(о книге Виктора Хатеновского «В застенках рая», М.: Российский писатель, 2018)
Книга стихов Виктора Хатеновского «В застенках рая» вышла в юбилейный для автора год и представляет собой калейдоскоп поэтических откровений сквозь призму трёх с половиной десятилетий. Уже в двадцать пять поэт написал сделавшее его узнаваемым и цитируемым посвящение Марине Цветаевой:
За неженскую
Мощь и силищу
Твоим словом я
Воздух вымощу.
За талант в крови –
На глазах – толпы
Я слезами Вам
Ноги вымыл бы.
Именно с этих строк, как мне кажется, началось восхождение Виктора Хатеновского на поэтический Олимп, кровавый и беспощадный. Желая счастья и здоровья своему ангелу, музе, поэт добавляет: «Уходи!.. А мне пора / Шею брить для топора». Немногим позже этот символический топор заберёт у поэта отца:
Жил без племени, без рода. Выскоблила – бровь
В пятьдесят четыре года – горлом хлынув – кровь.
Да, безродного – ввиду жизненных обстоятельств, однако же, благородных кровей по происхождению...
Судьба провела Виктора Хатеновского, «наследника польской знати», по улицам родного Минска, коридорам Белорусского театрально-художественного института, откуда отчислила за «излишнюю разговорчивость и дурной характер», заманила в Саратовское театральное училище, вручив затем интереснейший сценарий жизни, где он был в роли слесаря, грузчика, геолога, рабочего, продавца, актёра, преподавателя йоги и, конечно же, поэта, поэта-бунтовщика с «походкой дуэлянта».
Он, «раскроив наделы лба», постоянно всходит на плаху поэзии, потому что истинный поэт обязан умирать и возрождаться. Хатеновскому чужда безропотность, даже в диалоге со смертью он красноречив и дерзок:
...Что ты ластишься, рвань заборная?
Уж давно не лил водку в горло я.
Не пою, не пью – мясо кушаю,
Да из форточки Бога слушаю.
Ответ «безносой» сменяется попыткой раскрыть Всевышнему глаза на земные дела:
А за стёклами – копоть, смрад и грязь.
Я кричу, задрав морду кверху: Слазь!
Погляди – с вином, с песней, с плясками
Твой народ, как встарь, кормят сказками.
Погляди, услышь, как на площади
Люд простой орёт в небо: «Господи!»
Как в церквах с колен на распятия
Смотрят матери, сёстры, братия...
Противоборство с жизнью, смертью, властью – каждодневное существование поэта. И, рассказывая об этом, он не ищет красивых слов:
...Ты нам зрение не засти –
Нам привычно жить во лжи.
Вырвавшись из волчьей пасти,
Ты нам лучше расскажи,
Как в подвалах на Лубянке
Расчленяют под «ура!»,
Сжав сапёрные лопатки,
Дел заплечных мастера;
Как в любое время года
С громким чавканьем сапог
Вперемешку с кровью рвота
Бьёт струёй под потолок...
Кровь всюду: в подвалах Лубянки, у расстрелянного егерями зубра, в развязанных злых языках мужиков, решивших «заткнуть пасть» титулованным хозяевам жизни, на которых «племя жалкое рабов» гнёт спину: «Пусть на Кронверкском валу захлебнёмся кровью, / Пусть в Сибирских лагерях околеем...» Однако же автору горько, что дальше слов у мужиков дело не идёт. А значит, опять топить буйные умы в стаканах и надеяться на авось да на как-нибудь. Тех же, кто осмеливается встать на дорогу свободы, зачастую ждёт короткое или долгое «свидание с Родиной». Становится понятным абсолютно точный выбор названия книги: «В застенках рая».
Центральная дорога... Я
Шёл, никого не трогая.
Вдруг – курва бледнолицая
Кричит: «Стоять! Милиция!»
И – «В каталажку ворога!»
За что?! – «Пострижен коротко».
Я расплатился сотенной
За час свиданья с Родиной.
