Иннокентий Анненский

Иннокентий Анненский

Иннокентий АнненскийИз книги судеб. Иннокентий Фёдорович Анненский родился 1 сентября (по старому стилю 20 августа) 1855 года в Омске, где в то время работал его отец, крупный государственный чиновник. В 1860-м семья переехала в Петербург.

Пятилетним ребёнком Анненский перенёс тяжелую болезнь сердца, что отразилось впоследствии не только на его жизни, но и на творчестве. Он учился в нескольких петербургских гимназиях, но болезнь постоянно мешала учёбе. В 1875 году юноше всё же удалось экстерном сдать экзамены за полный гимназический курс, и он поступает на отделение словесности историко-филологического факультета Петербургского университета.

Важную роль в жизни Анненского сыграл старший брат Николай Фёдорович, известный экономист и публицист: у него младший и живёт большей частью, и к сдаче экзаменов экстерном готовится с его помощью. Советы не печататься до 30 лет, давать стихам годами «вылёживаться» – станут законами для Иннокентия Федоровича до конца жизни.

В университете Анненский специализировался по античной литературе и овладел четырнадцатью языками, в том числе санскритом и древнееврейским. Окончил университет в 1879 году со званием кандидата – оно присваивалось выпускникам, дипломные сочинения которых представляли особую научную ценность.

В 1877 году Анненский страстно влюбляется в Надежду Валентиновну Хмара-Барщевскую, вдову с двумя детьми, которая была четырнадцатью годами старше него. По окончании университета он женится на ней. В 1880 году у них родился сын Валентин.

Жизнь Анненского отныне связана с педагогическим трудом. С 1879-го по 1890-й  он преподает латынь и греческий в петербургских гимназиях, читает лекции по теории словесности на Высших женских (Бестужевских) курсах. Стремясь обеспечить семью, молодой преподаватель ведёт в гимназии до 56 уроков в неделю, что и совсем здоровому человеку не под силу.

В 1891 году он был назначен на пост директора киевской гимназической Коллегии; в дальнейшем директорствует в 8-й петербургской гимназии (1893 – 1896) и Николаевской гимназии в Царском Селе (1896 – 1906). Чрезмерная мягкость, проявленная им, по мнению начальства, в тревожное время 1905 – 1906 годов была причиной его удаления от этой должности: он переведён в Санкт-Петербург окружным инспектором и остаётся им до 1909 года, когда незадолго до своей смерти выходит в отставку.

С 1881 года начинают публиковаться статьи Анненского по педагогическим проблемам. В них он высказывал свои взгляды на «гуманное образование», которое должно развивать в ученике ум и фантазию, утверждал первостепенную роль родной речи в воспитании. Как педагог он оказал благотворное влияние на целую плеяду русских поэтов. Многие из них были лично знакомы с Анненским, поскольку учились в его гимназии; среди них и Гумилёв, который сделал первые шаги в поэзии именно под его руководством.

Ещё в Киеве возник грандиозный замысел Анненского – перевести на русский язык все 19 трагедий Еврипида. Переводы по мере завершения публиковались с предисловиями-истолкованиями в «Журнале Министерства народного просвещения» и вышли посмертно в четырёх томах (1916–1917). С этой огромной работой связаны и собственные драматические произведения Анненского: «Меланиппа-философ» (1901), «Царь Иксион» (1902), «Лаодамия» (1906) «Фамира-кифарэд» (1906).

Занимался Анненский также и поэтическими переводами французских классиков – Бодлера, Малларме, Леконта де Лиля, Рембо, Верлена.

Всё это время он продолжает писать стихи и в 1904 году решается, наконец, их опубликовать. Сборник «Тихие песни» выходит под псевдонимом «Ник. Т-о». Псевдоним этот имел двойной смысл: буквы были взяты из имени Иннокентий, а «никто» – так назвался Одиссей, когда попал в пещеру Полифема.

