Чайный гриб
Воскресный день, блошиный рынок.
С иконы смотрит Бог Отец.
Ботинок и полуботинок
Рифмует старый продавец.
Витает в воздухе обида,
Встаёт и падает алкаш…
Такой вот бред: предметы быта
бордюр берут на абордаж.
Игрушки, книжки, занавески
Прохожих ловят на живца.
А выпить не на что и не с кем
Во имя сына и отца.
Здесь всё наивно, всё случайно:
Ментам шугать нас западло,
Из банки гриб противный, чайный,
Глядит сквозь мутное стекло
На нашу ветхую одежду,
На нашу вечную тюрьму.
Не гриб, не чай, а что-то между,
А что – не ясно никому...
Гол
Она тащила всё с помойки в дом,
Какая-то неведомая муза
Её вела, она сгребала мусор
В свою каморку; заметал хвостом
Последние осенние следы
Дождливо-снежный первый зимний месяц;
На глянцевой обложке Лео Месси
От снега стал угрюмым и седым.
В её тележке ехал футболист
Иконой на потрёпанной обложке,
И может быть, сказал бы ей: «Борись»,
Когда б не дождь в районе Техноложки.
А так молчал звезда-голеaдор,
Скрипели и подошвы, и колёса,
И ночь уж было вздумала колоться,
Заполнив голосами коридор
Квартиры коммунальной; cилуэт
Тележкой лязгал мимо чьих-то комнат,
Рубились дети громко в Мортал Комбат,
Пока у них не отрубили свет.
В потёмках пахло водкой и травой,
И кто-то пел про девушек-морячек,
Помоечница пнула чей-то мячик,
А Месси подыграл ей головой.
* * *
Беззвучие на Невском пятачке
Соединяет землю с небесами,
В учебниках о том не написали:
В душе бескрайней, в крошечном зрачке,
В тех, чья судьба легка и тяжела,
В потомках недовольных и довольных,
В шумящих и шипящих невских волнах
Грохочет не затишье – тишина...
Она повсюду: в ягодах, в грибах,
Ракетным рёвом прямо из Плесецка
Она ныряет точно в область сердца,
Немного задержавшись на губах,
Она гремит с рассвета до темна
В сырой земле, воронками изрытой,
Берёт начало, и без чувства ритма
Врастает в небо чёрная стена.
Герои, замурованные в ней,
На нас глядят усталыми глазами,
Они сдавали главный свой экзамен
Не в институте – прямо на войне,
Они – герои и выпускники
Большой войны, когда-то отгремевшей,
Латали незалатанные бреши
На пятачке, на берегу реки
На качество, на совесть, на века.
И в тишине, как в тексте некролога,
Однажды встретят собственного Бога,
В лице героя-поисковика.
И солнце землю нежно припечёт,
И взгляды оторвутся от девайсов,
И кто-то скажет: «Ну-ка, одевайся!
Поехали на Невский пятачок».
Ледокол
Мяуканьем, мурлыканьем котов
Уже неделю, как зима убита.
И я собрался, я вполне готов
Пройтись пешком по набережной Шмидта.
Нева уже не дремлет подо льдом,
Уже весна вовсю дождями плачет.
Не став менять привычное пальто
На курточку, жилетку, свитер, плащик,
Начну, пожалуй, с площади Труда,
Купив себе в киоске кока колу,
Неспешным шагом я пойду туда,
Где ветер начищает ледоколу
Бока, борта, качая на волнах
Ровесника октябрьских событий.
Былой любви развею пух и прах,
В большой любви пока ещё любитель...
Увижу в чайке белый самолёт,
А на воде кораблик из картона,
И в сотый раз продавливая лёд,
Забуду, что к причалу пришвартован.
* * *
Я не был, к счастью, суеверным,
И знал, что есть на свете – Бог.
В тот вечер люди из таверны
Наружу плыли, кто как мог…
Кто – брасом, кролем, по-собачьи,
А кто-то вовсе на спине,
И вслед за ними дым табачный
Змеёй тянулся по стране.
И я ушёл в заплыв не глядя,
Всему на свете вопреки,
Строкой в потрёпанной тетради,
За грани смысла, за буйки
Забрался, что же будет дальше…
Теперь отсюда мне видна
Любовь – взаимная, без фальши,
Когда не ощущаешь дна,
Впитав божественный краситель,
Плывёшь то к другу, то – к врагу,
А твой спасатель и спаситель
Тебя всё ждёт на берегу…
* * *
А если бежать, то бежать в самоволку
От этих каналов, аптек, фонарей.
