* * *
Слышали новость? В четверг с утра небо держало большой совет,
И председатель сказал: «Пора что-то менять. Среди всех планет –
Только у нас за войной война, только у нас без вины – на крест,
Каждой ошибке – своя цена: в петлю, в монахи и под арест.
В вихре крестин-похорон-женитьб люди забыли о нас совсем.
Хватит их раем уже дразнить, адом пугать, как детей, – зачем?
Пусть их – живут и живут себе, новых рожают, спешат стареть.
Если свободу вручил толпе, нет больше смысла брать в руки плеть.
Хочешь им счастья – так сразу дай ключик к мечте, покажи маршрут.
Разве им будет твой нужен рай? Слушай, оставь их, пускай живут».
Только в ответ усмехнулся Бог: «Воля дана, чтобы встать с колен,
Выбрать свою среди ста дорог. Если кто верует – тот блажен.
Как-то я, знаешь, устал от слуг – скучен церковный парад-алле.
Люди вернутся ко мне, мой друг, – пусть поблуждают пока во мгле».
«Что в протокол записать, Господь?
Мне документ отправлять в Синод, сразу бы копию подколоть».
Ангел склонился, строчит в блокнот:
«Жизнь испытает огнём и льдом, звёзды мерцают в конце пути.
Там тебя ждёт настоящий дом.
Верь.
И ты сможешь его найти».
* * *
Из чего мы сделаны, мой ангел, из чего за краем сшили нас?
Слеп закройщик, крепко держит штангель, измеряя длины наших трасс.
В заготовку высыпает случай, ложку зла, щепотку сладкой лжи, потрясёт и лепит из шипучей смеси чью-то новенькую жизнь.
Из чего мы сделаны?
Из боли, из любимой музыки и книг, из того, чему не учат в школе – сам наощупь ищет выпускник доказательств с мукой пережитых новых аксиом и теорем, по-щенячьи ласковых открыток, сдуру адресованных не тем, маминых улыбок и укоров, слёз и смеха будущих детей, пьяных задушевных разговоров, плановой замены запчастей у хирурга под закат дороги,
Из последних фото на портрет,
Из креста, поставленного в ноги,
Из пути назад в небесный свет.
Истина всегда многоэтажна, но она мне кажется простой –
Из чего мы сделаны?
Неважно.
Важно – что оставим за чертой.
* * *
Из невесомости морской – шагнуть в песок, в земную тяжесть.
Как мне сказать одной строкой о том, что даже в сто не ляжет?
Я выходила из любви, мне камни в кровь кусали ноги,
И ослепила, отрезвив, простая мысль – смеются боги,
Смотря на то, как мы, слепцы, бежим чужой судьбе навстречу.
Вполне себе забавный цирк – дешевый, странный, бесконечный.
И все мы теми, кто ушёл, когда-то были или будем.
Прибой целует мой подол
И шепчет: «вы смешшшшшшные, люди»
* * *
Отвести бы глаза, но нет сил. Обнимаешь её? Ну вас к чёрту.
Видеть тех, кого раньше любил – как смотреть на портреты post mortem.
Так фальшиво играют в живых, в объектив глядя прямо и строго,
Пока смерть не ударит под дых: «собирайся-ка, глупый, в дорогу».
Наши старые фото листать – как «Титаник» мотать на начало.
Так тиха океанская гладь, так смеются и машут с причала
Обречённым на скорый конец. И становится зябко и жутко.
Так и наша любовь – не жилец, несмешная Господняя шутка.
Я смотрю
И смотрю.
И внутри
Всё немеет.
Я – соль, прах и пепел.
Видишь тех, кто ушёл?
Не смотри.
А не то ненароком ослепит.
* * *
город спит под покрывалом из июньских обещаний,
из надежд на перемены
(прошлым летом не сбылись),
я своё забыла имя – нет поэта безымянней,
напеваю сонных улиц заоконный вокализ.
