Слушателю
Обратись ко мне по имени, незаметно ближнему,
По ветвям пространства инеем онеменье движется,
Нам с Тобой вздыхать столетьями. Только ворон старится.
Обними меня по-летнему, день уходит Сталкером.
Под сутулость крылья спрятаны, разговоры – толками,
Мы найдём с Тобой занятие в этом веке с волками,
Да под вёсну, как положено, раздобреем с птицами,
Ох, как много неухоженных перед утром снится мне.
Обратись ко мне от имени всех законов божеских,
Я забыла, чем же мил Ты мне, охладела в обжиге,
И гляжу теперь, откинувшись, в это небо звёздное,
Что в руках Твоих овчиною перед долгой росстанью.
Домайское
Ванильный запах гелиотропа
Задушит май сиреневым галстуком,
Легко ли выстоять вдоль потопа
Ещё незрелых, но сладких ландышей.
Спасаюсь, просто и слепо веруя,
На плоскодонной веснушке озера
Среди лесов и обрата времени
С обратным билетом, давно просроченным.
Мне мало лёгкого, злого воздуха,
Что давит в нёбо высоким давлением,
И небо ложится привычной вотчиной
В птичьих отметинах возвращения.
Помаюсь неделю, вторую, четвёртую
И глина слова станет помягче.
Ванильный запах гелиотропа
Мне ветер принёс из соседней чайной.
Полевая зарисовка
Вспыхнет маковым румянцем
Поля гладкая щека.
По июню кружат танцем
Пчёлы в липовых чулках.
И, суставы разминая,
Ливнем кинется гроза
На оставшийся от мая
Вкус зелёного борща.
Что случится – скажет ветер
И заманчивый прогноз.
У июня вечер светел,
Как подвыпивший завхоз.
Он готов отдать, что надо,
Чадным тучам дождевым,
Чтобы рай приличным садом,
А не выморочным был,
Пусть созреет, что покушать
Да попробовать на вкус
То, что греет летом душу,
А на старости – искус.
Незапятнанно, покато
Боком алым ждёт зубов
Познавательная мякоть –
Лета краткая любовь.
Маленький стих о дожде
Дождь идёт анапестом строк,
Яркость луж очерняя точками,
Обрывается зеленью свод
Застревая в словесных неточностях,
А под август ложится грязь
И чернильная темь подноготная,
Видно, муза опять собралась,
Изливаться стихами негодными.
Всё измокнет в забытой душе
И грибная пора успокоится
Тем, что ляжет под нож и шест
Грибника за любовной околицей.
И завалинка, завалясь,
Отсчитает немелочно времечко,
Дождь идёт, как упитый князь,
Весь в стихах и лузге от семечек.
На могиле у Бродского
Хорошо, когда есть за кем и привычка жить,
От которой останется не Марианская впадина.
Я бросаю вызов, потому что трудно нести,
И плечо покато, и вера давно повапленна.
Он останется камнем недвижным у трёх дорог,
Не поможет найти, но только усилит странности,
Я бросаю свой вызов не потому, что плох,
Но кого же звать в это утро нещадно раннее.
Кто-то носит посох,
А кто-то костыль к плечу,
И у сумки с майном давно есть все функции стульчика,
Но у трёх дорог лежит мой вызов молчун,
Ожидая, когда же приму я его за попутчика.
Хорошо, когда морем до кладбища два шага,
А по белым ступеням, чуть-чуть левее, до Бродского.
Можно сделать выбор, а вызов оставить в кустах,
Пусть распустит корни и летом цветёт неброско там.
Под откос
Роняю прошлое медяками.
Катятся под зиму споро
Туда, где рассвет облака заменяет
Розовым цветом порно.
А мы расстаёмся,
С иллюзии мира
Сдирая гусиную кожу,
Чтобы готовить праздничный ливер
Для отражений прохожих.
Возьми мою руку, она холодная
С тех пор, как судьбу отвадила
Слоняться собакою беспородною
По свалкам любви с колядками.
Мы рядом, и эта точка кипения
Занесена эталонами,
Пока мы меняем её измены
На кипяток эшелонный,
Пока я смотрю в глаза с ожиданием
Встретиться около поезда...
