Евгения
Серенко

Вы собирали когда-нибудь фотографии артистов?
Да нет, где вам... вы молодые. У вас Интернет.
А мы собирали. Вставляли их в альбомы, обменивались лишними, караулили у киосков «Союзпечати» – вдруг привезут новые? Да ещё если цветные...
– Девочки! На Привокзальной Ивашова выбросили!
– Владимира? – Ларка захлопнула учебник и вскочила с парты. – Того самого?
– А какого же? Сейчас налетят! А мы тут сиди, историчку слушай! А потом ещё классный час...
Расстроенная Ларка села за парту и закрыла руками глаза. Вот невезуха! Сиди тут, слушай историчку, а там, на Привокзальной... Разберут ведь! Как пить дать разберут...
– Что-то я не понял, – Валька остановился около её парты, – кого выбросили?
– Ивашова.
– Какого Ивашова?
– Как какого? Того самого, из «Баллады о солдате».
– И что, так и лежит там, на Привокзальной?
– Откуда я знаю? Хорошо, если лежит. А может, уже разобрали... пока мы тут торчим.
– Совсем разобрали?
– Откуда я знаю? Может, совсем, а может, под прилавок спрятали.
– Ну так надо в милицию звонить!
– Зачем?
– Как зачем? На Привокзальной людей выбрасывают, потом разбирают. Хорошо хоть, улики оставляют под прилавком.
Ларка внимательно посмотрела на Вальку и взялась за тяжелый учебник истории.
Его спас звонок.
После классного часа мы помчались на Привокзальную.
– Нет, девочки, – сказала киоскёрша, – вы опоздали. Ивашов уже кончился. И Скобцеву разобрали. Да вы не расстраивайтесь: вон, Шульженко ещё осталась.
– Вот так всегда, – жаловалась Ларка по дороге домой. – Не везёт так не везёт! Нет, ты скажи: зачем нам какая-то Шульженко? – Она вытащила фотографию и фыркнула: – Некрасивая какая! А Ирка вчера у Дома Печати Кустинскую отхватила!
– Да ладно тебе, – успокаивала я. – Шульженко тоже ничего. Сунем её на последнюю страницу, а там, может, и обменять удастся. Кстати, не забудь: нам вечером за свитерами идти.

* * *

Две изнаночные, накид, лицевая... Две изнаночные, накид, лицевая...
Сегодня девочки придут, нужно успеть довязать. Смешные они. Неужели и она такой была – в пятнадцать-то лет? Наверное, была. Правда, за фотографиями артистов тогда не охотились, но в альбомы друг другу тоже писали. «Чего вы боитесь больше всего?» Кто-то дал ей свой альбом, и она честно ответила: «Мёрзнуть». Над ней тогда посмеялись. Ещё бы! Такой примитив: «Мёрзнуть».
Другие писали: «Одиночества», «Смерти близких», «Предательства»... а тут – «Мёрзнуть». Но те, кто писал, не знали, что такое одиночество, предательство или смерть близких. А она знала, что значит мёрзнуть. Они с мамой жили тогда в Витиме, уже ударили морозы, а им никак не привозили уголь. А потом привезли, но высыпали почему-то метрах в ста от дома, и они с мамой долго выбивали черные куски антрацита из мёрзлой земли и носили в вёдрах в сарай. А когда печка, наконец, раскалилась, и они разделись и сели ужинать, мама сказала: «Хватит! Всех денег не заработаешь. Будем перебираться южнее».
Ну вот, осталось совсем чуть-чуть.
Всегда эти подружки вместе, и свитера попросили связать одинаковые: рукав три четверти, воротник шалькой, только одной голубой с белым вензелем, а другой – белый с голубым.
Людмила отложила вязанье и подошла к окну. Ранняя в этом году весна. Вот-вот почки на тополях проклюнутся. Через месяц годовщина той страшной аварии. Будут звонить друзья Андрея – те, кто смог выжить. Андрей не смог. Это теперь она знает его диагноз, а тогда они не понимали: откуда слабость? почему тошнит? отчего выпадают волосы и шелушится кожа? Ему нужно было избегать солнца, а никто не подсказал, даже врачи, и в последнее его лето они собирались на юг: туда, где когда-то встретились. Не успели.
Две изнаночные, накид, лицевая...
После Витима они с мамой каждый год ездили на море. «Отогреваться», – смеялась мама, и в то лето, когда Люся получила диплом, поехали в Лоо. Вышли утром пораньше, чтобы занять на пляже места, и обрадовались, увидев призывную вывеску: «Чебуречная». Думали, будут там первыми в такую рань, а оказалось, все столики заняты.
 – Идите сюда, – позвал их темноволосый парень в яркой ковбойке, – здесь свободно.
И на следующее утро рядом с ним было свободно. И на следующее.
И всегда.
В последний день перед отъездом Андрей пригласил её на концерт: в Сочинском курзале пела Шульженко.
В киоске на Привокзальной площади он купил одиннадцать белых роз.

