* * *
Где закат синевой разбавляет вино,
Плещет брызгами ветер бродячий,
И забытое в небе пустое окно
О своей невесомости плачет.
В темноту погружаются, как в чернозём,
Фонарей светоносные сваи...
Небо ржавую влагу прокисшим дождём
В високосную ночь проливает.
Тучи стали раздробленной костью виска,
Небоскрёбы вонзаются в рану...
И стекает по скулам слепая тоска
По заблудшей весне чужестранной.
* * *
Когда звёзды душу продать готовы
За кудлатый сгорбившийся туман,
Уходите прочь. Я не знаю, кто вы,
Заплутавший в зареве Дон Жуан!
Потому возношу, словно крест охранный,
Я ладонь над клеймёным изгибом лба...
Дон Жуан, не встретивший донны Анны!
Что Вам лжёт трактирная голытьба?
Каково – растрачены серебрушки
Моих глаз – на паперти ждать гроши?
Каково, гордец, из немытой кружки
Причащаться тайн воровской души?
Распевать, шальную глушить надежду,
Замечая взгляд – и не зная, чей.
Это бог склонился и смотрит между
Вмёрзших в окна грязных кривых лучей
Заходящего солнца. И невозбранно
Хлещет кровь излучиной горловой...
«Дон Жуан! Я больше не донна Анна!» –
Безнадёжный – хриплый – кабацкий вой…
* * *
На границе солнца и пустоты,
Где холмы облакам подставляют щёки,
Мир значительно больше, чем «я» и «ты»,
Мысль значительно глубже в сплошном потоке
Неозвученной речи. Письмо в «куда»
По столу отстукиваю устало...
Так звучит негаданная вода
Проскользнув по высохшему каналу.
Так слова прорываются сквозь гортань,
Тянут гласные – пытка похлеще дыбы,
Так стихи распахивают грань
Расстояния, требующего – выбыть.
Европа
Пересыпан песок – шепотком – напевно –
В пальцы страха, которого – не побороть.
Спи спокойно, маленькая царевна –
Это нож отлива вскрывает плоть
Обнажённого берега. Поздно плакать,
Если голос страха не заглушить.
Это ночь, шипя, выгрызает мякоть
Из двустворчатой раковины души.
И косым дождём прорастает копоть
Туч, распластанных в темноте хромой...
Спи спокойно, маленькая Европа –
Бык спешит сквозь волны – пора домой.
* * *
Погадай мне, цыганка, на медный грош,
растолкуй, отчего умру.
Отвечает цыганка, мол, ты умрёшь,
не живут такие в миру.
Борис Рыжий
Я умру так же, как все, живущие из-под палки,
В разгар холодной войны ноября с апрелем,
Когда стеклами сдавлен воздух, и так бесполезно жалки
Листья, в лужах крещённые вместо купели.
Я умру так же, как все, живущие под забором,
На криво прочерченной кем-то границе мира,
Что на небесной гуще мне нагадал, как скоро
Капли дождя заколотят мою квартиру.
Я умру так же, как все, живущие по заказу –
От понедельника до декабря – так проще.
Утром будильник мне страшный суд протрезвонит – сразу
Ветер уймётся, что душу мою полощет.
* * *
Где стихает стихами разбуженный грохот затишья,
Обогнувшего дом с моим сердцем в бетонной груди,
На изломе обугленной кромки разрезанной вишни
Воспалённое нёбо застывший асфальт бередит.
В беспорядочной речи надрыв до абсурда хрустален,
Протяжённость согласных гортань удлиняет, и за
Пустотой открываются двери прокуренных спален,
Где печальные окна гардинами застят глаза.
Где, прозрачность зрачка окаймив деревянным надбровьем,
Рамы ищут пространство за гранью его кривизны,
Заостряется воздух и в лёгких находит зимовье,
И немые созвучия вдохов в строке не видны.
* * *
В обломки облачной породы
Луна вонзает остриё,
Ночь прячет дряблый подбородок
В вечнозелёное тряпьё.
Любая мысль проста до смеха
И прозреваема до зги,
А в закруглённой глотке эха
Косые множатся шаги
Дождя. И высохшего слова
Ростки виднеются сквозь стон.
А мир – под росчерком еловым –
И совершен, и совершён.
* * *
Бог не называет по имени: оно смертно,
И едва звучащие соки в него влились,
Я чувствую, как бесшумно и бесприметно
Растет пустота, а во мне израстает жизнь.
Прочь из суставов, кроной пронзая тело,
Где угнездился страх, на который – ни букв, ни нот...
Если имя твоё я выдохнуть не сумела,
Как оно под альвеолами проскользнёт?
Я ношу твоё имя, словно дитя в утробе,
Словно солнце, в ладонь скользнувшее свысока...
Его отзвук вздрагивает в ознобе,
Но ещё не срывается с языка...
* * *
Ныряет свет то в междурамье, то за
Горбатых крыш подтаявший наплыв,
Когда щеколда плачет от мороза,
Сухие слёзы в небо уронив.
А ночью в подъязычном запустенье
Горчат слова, свернувшиеся в «ты»,
И, кажется, твоё невозвращенье
Пронзительней зрачка и пустоты.
* * *
Свет выпадает по утрам на крыши:
Единственная верная примета,
Что вскоре посчастливится услышать
Звук тишины, помноженной на лето.
А неба распрямлённая подкова
Крошится все мутней и оловянней,
И так звучит несказанное слово,
Что впору умереть без покаянья.
* * *
Желтушный свет в сетчатке увязает,
Жизнь топчется на худеньком предплечье
Вольфрамовой спирали – в двери рая
Впиваясь взглядом – жалобным, овечьим,
Мутнее неба в жестяном поддоне,
Мутнее пустоты в оконной раме...
Снег тычется вслепую в подоконник
Разбитыми до месива губами.
Немного жутко – жмёт вспотевший сумрак
Ладони комнат – смирных и горбатых...
И пальцы припадают к стенкам рюмок
Прозрачностью напиться угловатой.
* * *
Шпалы давят, как рёбра стального канала,
Вмёрзших в землю следов перерубленный клюв...
Мир огромный и жуткий – поэтому мало
Захлебнуться, восторг от груди оттолкнув.
Воздух душит, сжимая кадык в горловине,
Солнце вязнет в земле, обгоревшей вокруг...
И, желтея, тоска отражается в клине
Полузрячих огней, улетевших на юг.
Пустоту за грудиной метель не прикроет,
На провисшее небо не хватит холста...
А в седые от ветра зрачки новостроек,
Как в игольное ушко, вползёт темнота.
* * *
Март к утру становится равнодушен,
Будто голос, тоскующий по метели,
И прохожие обнажают души,
По-паучьи распластанные на теле.
Крыши носят снег в треугольной пасти,
Дни скользят по хлипкой диагонали
И шипят, как суффиксы тех причастий,
Что немое счастье запеленали.
А стена, разросшаяся в четыре,
В безвоздушность вжалась, и неизвестно
Отчего так чувствуется в квартире
Одиночество, прожитое совместно.
© Елена Меньшенина, 2011-2012.
© 45-я параллель, 2012.