На Волхов – поближе, подальше – на Волгу.
От всех геморроев, от всех гонорей,
волхвом бородатым к родным корневищам
бежать без оглядки, на память бежать,
молитву вкушать, как привычную пищу,
когда за душой – ни гроша, ни шиша.
Распутать, порвать окаянные сети
тугих проводов и, поверив в людей,
однажды споткнуться, упасть и заметить
Того, кто навстречу идёт по воде.
* * *
У меня сегодня праздник:
Трёх котят из речки спас!
В этом есть сюжет для басни
Или маленький рассказ.
Может кто-нибудь напишет,
Как в брезентовом мешке,
Словно три четверостишья
В поэтической башке,
Мельтешили и возились
Три котёнка, чуя смерть –
Мне б они до смерти снились,
Если б дал им умереть...
А пока зверюшек милых
Нёс домой, был хмур и строг:
Как же к речке притащил их?
Как же в воду бросить смог?
* * *
На диету садился мужик
и от злости качался на стуле,
и практически мунковский крик
зарождался в обрюзгшей фигуре.
Он пытался не помнить фастфуд
и забыть про холодное пиво,
но когда свежесорванный фрукт
принесла ему женщина, ива
за окном зарыдала навзрыд,
и фруктовая плоть захрустела.
То ли идиш, а то ли иврит
обладатель невкусного тела
услыхал и почуял нутром,
что ошибка страшна и нелепа.
И теперь каждый день у метро
телефоны палёные Aррlе
продаём мы: угрюмый толстяк
и помятая жизнью блудница.
Люди добрые, ради Христа,
ну не надо над нами глумиться!
* * *
На стройке чучело сжигали
В последний масленичный день.
Дымились сочные хинкали,
Тонули в огненной воде,
Обнявшись, русские таджики.
Зима хрустела, падал снег.
В крови, как будто бы в аджике,
Лежал избитый человек.
Он был на Невском, на Арбате,
Но вот – у лесополосы
Лежит типичный гастарбайтер
В стране невиданной красы.
Ему теперь не выйти в люди –
Украли нелюди смартфон,
И чучело башкою крутит
В огне, как будто это он.
Горит тряпьё и льётся водка,
Блины закончились давно.
И вот идёт прораб Кропоткин
В руке с бутылкой «Дагвино».
Бедняге он нальёт грамм двести
И даст, конечно, закурить,
Поставит на запястье крестик
Затем, чтоб что-то не забыть.
А утром медленно, вразвалку,
С самим собой пойдя в разрез,
Таджик потащит крест на свалку,
Тот самый, обгоревший крест.
Грибник
Он с детства был приучен к лесу.
С отцом и дедом по грибы
Ходил не ради антистресса,
Блуждал не тропами судьбы.
Он там, играя и мечтая,
Интуитивно мог понять,
Где гриб какой, тропа какая,
Откуда надо начинать.
В лучах восхода и заката,
Сбежав от суетных страстей,
Грибы он видел, как редактор
Ошибки видит на листе.
Но жизнь не объяснишь словами:
Уже лет десять, как грибник
Пьёт водку на скамейке с нами,
От внучки получая втык.
Но каждый выпивоха знает,
Что лучше всех (скрывать к чему?)
Грибник бутылки собирает
И мы завидуем ему.
* * *
Шептались, шушукались кариатиды:
Два дня уже бродят по крышам бандиты –
Сосульки сбивают лопатами вниз,
Расшатан ударами старый карниз.
Снежинки летают, как будто москиты,
И снится сосулькам: они – сталактиты.
Изящно висят, грациозно и гордо,
как будто не лёд, а фрагменты декора,
Но дворник с лопатой зашёл на чердак
(Там шляется много чердачных чертяк),
Ледышки под крышею вздрогнули тотчас:
Ведь дворник явился из древних пророчеств!
О нём говорили легенды и мифы,
Что будет пришелец, чернющий как грифель,
От страха прижаться друг к другу готовы
Охапки хрустальной ледовой моркови.
Весь город кружился, от снега пятнистый,
И даже Всевышний, вдруг став альпинистом,
Глядел в небеса с неуютного неба,
Где было всё страшно и страшно нелепо.
А в школе напротив, зевали со скуки
Ребята: «Смотрите! Сбивают сосульки!» –
Натянута лента, закрыт тротуар,
Звонок прозвенел и раздался удар.
© Евгений Дьяконов, 2015–2018.
© 45-я параллель, 2018