Пускай он идёт под откос и прощание
Не прощено, но запомнится.
перезагрузка
я выхожу из компьютера,
отряхиваюсь,
снимаю кожу.
где бы нагреть слёзы?
ещё охладятся.
за спиной угасают слова,
объятия сохнут,
cкукожась,
в стаканчике мутного кофе
по имени Latta.
совсем неточно,
немного кося
глазом
в сторону монитора,
я выхожу из компьютера на сносях,
ожидая
рождения разговора.
зависимость вырастает медленно
под рукой,
мерно потряхивая лохматой бошкой,
надо бы выгулять мир
по кривой,
но забываю, кто больше
из нас двоих.
не смотрю назад,
грею слёзы,
расправляю кожу на плечиках
и оставляю дом для трёх поросят,
пусть хоть этим, но станет легче.
я захожу в компьютер, в чём родилась,
укрытая до зубов
его странным кодом,
и только недремлющий
третий глаз
смотрит назад
в застывающую природу.
Синдром творения
Кончики пальцев пощипывает тоска
По клавишам и перьевому отростку,
Куда времена уходят – себя искать
В чёрных дырах текстового наброска.
Неброско так, немного навеселе
Качается день, опираясь на тонкие стрелки,
Они семенят, рассыпая капли недель
Испариной дня, а я у него в сиделках –
Пою душой по капельке натощак,
И утро рдеет и пахнет лавандовым мылом,
А я у него давно не прошу пощады –
Прошлому дню, о котором утро забыло.
В чащобе строк вызревает змеёй синдром,
Тело времён согласует правое с левым,
И вот уже пальцы берут каждый день внаём,
Печатая текст. А что остаётся делать?
Песочница
Иногда приходит желание всё стереть.
И садится к столу. Наливает полкружки чаю,
Мы с ним долго гутарим о том, что прямая речь,
Несомненно, прямее и твёрже иных печалей.
Без подушки под голову, локтем прижав суму,
Засыпаю в тюрьме, где поссорился с братом Авель,
Не прошу о пощаде – бумагой б/у сомнут –
И по краткому сливу в ненужный прогон отправят.
Иногда растранжирю все лучшие дни впросак,
И ни жиру тебе, ни какой-никакой полати –
А лицом упасть да не в пух, а в родной Prozak,
Да все зубы вдрызг, чтоб словами надёжней капать.
Чай покрепче заварим, жую, что осталось впрок,
От сумы отрекаюсь, в тюрьме занимаюсь бегом,
И уходит мой глаз, скарабеем, в слепой песок
И не видит пришлого, и не мигает от света.
Клетка
Припомни мысль, от которой становится тошно,
И выжми её на свет, как рабу из подвала,
Чтобы сказать легко: «я одинок, боже!» –
И эта содомская боль станет его началом.
Постой на песке, где когда-то плескало море
И пяткой сверлил мягкий висок бархана,
В глотке бурча водой – «я одинок, боже!» –
И эта содомская ложь станет его оправой.
Рукой отодвинь лёгкий напор ветра,
Он ищет причин и подлиза сродни песьим,
Он выдует день в чистый хрусталь веры
И высушит насухо слёзы твоих impressum.
Постой без лица, истратив на жизнь годы,
Блестящей обёрткой в конце ощутив тело,
Сквозь клетку морщин радужным зимородком –
Твоё одиночество рвётся
К тому, кто его сделал.
незаменимые
Жёлтым обмылком падает вниз звезда.
Пенится облако белой обманкой рая.
Хлопают окна, и двери замков скрипят,
Мягким песком на берег реки оседая.
Помнишь, мы были молоды очень давно?
Наши следы на песке рассыпает ветер,
Жизнь бессловесна, как Чаплинское кино,
Неистребима, как оспенное поветрие.
Мягко скользит песчинкою по руке,
И не заметим, как с нею уходят силы
К месту хранения в чёрно-немой земле,
И не поймём, что в этом незаменимы.
