот мерным сделалось и цепи колыханье,

Но только пустоту пронзает мой размах...

 

И цепи, знаю я, на пядь не удлиниться, –

Сиянье где-то там, а здесь, вокруг, – темница,

Я – только маятник, и в сердце – только страх.

 

 

Сонет

 

Мне душу странное измучило виденье,

Мне снится женщина, безвестна и мила,

Всегда одна и та ж и в вечном измененье,

О, как она меня глубоко поняла...

 

Всё, всё открыто ей... Обманы, подозренья,

И тайна сердца ей, лишь ей, увы! светла.

Чтоб освежить слезой мне влажный жар чела,

Она горячие рождает испаренья.

 

Брюнетка? русая? Не знаю, а волос

Я ль не ласкал её? А имя? В нём слилось

Со звучным нежное, цветущее с отцветшим;

 

Взор, как у статуи, и нем, и углублён,

И без вибрации, спокоен, утомлён.

Такой бы голос шёл к теням, от нас ушедшим...

 

Среди миров

 

Среди миров, в мерцании светил

Одной Звезды я повторяю имя…

Не потому, чтоб я Её любил,

А потому, что я томлюсь с другими.

 

И если мне сомненье тяжело,

Я у Неё одной ищу ответа,

Не потому, что от Неё светло,

А потому, что с Ней не надо света.

 

3 апреля 1909, Царское Село

 

Стансы ночи

 

О. П. Хмара-Барщевской

 

Меж теней погасли солнца пятна

На песке в загрезившем саду.

Всё в тебе так сладко-непонятно,

Но твоё запомнил я: «Приду».

 

Чёрный дым, но ты воздушней дыма,

Ты нежней пушинок у листа,

Я не знаю, кем, но ты любима,

Я не знаю, чья ты, но мечта.

 

За тобой в пустынные покои

Не сойдут алмазные огни,

Для тебя душистые левкои

Здесь ковром раскинулись одни.

 

Эту ночь я помню в давней грёзе,

Но не я томился и желал:

Сквозь фонарь, забытый на берёзе,

Талый воск и плакал и пылал.

 

Старая усадьба

 

Сердце дома. Сердце радо. А чему?

Тени дома? Тени сада? Не пойму.

 

Сад старинный, всё осины – тощи, страх!

Дом – руины... Тины, тины что в прудах...

 

Что утрат-то!.. Брат на брата... Что обид!..

Прах и гнилость... Накренилось... А стоит...

 

Чьё жилище? Пепелище?.. Угол чей?

Мёртвой нищей логовище без печей...

 

Ну как встанет, ну как глянет из окна:

«Взять не можешь, а тревожишь, старина!

 

Ишь затейник! Ишь забавник! Что за прыть!

Любит древних, любит давних ворошить...

 

Не сфальшивишь, так иди уж: у меня

Не в окошке, так из кошки два огня.

 

Дам и брашна – волчьих ягод, белены...

Только страшно – месяц за год у луны...

 

Столько вышек, столько лестниц – двери нет...

Встанет месяц, глянет месяц – где твой след?..»

 

Тсс... ни слова... даль былого – но сквозь дым

Мутно зрима... Мимо... мимо... И к живым!

 

Иль истомы сердцу надо моему?

Тени дома? Шума сада?.. Не пойму...

 

Старая шарманка

 

Небо нас совсем свело с ума:

То огнём, то снегом нас слепило,

И, ощерясь, зверем отступила

За апрель упрямая зима.

 

Чуть на миг сомлеет в забытьи –

Уж опять на брови шлем надвинут,

И под наст ушедшие ручьи,

Не допев, умолкнут и застынут.

 

Но забыто прошлое давно,

Шумен сад, а камень бел и гулок,

И глядит раскрытое окно,

Как трава одела закоулок.

 

Лишь шарманку старую знобит,

И она в закатном мленьи мая

Всё никак не смелет злых обид,

Цепкий вал кружа и нажимая.

 

И никак, цепляясь, не поймёт

Этот вал, что ни к чему работа,

Что обида старости растёт

На шипах от муки поворота.

 

Но когда б и понял старый вал,

Что такая им с шарманкой участь,

Разве б петь, кружась, он перестал

Оттого, что петь нельзя, не мучась?..