– Это за «Голубку», – сказал он. – Надеюсь, она не забудет ее спеть.
Не забыла.

Андрей протянул певице цветы:
 – Спасибо. Это от меня и моей любимой.
Утром он проводил их на поезд.
Вот и всё! – почти трое суток стучали колёса. – Вот и всё!
На перроне их встретил Андрей.
– А как?.. – выдохнула Люся.
– На самолёте, – ответил он. – Ну и долго же ваш поезд тащился! Со вчерашнего вечера жду.
Больше он никогда не ждал, потому что ждала она.
Андрей ходил на подводной лодке – на «Золотой рыбке», а Люся ждала. Они жили в Заполярье и снова было холодно, как в Витиме, и ветер гнал рваные клочья седых облаков, и бесконечно длилась полярная ночь, и ещё дольше – его автономки.
Люся ждала.
В отпуск они ездили к её маме: почему-то совсем не хотелось на море, даже тёплое, южное.
Однажды во время отпуска в город приехала Клавдия Шульженко.
«Синий платочек», «Записка», «Гренада»... и, наконец:

– Спасибо, – сказал Андрей, протягивая певице розы. – Это от меня и моей жены.
А потом случилась авария. Ходили разные слухи, но ни разу никто не сказал о радиации. Андрея выписали из больницы только через семь месяцев, а ещё через год Люся стала вдовой.
– Бесчувственная, – бросил ей кто-то вслед на похоронах. – Хоть бы слезинку уронила!
Какую слезинку? Откуда? Замёрзли её слёзы. Вся замёрзла, и куда там Витиму.
 Она вернулась к маме, устроилась на работу; что-то делала, что-то читала, научилась вязать и стала брать заказы.
 – Поплачь, – просила мама. – Вот увидишь, станет легче.
Не плакалось, и легче не становилось.

* * *

Подружки пришли ровно в шесть.
Надели свои свитера, закрутились перед зеркалом.
– Как здорово! Хоть в этом сегодня повезло!
– А в чем же не повезло?
– Ой, представляете, сегодня привезли Ивашова, но нам не досталось. Пришлось Шульженко купить, а она совсем некрасивая. Никто за неё никого не отдаст.
– Некрасивая? – удивилась Людмила. – Некрасивая...
Она включила магнитофон:

– Я расскажу вам одну историю, – негромко сказала Людмила. – Когда-то в одном южном городе встретились двое...
Блестел за окном вечерний Иртыш, плыл теплоход, украшенный разноцветными флажками; звенели детские голоса...
 – А два года назад Клавдия Ивановна снова приехала в этот город. Женщина купила два билета в первый ряд и букет белых роз. Шульженко пела разные песни, ей дарили цветы, а женщина ждала свою песню. Уже в самом конце певица сказала: «А теперь я спою вам «Голубку». В переполненном зале их было только двое: та, которая пела, и та, для которой она пела. Женщина хотела подарить цветы, но не могла встать, потому что ничего не видела из-за слёз. Клавдия Ивановна спустилась в зал и подошла к ней. «Мужайтесь, – сказала она. – Мужайтесь. Я с вами».

* * *

Мы возвращались домой в своих новеньких свитерах: одна в голубом с белым вензелем, другая в белом с голубым.
 – Это ж надо, какой день хороший! – сказала я. – Сейчас приду, переставлю Клавдию Ивановну на первую страницу!
 – И я!  – подхватила Ларка. – Ни на кого её не променяю: пусть хоть сто Ивашовых предлагают! – И, подумав, добавила: – И десять Кустинских!

© Евгения Сиренко, 2022.

© 45-я параллель, 2022.