Символисты (Блок, Брюсов) отнеслись к сборнику более чем сдержанно. Но Анненский и не рассчитывал на успех и понимание, признавался, что работает для будущего. После издания почти не замеченных «Тихих песен» он пишет, оттачивая свою чуждую всем стандартам критическую прозу, ряд оригинальных по мысли и слогу статей о Гоголе, Достоевском, Тургеневе, Чехове. Статьи были собраны в «Книге отражений» (1906); критика и публика встретили их с безразличием и недоумением. В 1909 году выходит вторая «Книга отражений», включающая, помимо статей о русской классике, исследования творчества Гейне, Ибсена, образов Гамлета и Иуды.

В том же году С. Маковский приглашает Анненского в открывающийся журнал «Аполлон» как поэта и критика-редактора. В первом номере журнала публикуются стихи Анненского и начало его программной статьи «О современном лиризме». Статья вызвала обиду и раздражение у ряда поэтов и повлияла на добрые отношения с Маковским; публикация цикла стихотворений для второго номера была отложена на неопределённый срок.

Перенапряжение в работе и болезненные переживания приводят к резкому обострению сердечной болезни. 11 декабря (по старому стилю 30 ноября) 1909 года Анненский скоропостижно скончался на ступеньках Царскосельского (Витебского) вокзала.

Вторая книга его лирики, названная «Кипарисовый ларец», была опубликована посмертно в 1910 году. О ней весьма уважительно отозвались ВолошинГумилёв, Вячеслав Иванов, Брюсов.

Общепризнанно, что поэзия Анненского оказала сильное влияние на творчество акмеистов, которые объявили поэта своим духовным учителем.

 

Источник биографии Иннокентия Фёдоровича Анненского: 

http://www.library.ru/2/lit/sections.php?a_uid=26

 

К моему портрету

 

Игра природы в нём видна,
Язык трибуна с сердцем лани,
Воображенье без желаний
И сновидения без сна.

 

О поэте: М. Л. Гаспаров

Своей главной книги Иннокентий Фёдорович Анненский не увидел: «Кипарисовый ларец» (М., 1910), ставший событием в поэзии XX века, вышел посмертно. До этого его автор был известен как педагог, филолог-эллинист, переводчик Еврипида. Одним из первых начав осваивать достижения французских символистов, которых он много переводил, Анненский выступил с книгой «Тихие песни» лишь в 1904 году под псевдонимом «Ник.Т-о» и был принят за молодого дебютанта. Сказались здесь и скрытность натуры, и тягота официального положения (статский советник, директор гимназии). Другая литературная родина Анненского, наряду с поэзией французского символизма, – русская социально-психологическая проза, особенно Достоевский, Гоголь. Выросший в семье брата, видного народника-публициста Н. Ф. Анненского, поэт впитал заветы гражданственности, сознание вины перед угнетёнными, муку интеллигентской совести; так возникли «Июль», «Картинка», «В дороге», «Старые эстонки». Критика долго не замечала этого второго лика Анненского, видя в нём лишь уединённого эстета: субъективизм формы, её нарочитая усложнённость – загадочность иносказаний, приёмы аллюзивного (намекающего) письма, «ребусы» настроений – мешали понять социально важное и общечеловеческое в содержании. Не была адекватно прочитана и литературно-критическая проза двух «Книг отражений» Анненского (СПб., 1906 и 1909); вычурная стилистика не сразу дала ощутить в них защиту критического реализма, убеждённость в общественной роли искусства.

В «Тихих песнях» Блоку виделись черты «болезненного надрыва», «душа, убитая непосильной тоской». Жёлчный Ходасевич даже прозвал Анненского «Иваном Ильичом» русской поэзии. Действительно, в «Кипарисовом ларце» преобладали печальные эмоции (циклы-триптихи «Трилистник тоски», «траурный», «кошмарный», «обречённости» и т. п.; то же в некоторых циклах-диптихах «Складни» и стихах раздела «Размётанные листы»). Но здесь сказалась не только декадентская поэтизация ущерба. «Любвеобильное сердце» Анненского (Вячеслав Иванов) хотело отозваться на общую боль, творчески преодолеть трагизм бытия с его проклятием старения и смерти. Страху смерти Анненский противопоставлял «страх жизни» в жестоком мире, драму незадавшихся судеб, погибших сил, участь «всех, чья жизнь невозвратима» («Вербная неделя», «Кулачишка», «Одуванчики», «Ель моя, елинка»). Ключевым для своего лиризма поэт не зря назвал стихотворение «Невозможно»: любовь в его стихах обычно «недопетое», подавленное чувство («В марте», «Бабочка газа», «Квадратные окошки», «Два паруса лодки одной» и мн. др.).

