Послушай! Плыви же, покуда погода
Ещё не блажит, ни о чём не тоскуя;
Пока ты любимчик её обихода
И в небо впечатан сухим поцелуем.
Мой флот белопарусный песен и писем;
Пусть ветер тревожный тебя пролистает,
Осклабившись хитро по-песьи, по-лисьи.
Не хватит, чтоб каменный остров озвучить.
Китайское солнце, глаза свои сузив,
Нас будет за вымысел нежить и мучить.
Поморщившись сонно, расстелется гладью
Над бездной, где явственной глянет уликой
Вот и Чехия, друг мой. Но солнце село
Раньше, чем самолёт. И слева
Да и справа, как взмокнувших рыб в консервах,
Кочевого народу тьма. К тому же
По-московски почти на исходе сутки;
И Градчаны мерещатся в промежутке
Между кроной и евро. Не давшись в руки,
Чемодан как калач оплывает в луже.
Твой дебют сорвался, хоть запой до визга.
До Москвы далеко, – до Австрии близко.
Мяч пропущен – в сетке кой-где прорехи.
Твоя удаль сиро стоит поодаль.
Утром пустит в ход все свои красоты
Вожделенная Прага: готовь бинокль.
В игрушечной Богемии мало –
Таки пространство. Кирха или замок
Ежесекундно входят чрез окно
Не постучав, не проронив «сезама».
Сомлел старик, увенчанный звездою;
Во тьму веков, над Чехией летя,
Химера спорит с Девою Благою.
Фонтанчик заперт в мраморной шкатулке,
И прячет ренессансный город-сад
В бутон герани осыпь штукатурки.
Под сводами, не выдохнуть, покуда
В косой булыжник втоптанная речь
Расслабиться, как у Христа за пазухой,
В магическом волнистом рукаве
Твоём, Богемия, – но жить нам здесь заказано,
А русскому – заказано втройне.
Что тесен отутюженный камзол
Душе расхлябанной; что если борешься
За право жить – ты всё уже нашёл?..
Спать на ладони, есть с руки зерно
И не дрожать за крылышко, за пёрышко,
Жеманный истукан закатывает очи,
И лет семьсот подряд он чрезвычайно жив,–
Вертлявая деталь средневековой ночи,
Как вечная печать, на городе лежит.
Руинам сообща осанки вертикаль,
Тем, что хранят озёр начищенную утварь –
Латунь иль серебро, стекло или хрусталь.
Мед-пиво по усам без устали текут?
Утрись и уноси – здесь равенство и братство,–
Австриец и поляк, японец и якут.
Лишь глаз, чтоб обмануть, и даль, чтобы разъять.
Не помнящий родства – так где твоя столица?
Не всё ж тебе копить да гладью вышивать..
Из памяти моей изгладит узелок
Далёкая страна нетающего снега,
При покупке сувенира в охотничьем замке «Глубока над Влтавой».
Шкатулки капли дождевые
Отплясывают дребедень.
Счастливый жребий нынче вынет
Сбежавший от собак олень.
Так отвечает на пальбу.
А в замке – неживой зверинец
Цветёт отметинами пуль.
Готовят уксус и шалфей,
И за лесным переселенцем
Безмолвный протянулся шлейф.
Его возьмёт стеклянный сон;
Его косящий бег услышит
Латунный скользкий перезвон.
В озерном путаясь песке,
Заря свинцовая, рдяная
У локтя родинку до боли
Зацеловать – усталость губ! –
Расплавиться в твоей неволе
Звонкоголосым жаром труб,
Воспеть, взлелеять и восплакать,
Вознесть – шелками всех знамен!
Упасть, как яблочная мякоть,
В саду адамовых времён,
И, умерев, воскреснуть, небо
Неся изгибами ветвей, –
Ни звёзд, ни сна, ни вод, ни хлеба –
Касанья родинки твоей!..
Лес мой, ты помнишь, как смеркшимся днем
Вдруг – поджигателей сотня?
В веке тринадцатом – или в другом? –
От воплощенья Господня.
По ветру – сажа и камедь.
Славно ли бронзовых дев обнажать,
В кузне поверженных плавить?
Облаком душным, шафранным?..
Тонкие тени на сером холсте –
Души ль – путём караванным?
Каждая роща – горнило.
Чем же, суровая Светлость Зима,
Осень тебя прогневила?
Вынесет винные фляги;
Там, где блистал Константинов дворец,
Помолюсь, помолчу: я во храме, в котором –
Убеганье колонн в бледно-розовый дым, -
Это сосны цветут; и, подхваченный хором
Коридоров – орган до утра не остыл.
Фимиам, и упрямо тянулся портал.
Заглянуть поверх гор, и казалось, что мало
Ветру в кронах пространства, и ветер роптал.
Близоруко сощурясь, осмотрит алтарь,
И витраж, и скамьи, и немого уродца
В янтаре и, подумав, расплавит янтарь.
Ангел ночи взгрустнёт, от меня отлетая;
В царстве воздуха, в компании стрижей,
Где ни прошлого, ни будущего нет, -
Ты уже не миллионное клише,
Но – летящий, дуновенный свет…
Всех, далеких или близких, кто крылат,
Где от века в век – ни следствий, ни причин, -
Не гляди женою Лотовой назад…
Поднебесной причастившись высоты,
Отражайся в фиолетовых зрачках
Уже не я, ещё не я
Тянулась через степь в составе,
И в каждом ноющем суставе
Слабела искра бытия.
Протяжный храп, пружинный хрип,
Зевота и праздношатанье,
На полустанке женский всхлип
И пара яблок на прощанье…
В тумане – завтра, а вчера –
По шпалам в полночь убежало;
Безвестности тупое жало
И лишних мыслей мошкара!
Охапка влажного белья
И нудный голос: «Поезд третий»…
И руки слабые, как плети:
Уже не я, ещё не я…
Послесловие
И звёздный ранний изумрудный крестик,
И грузных туч качающийся ход
По спинам гор, и судорогой мести –
Вороний гогот, брошенный в полет
Широкой стаей… Утомлённый город,
Подняв от ветра огненный свой ворот,
Став кротким, словно голубь на окне, –
Сними с червонной лиственной решётки
Рябинами рассыпанные чётки,
И помолись, и вспомни обо мне!…
Ты был моею песней зачарован
Небесным сводом мною коронован,
И, истекая соком и смолой,
К тебе сходились сосны, вязы, клены
И, отступая в пруд светло-зелёный,
Тебя укрыли царскою парчой.