Ни на кого не надеясь, автор точит поэтический клинок, оттачивает строки, чтобы выскоблить мучающую его боль из чрева многострадальной страны и своей души. Он верит, что его «стих сильнее топора», и что «отбросив в сторону топор, / Палач возлюбит человека».
...Я ж – дурак; больное тело
Вздыбив, вновь иду на Русь.
Трон свободен, Кремль безлюден.
К колокольне льнёт народ...
Воцарюсь! Иль, как Распутин,
С головой уйду под лёд.
Историческая, кровная память поэта сродни знамени, с которым нужно пройти до конца. А может быть, она обитает в тех поэтических провинциях, где ты готов «без слёз, без водки / Из сердца выскоблить Москву»?
Вдохнув разнузданность бедлама
В кумирню сплетен, склок, интриг,
Премьерша, фея, сволочь, дама
С листа сыграет – Лилю Брик.
Взорвётся текст, прогнутся доски;
Взлохматив рифмой канитель,
С разбега вздорный Маяковский
Нырнёт в проклятую постель.
Жизнь будет, сдвинув занавески,
Как поезд, мчаться под откос...
Всегда найдётся повод веский –
Чтоб в муках корчился Христос.
Спектакль закончится. В буфете
Смыв коньяком подкожный зуд,
Волчицей вскормленные дети
Премьершу – «курвой» назовут.
Россия и любимая женщина для Хатеновского – две равновеликие величины. «Я люблю Вас – даже больше, / Чем расхристанную Русь!» Поэт счастлив в редкие минуты, чувствуя единение не только со второй половинкой, но и с Всевышним: «И я был чужд сомненьям и порокам, / Покуда мы любовь делили с Богом». Более того, одни из лучших строк поэта о любви к женщине рождаются при обращении к Господу, превращаясь в чистую молитву любви:
Благодарю Тя, Господи!
Господь, благодарю –
Её по Красной площади
Не вёл я к алтарю,
И радостью, обещанной
В начале всех начал,
Ты с этой дерзкой женщиной
Меня не обвенчал.
Благодарю Тя, Отче наш –
В стране грехов и грёз
Всё пройдено, всё кончено
Без крови и без слёз.
Доверившись сну вещему –
Слов попусту не трать...
Пролей на эту женщину
Любовь и благодать!
Выстраивая пары – поэзия и кровь, любимая и родина, история и современность, театр и жизнь, любовь и Бог, неволя и свобода, рождение и смерть – поэт пытается через параллели вывести одно через другое, чтобы снова и снова убеждаться в несовершенстве бытия, обречённого на бесконечную смену кумиров.
«Жизнь – суета сует».
Екклесиаст не просто
Был прав... И правды нет –
От люльки до погоста.
Распотрошив холмы,
Перепахав полмира,
Слепцы поют псалмы
В честь нового кумира.
И, рубанув с плеча,
Купая губы в лютне,
Восторженно рычат
Натруженные будни.
Томленье, зависть, страх;
Отелло, Гамлет, Яго...
Но – возвратится в прах
Восставшее из праха.
И всё же слово «жизнь» остаётся главным в творчестве Хатеновского. Не случайно с него начинаются сразу несколько стихотворений. Жизнь – это не только существование, но и память об отце, матери, о сгинувшем под Берлином деде, о канувшем в Лету Союзе, о том времени, которое «сладко пахло в предвкушении добра». Но даже если, устав от тщеты, поэт просит у Бога избавления, душа его способна согреться лишь поэзией.
Жизнь как бы невзначай
Заглядывает в стёкла.
И вздорная печаль
Берёт тебя за горло.
Ты – в ужасе. Душа,
Предвидя час разлуки,
Над бездной чуть дыша,
Стихами греет руки...
Растоптан, позабыт,
В предчувствии подвоха
Ты вновь, почти навзрыд,
О смерти просишь Бога.
© Галина Булатова, 2020.
© 45-я параллель, 2020.