Конь бледный
Мигнёт из-под сугроба бледный конь
И тихо скажет: «Вышел наконец-то!»
Открой его, согрей и успокой,
Лопатой нежно помоги раздеться.
Игрушечные дворники вжик-вжик,
Как два джамшута по незамерзайке.
На печку сядешь – чем тебе не жизнь,
И чем не смерть – привычно показалось.
Выруливай из своего двора,
Зауженного мастером парковки,
Смотри – стояла чудная пора,
И снеговик в засаде – нос морковкой –
Обиделся, что ты не превышал.
А ты бы рад, но долго запрягаешь,
Оттягивая паданье в педаль
И музыку рукой перебирая.
Поехали, теперь уже всерьёз,
По колее нечищенной, глубокой.
Мороз по коже – тот ещё мороз,
Когда ты гонишь сладко одиноким.
Готов ли ты отправиться в краш-тест,
Не спрашивает зимняя дорога.
Зато один другого краше текст
На треках, будто собранных у бога.
Рыбаки
Издалека смотрю на рыбака:
Пружинит удлинённая рука,
Фигура разделяет берега
На тот и этот.
Туман на кольца рвётся возле ног,
Моргана, эволюции виток –
Размаргивать морёное бревно
До сигареты.
Вот спиннингист рисует полукруг,
Заманивает в тёмную игру,
Воображая, что подводный друг
Не видит каверз.
И от удара снизу по блесне
Он берега теряет насовсем,
И я ему попалась, но извне –
Пустая завязь.
В запасе те же опыт, страсть и снасть,
Сорвать плакун-траву и рядом встать
Под зонт болиголова – святотать
На ваши пляжи!
И будет под водой качаться рдест,
Как волосы утопленных невест,
И руки холодеть, а щёки рдеть,
Но мы не скажем.
...Добыча замирающих минут
Стечёт сама по зонтикам цикут,
И на краю земли не обойдут
Кувшинки чашей.
Глаза её круглы и зелены,
А мы с избытком вооружены,
Когда и бессловесны, и юны
Уловы наши.
ПДР
«Будет мальчик», – нам сказали
На УЗИ. Точь-в-точь
В ПДР, в родильном зале
Коротаю ночь.
Вспоминаю все молитвы,
Почему-то мат.
Муж испуганный, небритый,
В общем, виноват.
Милый Праздник Дня Рожденья,
Дата Родов тож, –
Далеко до разрешенья,
Хочется под нож.
Не берут. Дышу по счёту,
Думаю – когда ж
Ты (не я, другое что-то)
Мне его отдашь?
...Первый крик – ну как расскажешь
Бурю, шквал, исход?
Даже акушер со стажем
Вытирает пот.
А когда, трясясь от счастья,
Муж пошёл рыдать,
Нам на новое запястье
Выдали
Медаль.
ЛиАЗ
Кивни в консьержкин перископ,
Скажи «да здравствует» народу,
Сними перчатки, ткни перстом
И в шкаф наверх.
Верни свободу,
Расстёгиваясь из нутра
Субвертикального скитальца,
И поумневшая нора
Тебя вберёт, узнав по пальцу.
Теперь снимай семь шкур, кота,
Ребёнка отвлекай на киндер,
Ты мать-и-матрица, среда
Для воспитательного быта.
Корми, люби, молись в окно,
Чтоб снова отпустили в ящик
Вглубь шахты – и пиши письмо,
Тревожаще и настояще.
А если станет так темно,
Что всё пропало – сделай фокус:
Закрыл глаза – открыл глаза,
И в пасть ко льву – в лиазавтобус,
Где навсегда глазок без льда –
Подарок вышедшей ладони,
И медленный маршрут туда,
Где нет падения бездонней.
Гелиотроп
Когда ты рядом – я гелиотроп,
Подсолнух, поспевающий за солнцем.
Когда закат – я лоб кладу во гроб
Руки, другой рисуя на оконце
Экрана цифры... И, дойдя до «три»,
Последней в диспропорции симсима,
Приказываю сердцу: «Говори!» –
Я никого так в жизни не просила...
И телефон, устав от долгих ласк,
Предложит этот номер сделать срочным,
Соединяя разобщённых нас
Подсветкой слов над бесконечной ночью.
Собака в космосе
Угорелая. Маленькая. Помещается в спутник.
Молодая. Простецкая. Фото будет умильное.
Да, сгорит на работе. Меньше суток у суки.
Беспарти... Беспородная. Лайка – это фамилия.
Это страшное дело – орбиты навыкате
Горбуна седовласого, в небеса запустившего
Ананасоподобный толкающий двигатель,
Закосившего под властелина всевышнего.
Эта странная смерть – не собачья ни капельки.
Столько слёз по простой биокапсуле в космосе.