Брюсов писал, что автор «Кипарисового ларца» умел «подходить к каждому явлению и чувству с неожиданной стороны». Своеобычной была и поэтика Анненского. Противник религиозно-мистического символизма, он культивировал ассоциативную психологическую символику, в которой переживания лирического субъекта ищут аналогий в образах внешнего. Этот извечный в поэзии параллелизм психического и физического Анненский значительно обновил. Он расширил спектр образных аналогий, усилил предметность поэтического знака и понизил его в ранге; эмблемой переживаний стала судьба обыденной, бытовой вещи. При этом Я и Не-Я объединяло у «нерадостного поэта», как назвал Анненского Волошин, общее злосчастье. Судьба куклы, ради забавы брошенной в струю водопада, «озноб» старой шарманки, которая «никак не смелет злых обид», «умирание» воздушного шарика («Всё ещё он тянет нитку / И никак не кончит пытку») – таковы у Анненского иносказания «печали бытия». Снижен и излюбленный им среди тропов перифраз: тело повесившегося – «искривлённо-жуткий стручок», затворники библиотек – «зеленолицые», сердце – «счётчик муки». Глядя в поэтическое завтра, Анненский влёкся к «будничному слову», прозаизму, порой антиэстетичному, чуждался патетики и выспренности.

Импрессионист по типу творческого зрения, Анненский использовал призму «впечатления» в картинах реального и в пейзаже души. В стихотворении «Электрический свет в аллее» живописный контраст света и тени – знак сердечной драмы, психологический символ. Как ветку, которую яркий луч отобщил от других, героя хочет лишить привычного покоя чьё-то чувство, властное, как свет среди ночи. Подобно чтимому им Верлену, Анненский стремился растворить слово в звуковом потоке, музыкой стиха и «гамлетовской» интонацией раздумья, вопроса передать неясность переживания. Но автор «Кипарисового ларца» владел и мастерством твёрдого контура, однозначного и самоценного изображения окружающего со всей характерностью его бытовых и речевых красок («Шарики детские», «Песни с декорацией»). В отличие от большинства символистов эллинист Анненский чуждался в лирике античных образов; дань им он отдал лишь в четырёх трагедиях («Меланиппа-философ», «Царь Иксион», «Лаодамия», «Фамира-кифарэд», 1901-1906), но и в них, как отмечал автор, «отразилась душа современного человека».

Лишь под конец своего пути Анненский успел войти в литературную жизнь, участвовал в создании журнала «Аполлон», был чтим акмеистами. Мастеру «Кипарисового ларца» были обязаны Ахматова и Пастернак, Маяковский и Хлебников.

 

Неюбилейные размышления

Сегодня мы отмечаем юбилей великого русского поэта. А 30 ноября 1909 года на ступеньках   Царскосельского вокзала умирал человек, который при жизни «и тени не оставил» в русской поэзии. Высокопоставленный чиновник и известный педагог, самозабвенный переводчик и глубокий, иногда парадоксальный, критик, был, несмотря на далеко не юный возраст, начинающим стихотворцем, чья единственная «оригинальная» книга прошла незамеченной, а начавшееся незадолго до смерти сотрудничество с «Аполлоном» было прервано редактором без всяких объяснений.

Поэт, без которого наша словесность непредставима, оказался лишним для современников. Нечто подобное было немыслимо в пушкинскую эпоху. А в начале прошлого столетия это стало реальностью. Да, искусство развивалось стремительно, неудержимо, постоянно пополняясь сильными, оригинальными дарованиями. Но судьба Анненского – пасынка Серебряного века – кажется печальным предзнаменованием того перелома, который вскоре ожидал русскую культуру.

Иннокентий Анненский... Кем видится на расстоянии века этот человек, которого современники не разглядели и не поняли? Каковы уроки его «громкой» прижизненной безвестности и негромкой посмертной славы? Или это «дела давно минувших дней», интересные лишь историкам литературы? В конце концов, не всё ли нам равно, как кто-то когда-то относился к поэту, если остались стихи, которые завораживают?