нижней нотой – пьяный шёпот припозднившихся прохожих,
верхней нотой – смех соседки
(курит, глядя в тёмный двор,
в телефон бормочет сладко: «спи-до-завтра-мой-хороший»,
улыбается, закончив нежный глупый разговор)
фоном рядом, из сто пятой, гневно плачет телевизор
льет безадресно,
в пространство,
в никуда речитатив,
домовой из сорок первой дребезжит в шкафу сервизом,
он обижен на хозяйку – снова в гости, не спросив,
из соседнего подъезда привела подругу-дуру
(прогрессивно заявляет: в этом мире мы одни)
стонет поезд-полуночник, ветер впишет в партитуру
новый голос, засмотревшись на сигнальные огни.
загулявший кот на крыше завывает в темень неба,
трётся спинкой об антенны, проклиная прошлый март,
городская ночь – как сказка, справа – явь, а слева – небыль,
в ней о прошлом ностальгия,
предвкушения азарт,
искры ласк, до боли жгучих,
отголоски снов и песен.
электричество желаний зажигает фонари,
манит сумрак прогуляться, он безбрежен и чудесен.
кто не спит – того кусает ночь под кожей изнутри.
* * *
город улицы вьёт ручейками под старыми крышами,
я дворами иду – не была здесь чертовски давно.
город соткан из слов, мне не сказанных близкими бывшими,
из билетов на море, совместных походов в кино,
из признаний ошибочных или ошибок непризнанных,
из забытых картинок счастливых студенческих лет.
мне из окон домов снова машут любимые призраки,
не зовут заглянуть, просто дразнят: «тебя больше нет».
и пакетом играется ветер, бросает под ноги мне,
мерный шаг мой сбивает большой целлофановый кот.
слишком часто мы были к другим неоправданно строгими,
мы жалеем теперь, но к закату и это пройдет.
я в маршрутах запуталась, индексы стерлись нечаянно,
номера телефонные время из мыслей крадёт,
разрываются связи, что были так тщательно спаяны,
я считаю потери и вижу, как страшен подсчёт.
кто-то сверху смотрел, как ищу я обрывки и ниточки,
ржавый винт, забавляясь, под рёбра мне, бедной, всадил,
провернул, ещё раз – так изящно когда-то был выточен,
намотал мою душу легко и рванул из груди.
я держу на ладони – живую, прозрачно-непрочную.
не спасти целиком. я, решившись, сжимаю кулак,
рву её пополам, и под ногти слова лезут клочьями,
лоскутами ползёт моя боль, и не склеить никак.
схороню половину в аллее под старыми ивами,
мою тень обернули в сырую они темноту,
пусть мой город хранит её – мертвую и молчаливую,
корни цепко изнанку его тротуаров плетут.
половинку вторую я грею губами и пальцами,
страхи таю её, застывают они в карамель,
пусть она не боится, дрожащая мелкая зайцево –
я под сердцем совью из мечты для неё колыбель.
обещаний охапку дают: «мы увидимся–спишемся»,
а подранок у сердца смеётся: «хоть ты-то не ври!».
и мы едем домой,
и колёса стучат о несбывшемся.
мне легко и светло,
только пусто
и пыльно внутри.
* * *
правду-на-ночь, мой ангел, тебе расскажу. говорят,
что полезнее правда, чем лживые сладкие сказки.
у ни-разу-не-преданных-женщин глаза оленят,
они смотрят наивно на мир – и всё в розовых красках.
и пульсируют нежно под кожей у них роднички –
незаросшие бреши на бархатных юных сердечках,
только тронь – сразу чувство
(взахлебнавсегдавопреки)
в руки просится, льнёт к приласкавшему слепо, беспечно.
у однажды-обманутых яркие буквы «за что?!»
между прядей волос ядовитым неоновым светом
оползают в коктейль, за подол их цепляют пальто.