 

Старый колокол

 

Я знаю сладкий яд, когда мгновенья тают

И пламя синее узор из дыма вьёт,

А тени прошлого так тихо пролетают

Под вальс томительный, что вьюга им поёт.

 

О, я не тот, увы! над кем бессильны годы,

Чьё горло медное хранит могучий вой

И, рассекая им безмолвие природы,

Тревожит сон бойцов, как старый часовой.

 

В моей груди давно есть трещина, я знаю,

И если мрак меня порой не усыпит

И песни нежные слагать я начинаю –

 

Всё, насмерть раненный, там будто кто хрипит,

Гора кровавая над ним всё вырастает,

А он в сознанье и недвижно умирает.

 

Счастье и несчастье

 

Счастье деве подобно пугливой:

Не умеет любить и любима,

Прядь откинув со лба торопливо,

Прикоснётся губами, и мимо.

 

А несчастье – вдова и сжимает

Вас в объятиях с долгим лобзаньем,

А больны вы, перчатки снимает

И к постели садится с вязаньем.

 

 

Тоска медленных капель


О, капли в ночной тишине,

Дремотного духа трещотка,

Дрожа набухают оне

И падают мерно и чётко.

 

В недвижно-бессонной ночи

Их лязга не ждать не могу я:

Фитиль одинокой свечи

Мигает и пышет, тоскуя.

 

И мнится, я должен, таясь,

На странном присутствовать браке,

Поняв безнадёжную связь

Двух тающих жизней во мраке.

 

Тоска миража

 

Погасла последняя краска,

Как шёпот в полночной мольбе...

Что надо, безумная сказка,

От этого сердца тебе?

 

Мои ли без счёта и меры

По снегу не тяжки концы?

Мне ль дали пустые не серы?

Не тускло звенят бубенцы?

 

Но ты-то зачем так глубоко

Двоишься, о сердце моё?

Я знаю – она далёко,

И чувствую близость её.

 

Уж вот они, снежные дымы,

С них глаз я свести не могу:

Сейчас разминуться должны мы

На белом, но мёртвом снегу.

 

Сейчас кто-то сани нам сцепит

И снова расцепит без слов.

На миг, но томительный лепет

Сольётся для нас бубенцов...

. . . . . . . . . . . . . . . .

Он слился... Но больше друг друга

Мы в тусклую ночь не найдём...

В тоске безысходного круга

Влачусь я постылым путём...

. . . . . . . . . . . . . . . .

Погасла последняя краска,

Как шёпот в полночной мольбе...

Что надо, безумная сказка,

От этого сердца тебе?

 

* * *

 

У звёзд я спрашивал в ночи:

«Иль счастья нет и в жизни звездной?»

Так грустны нежные лучи

Средь этой жуткой чёрной бездны.

 

И мнится, горнею тропой,

Облиты бледными лучами,

Там девы в белом со свечами

Печальной движутся стопой.

 

Иль всё у вас моленья длятся,

Иль в битве ранен кто из вас, –

Но не лучи из ваших глаз,

А слёзы светлые катятся.

 

Чёрная весна

(Тает)

 

Под гулы меди – гробовой

Творился перенос,

И, жутко задран, восковой

Глядел из гроба нос.

 

Дыханья, что ли, он хотел

Туда, в пустую грудь?..

Последний снег был тёмно-бел,

И тяжек рыхлый путь,

 

И только изморозь, мутна,

На тление лилась,

Да тупо чёрная весна

Глядела в студень глаз –

 

С облезлых крыш, из бурых ям,

С позеленевших лиц...

А там, по мертвенным полям,

С разбухших крыльев птиц...

 

О люди! Тяжек жизни след

По рытвинам путей,

Но ничего печальней нет,

Как встреча двух смертей.

 

19 марта 1906.  Тотьма

 

Я люблю

 

Я люблю замирание эха

После бешеной тройки в лесу,

За сверканьем задорного смеха

Я истомы люблю полосу.

 

Зимним утром люблю надо мною

Я лиловый разлив полутьмы,

И, где солнце горело весною,

Только розовый отблеск зимы.

 

Я люблю на бледнеющей шири

В переливах растаявший цвет...

Я люблю всё, чему в этом мире

Ни созвучья, ни отзвука нет.