Не всё равно. Совсем не всё равно. Осталась обида за его преждевременный уход. Осталась досада от ограниченности и грубости, свойственных, увы, даже лучшим из тех, с кем поэт сталкивался. Ведь разрыв между самоощущением гениального творца-новатора и статусом дебютанта, стихотворца-неудачника убивал его едва ли не активнее, чем многолетняя сердечная болезнь.

Анненский-поэт не считался ни с табелью о рангах, ни с наличием разных групп и направлений. Ничего, кроме собственно поэзии, его не интересовало. Слову, ему одному, Иннокентий Фёдорович посвятил жизнь. Стараясь не думать о тотальном одиночестве среди окружающих, просто игнорирующих неповторимые, отточенные стихотворения, ибо их автором был «Ник. Т-о» – человек без имени, не материализовавшаяся пустота. По горькой иронии судьбы, своей новой книги, где псевдонима не было в помине, поэт не увидел. Как не услышал уважительных слов, которые вдруг нашлись у собратьев по перу, до этого ограничивающихся высокомерием и небрежностью. Что ж, говорить хорошо лишь о мёртвых стало «доброй» традицией уже в те времена. Как и снобистское отношение «признанных» к «новичкам». Кажется, что лорнет Зинаиды Гиппиус, точнее, Антона Крайнего – неотъемлемая принадлежность многих современных литераторов. Иное отношение, заинтересованное, доброжелательное, пушкинское, выглядит скорее анахронизмом.

Анненский, едва ли не первым взваливший на себя психологический груз безвестности, достойно пронёс его до конца. Ничуть не заботясь о налаживании столь, казалось бы, нужных литературных контактов. Неукоснительно следуя собственному вкусу и собственной совести. Не давая себе поблажки ни в одной строке. Заставляя слабое, больное сердце работать на износ. Фанатично служа тому, во что верил: поэзии и вечности.

Единственный вид фанатизма, вызывающий безусловное доверие.

 

Борис Суслович

 

Август-2015

 

Несколько автографов И. Ф. Анненского



 

Стихи, посвящённые поэту

 

Николай Гумилёв

 

Памяти Анненского

 

К таким нежданным и певучим бредням

   Зовя с собой умы людей,

Был Иннокентий Анненский последним

   Из царскосельских лебедей.

 

Я помню дни: я, робкий, торопливый,

   Входил в высокий кабинет,

Где ждал меня спокойный и учтивый,

   Слегка седеющий поэт.

 

Десяток фраз, пленительных и странных,

   Как бы случайно уроня,

Он вбрасывал в пространства безымянных

   Мечтаний – слабого меня.

 

О, в сумрак отступающие вещи

   И еле слышные духи,

И этот голос, нежный и зловещий,

   Уже читающий стихи!

 

В них плакала какая-то обида,

   Звенела медь и шла гроза,

А там, над шкафом, профиль Эврипида

   Cлепил горящие глаза.

 

…Скамью я знаю в парке; мне сказали,

   Что он любил сидеть на ней,

Задумчиво смотря, как сини дали

   В червонном золоте аллей.

 

Там вечером и страшно, и красиво,

   В тумане светит мрамор плит,

И женщина, как серна боязлива,

   Во тьме к прохожему спешит.

 

Она глядит, она поёт и плачет,

   И снова плачет, и поёт,

Не понимая, что всё это значит,

   Но только чувствуя – не тот.

 

Журчит вода, протачивая шлюзы,

   Сырой травою пахнет мгла,

И жалок голос одинокой музы,

   Последней – Царского Села.                 

 

1912

 

Анна Ахматова

 

Учитель

 

Памяти Иннокентия Анненского

 

А тот, кого учителем считаю,

Как тень прошёл и тени не оставил,

Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,

И славы ждал, и славы не дождался,

Кто был предвестьем, предзнаменованьем,

Всех пожалел, во всех вдохнул томленье –

И задохнулся…

 

1944

 

Владимир Корнилов

 

Иннокентий Анненский

 

Счастлив ли Иннокентий Анненский,

Непризнания чашу испивший,

Средь поэтов добывший равенство,

Но читателя не добывший?