«просто так!» – жизнь плечами пожмёт, нет другого ответа.
у обманутых-дважды во взгляде сквозит пустота,
безнадёжная стыль – как покрытая снегом пустыня.
бейджик «Жертвенный Ангел (вам можно меня растоптать)»
на груди поправляет и цедит двойное мартини.
а предавшие-нас из-за тёмного смотрят угла,
черноту своих мыслей небрежно накинув на плечи.
пару жизней назад нелюбимая первой ушла –
только слёзы чужие их бедное эго залечат.
ну не плачь, ангел мой, да пошла эта правда к чертям,
я рассказчик плохой – ни единой не стою слезинки.
лучше старую сказку на ушко тебе передам:
«где-то каждого ждёт в этом мире своя половинка…»
* * *
знаешь, бывает – ты греешь ладони днём у живого лесного огня, пламя искрится и ласково стонет: «дай себе волю, потрогай меня». не мазохист и не огнепоклонник, как родилась эта сладкая жуть?
знаешь, бывает – стоишь на балконе, смотришь на землю и тянет шагнуть, сесть на перила, ногами болтая, перекурить – и в последний полёт. идиотизм, но ты знаешь – бывает. ногти в ладонь, понемногу пройдёт.
знаешь, бывает – ты смотришь на рельсы, вдруг из тоннеля металлом дохнёт, тянет сойти на пути – ну осмелься, тронь этот провод, давай же, вперёд.
знаешь – опасно, но тянет и тянет, шаг, только шаг, а за ним – пустота. кнут и текила, молитва и пряник – как мне заставить себя перестать думать о том, как шагну к тебе снова и задохнусь, словно в пропасть скользя.
знаешь, бывает, но я нездорова – тянет шагнуть, хоть и знаю – нельзя.
* * *
под кожей моей ядовитый цветок шершавые крылья свои распустил,
заразу не вытравит ни кипяток, ни хлор, ни цианистый, ни девясил.
качает мохнатыми стеблями он, чуть тронешь – и ранит, реви – не реви,
кому-то – гербера, кому-то – пион, а мне – чертов символ твоей нелюбви.
он ребра колючими листьями шьёт, кусает за сердце проклятая гнусь,
когтистыми лапками льёт в ранки йод (подольше помучить), когда отвернусь.
и вырвать бы с корнем, но корни – везде, вросли в мои сны и ушли в глубину,
решишься и дёрнешь – тогда быть беде, а я добровольно в беду не шагну.
я не пожелаю такого врагу – щекочущей боли и злого огня,
но свой ядовитый цветок берегу,
не будет его – и не станет меня.
* * *
на рогах качает месяц ошалевшую звезду,
если город станет тесен, подмигни – и я приду.
лес зовёт и манит песней страшных грёз и пряных трав,
майских снов полынной взвесью оболгав, обняв, украв,
хмарью-гарью, навью-явью, марой-мороком дразня.
босиком по разнотравью – догони давай меня.
на ветвях русалки сушат утонувший небосвод,
повели чужого мужа в бесконечный хоровод.
леший путает и кружит, пьяно топчет мягкий мох.
мглу лесную пьёт из лужи древний козлоногий бог.
хмелем, дымом, сладкой лаской заведу тебя во мрак,
полуночной взрослой сказкой – сделай мне навстречу шаг.
…ты очнёшься рано утром, злой, продрогший, сам не свой,
под небесным перламутром, пенной снежной бахромой.
спотыкаясь-чертыхаясь ищешь путь к себе домой,
звон серебряный трамваев в голове дрожит больной.
и до вечера похмельно вспоминаешь, как в бреду.
звёзды город колыбельным нежным сумраком скрадут.
тополя макнёт в чернила ночь, ведёт по небесам.
было?
не было?
приснилось?
я смеюсь – гадай-ка сам.
© Екатерина Малофеева, 2016
© 45 параллель, 2016