насторожился лес и сник.
Стал заяц бегать напрямик,
овечьи зажирели холки.
У рыси кисти на ушах
повисли непривычно вяло.
В лесу гармония пропала,
его загадка и душа.
Так, на скрещенье несвобод
и реформаторской пучины
в стране пропали вдруг мужчины
и стал народом ненарод.
А те, кто выиграли войну
и пол-Европы покорили, –
бездействуя, заговорили,
заглатывая лжи блесну.
И всё пошло, как с молотка,
что было дорого и свято,
с продажной лёгкостью раската
неумолимого катка.
И женщины, храни их Бог,
что в мае нами так гордились,
чужими снегами умылись.
Да будет снова волком волк.
По чести – ношу и суму.
И нет достойнее причины:
Вернутся к женщинам мужчины,
Уже готовы ко всему.
я б купил жене три платья,
три пальто, три пары туфель
и корзину помидоров.
В дождь пускай она не мокнет,
в снег пускай она не стынет,
в день весенний пусть выходит
в лёгком платьице весёлом.
Если был бы я богатым,
я купил ей сок брусничный,
завалил бы подоконник
фиолетовой сиренью.
Пусть она остудит губы,
пусть она поднимет брови
и, зарывшись в гроздьях влажных,
пусть отыщет семь семёрок.
Если был бы я богатым,
сапоги купил бы Юрке,
сапоги купил Тимуру,
сапоги купил Игнату.
Нож вручил им, и двустволки,
и билет плацкартный жёсткий
и сказал бы:
– За Тайшетом
по дорогам бродят волки.
Если был бы я богатым,
я повёз бы Стёпку к морю:
не в Одессу и не в Сочи,
а к причалам Балаклавы.
Там три цвета торжествуют:
синий, белый и зелёный.
Бухта, сахарные сопки
и деревья – пояс бухты.
Пусть он, сын мой, не увидит
цвет четвёртый, цвет особый.
Там его я пролил в травы,
Не мечтая о богатстве.
помани и балдей.
Хорошо быть свободным
от толпы, от идей.
Как в некошеном поле,
средь балованных трав,
пой, дичая от воли,
морду к солнцу задрав.
Не слуга, не провидец –
сын небес и морей.
Нет достойных правительств
и надёжных царей.
Есть в заброшенной даче
выше локтя рука.
И, счастливый, незрячий,
ты плывёшь сквозь века.
Не круги и квадраты.
Все в длину и в длину.
Зарываясь в закаты,
обрывая струну.
Звёзды бывают тоже маленькие и большие.
Те, что поближе – близкими, те, что подальше – дальними,
Если ты счастлив – счастливыми, если грустишь – печальными.
Звёзды бывают крупными, в южных широтах яркими,
Спелыми, словно яблоки, те, что сбивают палками.
А иногда и тусклыми точечками одинокими –
Они зовутся грустными или попросту зимними.
Восходят они далёкими, то ранними, то поздними.
Те, что одни – одинокими, те, что вместе – созвездиями.
Звёзды не умирают, вечно качают ветра их.
Если нет звёзд на небе, значит, ищи их в травах.
Если травы пожухнут, в море они зажгутся...
Звёзды не умирают, звёзды ещё зажгутся.
Звёзды не умирают, звёзды ещё вернутся.
Этим все люди живы, этим живи и ты.
Звёзды не умирают, звёзды – это надежды.
Весенние или зимние, туманные или ясные
Небесные звёзды – синие.
Все звёзды земные – красные.
об окнах, но не круглых, а квадратных,
о чёрной,
теплой,
вспаханной земле,
а ты меня уже зовёшь обратно!
Куда зовёшь,
к чему опять ты мне!..
Мне всё знакомо, всё в тебе не ново.
Гляжу в окно – волна всплывет в окне,
глаза закрою –
море хлынет снова.
Мигнёт из тьмы далёким маяком,
качнёт, толкнув,
как локтем у штурвала…
И, словно в детстве, бродишь три квартала
за каждым незнакомым моряком.
с такой же страстью,
полною губой,
тебя, уже не ставшего тобой,
не стряхивая соловьиной пыли?!
За что любить?!
За тяжесть жёсткой кисти,
за чёткой узнаваемости след.
За вечно заряжённый пистолет,
лежащий в строгих,
не опавших листьях.
Я многое ещё пока могу.
Не гнусь, держу прямой удар, не лгу.
Чужие льды колю
пудовым ломом.
И ждать умею
тонкокожим домом.
рукой раскованно мужскою,
серьёзно ноября десятого
затеять дело колдовское.
И, раздвигая жизни занавес,
презрев: «любила – не любила»,
начать, как начинают заново
всё то, что не было и было.
Начну с чего-нибудь хорошего.
С дождя, в три пальца –
лил, не капал.
Нет, с платья,
что небрежно брошено
не на диван, а в спешке на пол.
С причала, вырваться готового
в разболтанное штормом море.
Где сразу отданы швартовые
и три гудка прощальных с мола.
Пожалуй, вспомню неуверенно
пустых размолвок
постоянство.
Все наши ночи, что потеряны,
безмолвно выброшу
в пространство.
Но старым пляжем под Пицундою,
рассветом, пойманным
с поличными,
в дни замирений безрассудные
взойду, как хлебами пшеничными.
Я верю прорубям, проталинам,
разрывам облака гусиного...
Сирень соседствует
с татарником,
перетекает розовое в синее.
Душа с душою не прощается.
Уходим, чтоб соединиться.
И журавлями
возвращаются
давно пропавшие синицы.
