Мимолётные розановские ямбы
Совсем недолго мне носить осталось
Дырявый золоченый портсигар
И новое пальто… Но где же радость?
И где печаль? От мира я устал.
В душе моей – пустыня среди скал.
Я вышел весь… Похоже, это старость.
Моя любовь к вещам, мои привычки
Осыпались, как старая листва.
Жизнь держится на мне едва-едва.
Я еду по Бассейной, сидя в бричке.
Ухабам в такт седая голова
Качается на шее, как на спичке.
Прохожим людям я совсем не нужен,
И сам ко всем сегодня равнодушен.
Я выдохся… Покрыта пылью шляпа.
Какой-то гадкий тошнотворный запах
От портсигара и пальто из драпа,
Как будто их владелец мылся в луже.
Наверно, надо выбросить меня,
Как те цветы, что в третий день увяли?
Проходит жизнь, копытами звеня.
Куда она идёт, в какие дали?
Зачем ей все любовные печали
И радости? – Представьте, знаю я…
Я браку посвятил бы лучший храм!
И пусть ханжи кричат, что это срам.
Меня пленяли Веста и Эрато,
Мужская сила в Аписе рогатом.
Я женским наслаждался ароматом
И Богу верен был, как Авраам.
Люблю красивых женщин и мужчин,
Боготворю зачатие и роды.
Но людям в наступивший век машин
Нужны, увы, не таинства природы.
Рекой течёт по жилам сладкий джин,
И племя гибнет в омуте свободы.
С мольбой смотрю в небесное стекло
Глазами киликийского еврея,
В бессмертие души почти не веря.
И еду тихо, чтобы не трясло, –
Листочками изрядно облетел я.
Но Солнце любит всех, и мне тепло.
Говорил литератор в шутку
Александру и Маргарите Беляевым
Говорил литератор в шутку перед смертью своей супруге:
«Заверните меня в газету. Я был верным слугой газет».
А супруга сидела рядом и его целовала руки.
Неужели они с супругом вместе прожили двадцать лет!
Сын священника жил в постели при безбожной советской власти.
Параличного все жалели. Видно, Ангел его хранил.
Маргарита ему открыла, что такое земное счастье,
что такое семья и дети… Александр ей открыл свой мир.
Фантастический мир иллюзий он творил, сочиняя прозу:
с Ихтиандром нырял в пучину, с Гуттиэре роман крутил,
с Ариэлем летал по свету, силой мысли взмывая в воздух,
и главу оживлял без тела, чтобы к Богу найти пути…
Литератор лежал в исподнем, лишь прикрытый простынкой белой.
От голодного истощенья возвышался горбом живот.
За окном подвывала вьюга, погребальные песни пела.
Грохотал, точно бил в литавры, вдалеке ленинградский фронт.
Письмо Сталину, или Ответ пианистки
Марии Юдиной
Бесконечная радость любви и добра, воплощаясь в торжественный звук,
из источника веры рекою текла и срывалась с порхающих рук.
Тихой скорбью клавирный шумел Иордан из «Рекорда» в московской глуши.
Эту музыку слушал усатый тиран, размышляя о тайнах души.
Кто же лирой посмел за живое задеть полубога грузинских кровей
и в Adagio высшие силы воспеть? Кто же этот бесстрашный Орфей?
На рояле одна из Христовых невест вдохновенно играла в ночи, –
пианистка Мария, носившая крест под хламидой из чёрной парчи.
Оркестранты ей вторили, дух затаив, и от страха дрожал дирижёр,
повторяя в душе этот грустный мотив как расстрельной статьи приговор.
Звуки Моцарта тихо являлись на свет, шелестели, подобно дождю.
Лишь к утру записав этот слёзный концерт, отослали пластинку вождю.
Он всё слушал её и три ночи не спал, – Ахиллес, поражённый в пяту,
то, как бес, хохотал, то надрывно рыдал. Видно, с совестью был не в ладу…
Пианистка играла, и виделось ей, что еврейскую дочь сам Христос
через залы искусства ведёт в Колизей по ковру из нарциссов и роз.
На трибунах гудел возбуждённый народ. Выступали с речами жрецы.
У арены, заполнив широкий проход, ждали казни святые отцы.
Тихо пели они, чтобы страх победить, чтобы муки их были легки,
и молили Христа милосердно простить неразумным врагам их грехи…
Сотни тысяч священников в алой крови на арене лежали ничком, –
над телами стоял беспощадный раввин и махал ритуальным клинком.
«Сколько будет ещё человеческих жертв? – прошептала Мария в слезах, –
Я боюсь, что теперь не увижу Твой свет в этом мире, где царствует страх».
«О Мария, не плачь! – ей сказал Иисус. – Мы едины в несчастье земном.
Славя Бога за всё, утоляй свою грусть белым хлебом и красным вином…»
На прокатном рояле цветы и конверт, – из Кремля приезжал воронок.
Двадцать тысяч рублей за прощальный концерт пианистке прислал полубог.
