Акцент-45. Давнему другу и автору альманаха Георгию Садхину 5 февраля исполнилось 70 лет.
Здоровья, любви и новых стихов, дорогой юбиляр!
* * *
Лёгкий столбик свирели из рук ускользнул
в бузину.
И когда рассвело,
вспомнил только как внук одуванчики дул,
как отец меня стриг наголо.
* * *
Игорю Спивакову
Высокие яблони густо цвели,
И юность пока отпускала бородку,
их ветви склонились до самой земли
и яблоки падали в лодку,
которую для властелина колец
древесной пружинистой стружки
в саду мастерил наш кумир – твой отец.
И лодки его, как игрушки,
резцами кроили заросшей реке
покров из стремительных линий.
И девочки прятались на островке
от нас под венками из лилий.
С откоса Чайковский Пётр Ильич
Махал:
– Не испортьте поклёвку!
И ты улыбался мне:
– Пальцем не тычь!
И гнал за Низы под Шпилёвку.
* * *
Я брожу в далёких дворах,
пустоту рукой охватив,
и пою стихи в соцсетях
и ещё забываю мотив,
когда слышу твоё «Лови!»,
Догоняю в пятнадцать лет,
тогда знали мы о любви:
до шестнадцати её нет.
Вовка Белый, на нос – картуз,
а в руках – семья голубей,
извещает Советский Союз:
Жорик женится на тебе!
Яркий свет проливает окно,
зонт раскроет сирени куст.
Перемешивай домино.
Пусто-пусто. За нас дуплюсь.
И в сирень тебя наряжать.
И сирень пышна, хороша.
И взрослеть, сиренью дыша.
И ещё сидеть, не дыша.
Я брожу в далёких дворах,
и повсюду цветёт сирень.
Ходят голуби в двух шагах
от скамейки, укрытой в тень.
* * *
Клёво кружок фуражки
метить пером ножа –
с нашей пятиэтажки
верхнего этажа.
Ветхий фронтон собора
щурься на пыльный миг!
Не ощутить укора
камню за птичий крик.
В луже, недосягаем,
крестит Седой котов.
В «жёсточку» обыграем,
в «стеночку» и в «котёл».
Поторопись, эпоха,
в летний кинотеатр!
Чтоб избежать подвоха
мятой колоды карт,
смойся в кинокартину,
и освещай лицом
зала середину,
если пришёл с отцом,
а если – нет, герою –
с дерева фильм смотреть,
ветви его укроют,
стырят экрана треть.
А отряхнёт от пыли
и заморозит взгляд
девочка из квартиры
с номером шестьдесят.
* * *
Мише Ведмедере
Фитиль керосиновой лампы потух.
В сарайчике сжалось начало,
когда ураган, как соседский петух,
влетел и сорвал одеяло.
И тень отступила. И стало светло.
Огромный испуганный фикус
ладонями листьев упёрся в стекло,
стараясь из рамы не выпасть.
Вихрь ворохом склянок оклеил юлу.
И нас у соседей искали.
Тогда сорванцы на Казацком валу
кривой самолёт запускали.
Кружа кукурузника рваную тень,
разбрасывая листовки,
держись, ураганом отмеченный день,
за памятные зарисовки!
Расхристанный ветер, давай, отрывай
лаптопа заветную дверцу.
И падает в речку сарайчик со свай
в кувшинки к зелёному сердцу.
* * *
– Испанцы! – кричал ассистент режиссёра. –
Испанцы! – Испанцы. Вот это умора!
Двух братьев еврейских и смуглого Вовку.
С порога Ленфильма зазвали в массовку.
Ах, Вовка! Наколка господней шпаргалки
сотрётся быстрей, чем со стен коммуналки
сосед-выпивоха; там дверь на крючке,
где водка лежит в туалетном бачке.
Шуршали одеждами белые ночи.
Сметая под стол хлебных крох многоточья,
садилась на угол тетрадки панама.
Какое влеченье к стихам Мандельштама!
Каким увлеченьям отдать предпочтенье
подскажет ли девичье головокруженье
от Века Серебряного, однолюб,
иль Гена-картёжник по прозвищу «Рубль»?
Мы сами с усами. Их мода – каприз.
Ты – под «Песняров». Я растил их под «Битлз».
По пятницам – клуб, где всегда горячо.
Там Слава Полунин – до славы ещё…
Твоих коммуналок забыл адреса.
Lost ticket to ride back in USSR.
Ах, Вовка! И вот уже песня пропета.
И можно закутаться в плед интернета,
когда обнимаясь поём в караоке,
хоть ты далеко-далеко на востоке.
И можно на друга попялиться
под пиво и водку по пятницам.
* * *
Саше
Я бы троицкий снег
закатал в белый ком.
И унёс для потех,
подхватив рюкзаком.
Пенсильванские ветры
ему не страшны.
Он, не ведая смерти,
лежит до весны.
От Пучкова по полю
и укрытой Десне
поспешу за тобою
опять по лыжне.
Поскользнусь. Упаду
на распаренный бок...
Там, где ивы во льду,
пусть хранит тебя Бог!
* * *
Снежное утро. На горке детишки.
Женщина в чёрном, как будто из книжки,
с зонтиком чёрным и таксою чёрной,
с американской улыбкой притворной.
Такса, как вакса, как гуталин.
Снег белый-белый и пудель один
белый соседский, из штата Айдахо,
вид – молодецкий с упрёком без страха.
Шахматы. Белым предсказан успех
и трехходовый одержанный верх.
* * *
Проснусь от зажжённого света.
Балконной двери белизна
качнётся от сильного ветра.
На скользкой верёвке из льна
заплещет простая рубаха.
И, крылья в испуге поджав,
прищепки забьются от страха
за детский короткий рукав.
* * *
Схоронишься во мне,
завязав глаза льном,
укрывая счастья вину.
Мы сердец глубину
промеряли ножом
и, как дети, играли в войну…
* * *
Гори, гори, моя звезда,
звезда царя Давида.
Течёт холодная слеза,
бессонная обида.
А в ней цветные рыбки,
наивные и храбрые.
Все делают ошибки,
а погибают слабые.
© Георгий Садхин, 2009 – 2021.
© 45-я параллель, 2021.