Выкройка жизни
По выкройке жизни ушила года,
Стало теплее рядом,
Ты знаешь, а я ещё молода
Только в секундах распада,
И мягко касаясь руки плечом,
Не принимаю данного –
Ты рядом и все катаклизмы смычком
Тянутся в ритм фанданго.
А радость, что радий, веками фонит,
Словами катится с горки,
Я выпила жизни густой цианид
До поцелуя горького.
По пальцам спускается звон, до крови
Кусаю спелые губы
А ты их малиной июльской сорви,
Которой больше не будет.
Мизинец
У вечности неправильный оскал,
Ухмылка гнома, длинный волос дуры,
В дому её подавится Полкан
Вопросами шекспировского уровня.
И сахарная кость привычных «нет»
Застрянет в горле, требуя вмешательства
Не вечности – моих мгновенных лет,
Летящих мимо, точно по касательной.
Давай попробуем, не выдумав ответ,
Чуть пригубив ответные желания,
В суфлёрской будке тихо, нараспев
Ей подсказать, что «быть» – это призвание.
И лёгкое пожатие руки поддержит мир
Куда сильнее Атласа,
Давай по-доброму её уговорим
Нас выпустить из клетки этой ласковой.
И вот когда ей станет невдомёк
Как мы целуемся на солнечной прогалине,
Из всех вопросов маленький клубок
Я намотаю на мизинец памяти.
До и после
Как странно жизнь раскалывает время
на «до» и «после» –
встречная полоса идущего цунами вдохновенья
на запрещающий движение сигнал.
Я ухожу в иную половину,
и так же постоянен мой билет,
как форточка листа, но дует в спину
из будущего перекличкой лет.
И, глядя под ноги, мне так легко споткнуться
о взгляд жалеющий и жаждущий помочь
там, где у вас булыжниками тучки,
что ночевали и умчались прочь.
Здесь высоко и тихо. В одночасье
приходит Слово посидеть вдвоем
и объяснить, что значит слово «счастье»
не только тут, но и внизу.
Где дом.
Сказочно собачье
Я без призору от удачи.
Я беспризорная дворняга.
Сама себе и хлыст и мячик
Игры, настроенной когда-то
На выигрыш любого толка,
На проигрыш любого скерцо,
Пока сусеками по полкам
Ищу в остатках крохи сердца.
Голодная до спазм желудка
На ласку случая слепого,
Его веду, как сук на случку
Для улучшенья поголовья.
Щенкам – минуты тычет время,
А дни, как вымя, туго спелы
Молочным паром промедлений,
Когда желаний пена села
И дно уж видно у бидона...
А шмель гудит над парусами,
Тех кораблей, что у Гвидона,
Так резво истину искали.
Переводчик
Ещё ледок в следах и топчет утья стая
Окрошку старую повытертой травы,
Зиме никак не хочется растаять
Снегурочкой над лужею воды.
Лужёным горлом небо просит ветра
И клиньями летит наискосок
Остаток птичий скомканным довеском
На чашу переполненных весов.
Вот крен сильней, по кремовым обводам
Вечернего сиянья облаков
Так ловко оступается погода,
Что равновесие уходит из окон
Назад во тьму и холод зимней ночи
И не судья ему шум нового дождя,
А лишь блестящий, тонкий переводчик
Времён прошедших на истоки дня.
Жизнь промелькнула
Тонкою всадницей на шоколадном коне
В зимнем лесу, где снега – лишь осадок дыханья,
Инея бархат на жёлтой листве ожиданья,
Жизнь промелькнула.
Восторга мороз по спине.
Мягко и плотно уложена гулкая дробь
В тело дороги, что выбрана сердцем по вкусу.
Дрогнет земля под копытом, распахнута белая блуза
Ловкой наездницы, скачущей за поворот.
Ради меня не осадит коня, не вздохнёт
В дружеском смехе иль в легкой и светлой печали,
Нет, не замедлит галопа, не чает конца и начала
Мыслей моих и отчаянных жалоб потоп.
Лёгкая всадница с ровной и жесткой спиной,
Нынче успела я взгляд безразличный заметить
В этом лесу, где органным настройщиком ветер
Фугу готовит на скорую встречу со мной.
© Елена Рышкова, 2010-2011.
© 45-я параллель, 2011.