Но Мария, живущая вечно в долгах, помогавшая ссыльным «врагам»,
не пеклась о квартире, болящих ногах и была равнодушна к деньгам.
В благодарность она написала тогда меценату Иосифу так:
«На ремонт старой церкви я деньги отдам. В этом вижу особенный знак.
Истребляя народы за ложную власть, Вы не ведали мира в груди.
Я просить буду денно и нощно за Вас. О Господь! Просвети и прости…»
Бесконечная радость любви и добра, воплощаясь в торжественный звук,
из источника веры рекою текла и срывалась с порхающих рук.
Сон о мёртвом брате
Юрию Левитанскому
Мой брат пришёл ко мне, но был он неживой,
с простреленной насквозь, поникшей головой.
Холодная ладонь легла в мою ладонь.
Меня сквозь сон пронзил его смертельный стон:
«Что сделали со мной, ты видишь, милый брат?!
Война тому виной, хотя я не солдат.
Я мирный человек, пришедший на майдан,
где ангел, почернев, застыл, как истукан,
а люди, озверев, забыли о любви
и утопили мир в пылающей крови.
Там в снайперский прицел на миг попал и я,
в затылок или в лоб ужалила змея.
И яд проник в меня стальным веретеном,
и радость бытия забылась мёртвым сном.
Скажи мне, добрый брат, что делать мне теперь,
когда внутри меня семиголовый зверь?!
Я за грехи людей проказой поражён, –
за слёзы матерей, сестёр, детей и жён.
Моя душа горит и в клочья рвётся плоть,
и змеями из дыр, шипя, струится злость.
Но это не конец, а дальше будет взрыв
и выплеснется ад сквозь лопнувший нарыв,
и многорукий бес войдёт в сердца людей,
чтоб башню до небес создать из их костей,
и кровь из ран рекой текла, текла, текла,
и, злобою горя, взрывались их тела,
и матери рожать отказывались впредь,
и мудрые отцы обожествили смерть…»
Сквозь сон я отвечал: «Христос – наш поводырь!
Он нас с тобой ведёт в свой горний монастырь.
Ты для меня – и крест, и истина, и жизнь.
Прошу тебя, мой брат, на спину мне ложись.
На небо побредём по мукам бытия.
Мы вместе обретём свободу, ты и я.
Войдём под светлый кров Небесного Отца,
там ангелы печать тебе сотрут с лица…»
И тёплая рука легла на спину мне,
как будто наяву, как будто не во сне…
Невоград
Невоград священный стал Альма-матерью
для умов великих российской нации.
Вот и ты прошёл здесь, хвала Создателю,
по ступеням высшей версификации.
Да, какие были поэты-щёголи,
из каких созвучий рядили маковки,
не цари, но царской походкой цокали
вдоль Фонтанки, Мойки, Невы и Карповки!
В Петербурге тучи висят над крышами.
Спиртом горе льётся, мутит сознание.
Пёс бездомный лает и лает виршами,
выполняя с чувством Небес задание.
Покидают Землю поэты-странники…
Запиши всех, Отче, в Твоём Помяннике!
Ржевский полигон
На Ржевке не дачи, а спальный район,
Теперь это часть Петербурга.
За нею военный лежит полигон –
Забытая Богом округа…
На Охтинском поле понуро стоят
Баллистики ржавые монстры.
Мелькают, как стрелы, машины по КАД,
Дымя чем-то кислым и острым.
Мир стал совершенней в искусстве войны,
От «Смерча» не спрячешься в доте.
Вот свалка снарядов среди бузины,
Разбитые пушки в болоте…
На сто километров луга и леса,
Лишь сталкеры в чаще гуляют, –
Посты на дорогах, глухие места.
Закрытая зона: «Стреляют!»
Кресты-кенотафы без слов говорят
Об ужасах красных развалин:
В двадцатых стреляли господ и солдат,
В тридцатых всех прочих стреляли…
Невинные люди под спудом лежат,
Зарытые голыми в ямах.
Им смерть подарила цветочный наряд
И слёзное пение в храмах.
Заключённый
Если рядом нет ангелов светлых,
Остаётся общаться лишь с тёмными,
Корчить рожи и рыкать – удел их,
Да толпу гнать на бойню колоннами.
В душной клетке все голуби серы
По канонам тюремной ментальности.
Паутиной натянуты нервы
Виртуальной сакральной реальности.
Я такой же, как все, заключённый
В этой клетке по собственной прихоти.
Лучше белое выкрасить в чёрный,
Чтобы выжить в кромешной безликости.
Гипердактилический канон
Когда святым ставят памятники
и те становятся идолами,
которым молятся праведники,
руководимые риторами…
Когда цинизм проповедуется,
войну народов развязывая,
и цель благая преследуется:
всем тварям – камера газовая…
Когда вокруг толпы верующих
в божков и листики фиговые,
найдешь ли к Господу ведающих
пути сквозь догматы фриковые?!
Когда же гроздья рябиновые
затмят все звёзды рубиновые?
© Геннадий Миронов, 2011-2014.
© «45-я параллель», 2014.