Всевластна остановка вечная.
Но, на борт прыгая с причала,
есть шанс остановить конечное,
чтоб хоть на миг
начать с начала.
условности соблюдены.
С концами концы сведены.
И все промедленья в отставке.
Когда очевидцы поддаты,
И миг на последней резьбе.
А небо и бездна в тебе,
смещая круги и квадраты.
И круто поставлены на кон
раздраем, разлукой, судьбой
последние «ой-йой-йой-ой».
А стоптано семьдесят
с гаком.
Надену я кепочку в клетку,
к знакомым спецам подрулю.
Из лайки пошью я жилетку
и ухо серьгой проколю.
это то, что всё длится и длится.
И не может никак возвратиться.
И себя, и ушедшее жаль.
Как ушло оно и почему
так мучительна тяжесть
томленья.
Как в церквах панихидное пенье
сквозь оплывших
свечей полутьму.
Камни скорби – тоска глубины.
Можно пулей ответить
на пулю.
А печаль – из уплывшего тюля
с неосознанным чувством вины.
* * *
то, что чудом досталось.
И глотка не осталось
того, что любил.
А ошейник тугой
пусть разносит кто молод.
И холод на холод
пусть множит другой.
Не искатель затей.
Кто ж я? –
Гул побережий,
Соль набухших сетей,
Боль ладоней растёртых,
Смутный ропот полей
И летящий над портом
Я сюда не с речами,
Не за праздным житьём.
Мне не спится ночами
В сытом доме моём.
Хмель жасмина дурманный
Стал не люб, хоть убей…
Я опять сквозь лиманный
Проползу Хаджибей.
Лягу в жиже дорожной,
Постою у плетня,
И не жаль, что, возможно,
Утро юности, где ты?
Мне тебя не вернуть.
По незримым приметам
Продолжается путь,
Путь суровый и тяжкий
От зимы до весны…
Мы, как нитки в тельняшку,
В нашу жизнь вплетены.
пред чучелом орла?!
У чучела заоблачного зверя
какая стать,
каков разлом крыла!
Какие настороженные перья,
надмирный взор: мол,
всё ничто пред ним.
Нахохлившийся, хищный,
вечно новый
Живой орёл
с моделью двойниковой –
с бескровною моделью несравним…
вторичная поэзия. Она
толпе всегда понятна и любезна.
Но соль её – лизни – не солона.
А бездна – загляни в неё – не бездна.
Четвёртые сутки подряд
лиловые астры, как губы,
цыганские губы, горят.
Лиловые астры, как жалко,
что поздно они расцвели.
Но всё-таки вспыхнули жадно
в ладонях остывшей земли.
И жаль, что всё это серьёзно:
пропавшее лето, дожди.
И поздние астры. И поздно
всё то, что ещё впереди...
Чужой, в чужом пространстве
нелюдимом.
Ночь отпылала, утро отплыло.
И водка – мимо.
Пиво – мимо.
Раки – мимо.
Сжёг книжку телефонную свою.
Они ушли землёю, небесами.
Остался с их живыми голосами.
Один на все четыре
стороны стою.
украдкою нет-нет да оглянётся.
Прошу у Бога –
пусть меня коснётся
опять, как в детстве,
мамина рука.
Я буду нем в последней тишине.
Пусть медленно наступит
равновесье.
Никто другой уже не нужен мне.
Её рука прикроет поднебесье.
...Теперь, когда одна земля права,
с которою меня навек связали,
покой молчанья – будут те слова,
которых мне при жизни
не сказали.
не в тюрьме,
не во рву,
не в плену –
без друзей проживу.
В тишине проживу,
не спеша.
Как с нездешней душою
душа.
На пороге теченья веков.
Без упреков,
без клятв,
без звонков.
Надоели финты
да финты.
А куда они делись,
мосты?!
Не в бою,
без мостов проживу.
Не в тюрьме,
не в плену,
не во рву.
…Рано смерклось,
намыло пески.
Тишина
заломила виски,
хоть качай половицы
в дому.
Тень заката
не смять одному.
…То ли сам себя
не угадал.
То ли позднюю скатку
скатал.
С ними – горько.
Без них – со двора.
Выйдешь – завтра.
Вернёшься – вчера.
ветром хмельным заряжён,
нужно прорваться к сирени
вместе с пчелой и стрижом.
Как предвкушенье улова,
как тишине – высота,
необходима лиловость
вспыхнувшего куста.
И, раздвигая пространство,
цепкость его берегов,
хочется вплыть в африканство
после тяжёлых снегов.
Чтоб, наконец, задохнуться,
может, последней весной.
Чтоб в Балаклаву вернуться,
в стойкий сиреневый зной.
И не страшна быстротечность.
Радость всегда недолга.
Жизни короткая вечность:
май! После мая – снега.
Следы – это был человек и нету,
Следы – это только то, что осталось,
Следы, неразмытые морем,
Вдоль моря – следы,
Словно петли вдоль окон до жёлтой берёзы
И вновь вокруг дома,
Вдоль окон до желтой берёзы –
Этим утром я принял решение,
Следы
От сапог, от ботинок, от туфель,
Босые следы,
Уходящие в лес или в дюны по морозной примятой траве,
По первому снегу
Следы – это был человек и нету.
Следы – это только то, что осталось,
Но всё остаётся с тобою навеки,
Но всё с тобою навеки уходит,
Если утром, а не днём или ночью...
Если утром, а не днём или ночью
Один на один с собою,
Один на один с собою
Ты принял решение.
Этим утром я принял решение...