Поместилась, глупыха. На фига была маленькой?
Ван-вей тикет.
И ты
Пожалей её, Господи.
Переезд
Выкорчёвывали чёрную смородину.
Пахло ягодами скорбно, по инерции.
Не хотелось покидать ей свою родину,
Где от старых веток поросли шли детские.
Упиралась, вырывалась и царапалась,
Впившись длинными корнями в тверди ложные.
Но, поняв, что всё напрасно, вдруг расплакалась
Красным соком от раздавленного прошлого.
Дурачок
Трактор бесколёсый – пёс с поджатой лапой –
Осью оперся на кирпичи...
По тебе не плачут – ты рубаха-пахарь,
Прост, как три копейки, и нечист.
Вечно полувскрытый, с круглыми глазами,
Сельский неизменный дурачок...
Что пенять на сани, ты – какие сами:
Пуст багаж, да полон бардачок.
Ну, бывай здоровый. Он тебя починит,
Твой такой же пьющий поводырь.
И опять поедешь раздражать машины,
И работать до колёсных дыр.
Снегири
1
Потянулась наивно и просто, как ребёнок за тенью мяча, и казалось, что движется воздух, и кривляется смайл, хохоча от моих безыскусных трагедий: ошибаться годами квартир (вот сюда б логотип википедий – недоделанный паззловый мир...) Ладно. Было, как водится, слово. Оказалось, что рядом и бог. Что скрывать: от такого улова у меня унесло потолок, и, конечно, я клюнула ссылку, было больно, потом вознеслась... Я кололась нептуновой вилкой, и зависимость эта росла очень быстро. По-моему, месяц, а, быть может, и меньше тому, – захотелось экстерновых сессий, полной сдачи домену тому, и на слово ответила просто – потянувшись за тенью мяча... и казалось, что движется воздух, и кривляется смайл, хохоча.
2
Что-то очень выходит печально. Извините, меняю перо. Я ни разу не дева с очами и ни разу не бедный Пьеро, я достаточно знаю о счастье, чтобы с чистой душой умереть хоть сейчас... но искомые части составляют как минимум треть
3
от меня, полноценного мира, где ребёнок и тени мяча, где печали сопутствует лира и взрывается в ночь, хохоча, где за слово жестокого бога отдаются как минимум три... и сидят на венозной дороге цвета крови своей снегири.
De profundis
Из глубины, как глыбы льда,
Выходят тридцать три кита
И умирают на песке
Под вспышки камер.
Никто не сможет им помочь –
Над головой созрела ночь,
Отлив забрал последний шанс,
Уполз и замер.
Задавлен массой кислород,
Пересыхает мощный рот,
Непостижимостью финал
Очеловечен.
Смотреть на смерть со стороны
В гигантском приступе вины –
В других перемещённый смысл,
И этим вечен.
Остались туши без души,
Когда фотографы ушли,
Стыдясь отчаянных детей,
Носящих море.
Но эти слёзы из ведра –
Смешные капельки добра
На посиневших языках
Китова горя.
Мажордом
Всё украдено до нас в этом доме.
Только письма на полу, да полпачки.
И хозяин мажордому подобен –
Недоверчивый старательный мальчик.
Расставляет поровнее обломки,
Свет включает вполовину накала,
Привечает разговором неловко,
И не верит ни в какое начало.
Сигареты отложив до природы,
Наливает кипяток неспокойно,
И безжалостный закон бутерброда
Иллюстрирует дрожащей рукою:
Потянусь, а там внизу чей-то листик.
Прочитаю, задохнусь, брошу на пол...
Он заметит, и из жалости к жизни
Посоветует крутой ингалятор.
Метель
Петербург тебе не Коктебель,
Им не только лечат, но казнят.
На лицо обрушилась метель –
Поцелуй длиной в четыре дня.
Ветер – и растрёпанность волос.
Холод – и обветренность лица.
Здесь любой касательный вопрос
Снимется без помощи кольца.
Режем тонко – правду, судьбы, хлеб,
Топим так, что можно босиком.
Из царей незыблем только лев,
Потому что с кровью не знаком.
Накрывает гривой с головой,
Оставляя в памяти портрет...
Жизнь – над замерзающей Невой
Задыхаться от любви к тебе.
Кольца
От гениального кольца
«Люблю» работы Маяковского
Приходит мысль, что нет конца
Двумя освоенному острову.
По кругу – плыть или ползти,
Принципиально, что – по этому.
Не думать, что в конце пути,
Забыть про ящик с пистолетами,
Нести терновый свой венец
И рамок жёсткую опалубку...
Чем больше на руке колец,
Тем крепче кто-то держит за руку.
© Дина Лукоянова, 2005–2023.
© 45-я параллель, 2023.