 

Пастернак, Маяковский, Ахматова

От стиха его шли

(и шалели

От стиха его скрытно богатого),

Как прозаики – от «Шинели» ...

 

Зарывалась его интонация

В скуку жизни,

ждала горделиво

И, сработавши, как детонация,

Их стихи доводила до взрыва.

 

...Может, был он почти что единственным,

Самобытным по самой природе,

Но расхищен и перезаимствован,

Слышен словно бы в их переводе.

 

Вот какие случаются странности,

И хоть минуло меньше столетья,

Счастлив ли Иннокентий Анненский,

Никому не ответить.

 

1987

 

Александр Городницкий

 

Иннокентий Анненский

 

Дева с кувшином над вечной водою,

О земляке своём печалься.

Анненский, борющийся с нуждою,

Грозным недугом и начальством.

Умер на привокзальных ступенях,

Не доехав до царскосельской чащи,

Не прочтя приказа об увольнении,

Утверждённого высочайше.

Его современники были грубы

И стихам поэта не слишком рады.

Говоря о нём, поджимали губы,

Встречаясь с ним, отводили взгляды.

Знаток и ценитель латыни косной,

Серебряного века предтеча,

Напечатай сонеты его Маковский,

Возможно, сердцу бы стало легче.

У вершины Олимпа упавший наземь,

Покоряясь капризу Господня гнева,

Он остался учителем тех гимназий,

До которых нам теперь – как до неба.

Под царскосельскими облаками

Он витает в красном закатном дыме.

Посмертно обобранный учениками

И всё-таки – не превзойдённый ими.

 

2004

 

Марина Генчикмахер

 

* * *

 

У раздумий беззвучны слова...

И. Анненский

 

У раздумий беззвучны слова...

Бродит сумрак по сонной квартире...

Тут узор лишь намечен пунктиром...

Тут по сути всего лишь канва...

 

Снова вечер, и вновь я одна

С гулким звуком шагов в переулке,

С кипарисовой этой шкатулкой,

Без обычного прочного дна.

 

Так прозрачно, и будто бы в лоб,

Слог за слогом, – им, чистым, не к спеху...

Но откуда он взял это эхо,

От которого лёгкий озноб?

 

И откуда возникло опять

Ощущенье невидимой кромки,

За которою то, что негромко,

Но почти что нельзя передать?

 

Как сумела нащупать рука,

Отделяя глубины

                           от вздора,

Эту тропку пунктирным узором

От него до меня, сквозь века?

 

2010

 

Александр Кушнер

 

* * *

 

Когда про ужасы читаю

Войны, блокады, лагерей,

Я прохожу как бы по краю

Чужих несчастий и смертей,

Как повезло мне, понимаю.

И ты пойми и поумней.

 

В стихах не жалуйся на скуку.

Во-первых, Анненский уже

О ней писал. Зачем по кругу

Ходить? Его на вираже

Не обойдёшь. Мечту и муку

Он разглядел в чужой душе.

 

А во-вторых, когда б сказали

Ему, какой грядёт кошмар,

Он снова б умер на вокзале.

Уж лучше вист и самовар,

Зрачки тоски, белки печали,

И скука – благо, Божий дар.

 

2011

 

Борис Суслович

 

Дорога

 

Памяти И. Ф. А.

 

Казалось –

                прохожим усталым

Бредёшь в направленьи вокзала.

 

Вокзал.

            Измотавший все силы,

Бредёшь в направленьи могилы.

 

Могила.

             Счастливчик: теперь-то

Бредёшь в направленьи бессмертья.

 

Бессмертье.

                    Его не хватало

На скользких ступеньках вокзала…

 

2012

 

Акцент-45: В публикации использованы материалы открытого цифрового собрания «Мир Иннокентия Анненского».

 

Иллюстрации:

фото И. Ф. Анненского, его жены и сына; обложки книг И. Ф. Анненского,

автографы стихотворений «Среди миров»,

«В марте», «Поэту» (черновик), последний приют поэта.

 

Фотографии, автографы – из свободных источников в интернете.

Подборки стихотворений