* * *
И холод, которого мало,
И ветер, чью волю прорвало,
И красная правда вина –
Всё данность, всё горечь одна.
Раскинь же во мрак оперенье
И, сидя на твердом полу,
Покинь и пространство, и время,
И памяти цепкой нору.
Смотри на смолу ржавых сосен,
На рыжий обрывов песок,
На влагой пропахшую осень
И слушай безвременья зонг.
Созвездий касаясь Иова,
До кости сжигая ладонь,
Влюбись в первородное слово –
В Меркурия синий огонь.
Тропарь Улисса
…Это чайка, на ветр опираясь крылом,
Как простреленный гопник, вопит о былом;
О грядущем, которого будто бы нет, –
Это чайка вопит, но мохнатостью плед
Не спасает от визга, и звон по хребту…
Ах, Афина Паллада, ответь мне, паду
Я у стен Илиона, как в древности, в прах,
Одинок и бесславен, истлев на ветрах
Инородных пределов, бездомен, как пёс,
От облаянных им же бездумно колёс
Принимая погибель, не зная о ней;
Иль ещё пропоёт золотой соловей,
И крылом, упираясь, и взглядом в луну?
Отпусти меня к ней, и я в ней утону.
Все погибшие птицы поют по ночам,
Все безмолвные массы плывут, клокоча
Сквозь зелёные мили немых проходных,
Погибая до срока на стульях иных,
Погибая, но полня пространство собой.
Ах, Афина Паллада, даруй же мне бой
И погибель во славе, и вечный курган,
Или милость пошли с исцелением ран,
Навсикаю, и Ментором встань впереди,
Ибо я у Калипсо с дырою в груди.
Орфей
Это ветер на пыльный асфальт налетел,
Обнимая собою динамику тел,
Наполняя пространство единой средой, –
Это ветер и я по-над улицей той,
Где искрят каблуки, где слышны голоса,
Где поёт для влюбленных и прячется за
Океаны тумана убитый Орфей.
Это ветер и я, и соната ветвей,
Дребезжащих от холода майского дня,
Дребезжащих, поскольку природы петля
Обрывается в мае – так думалось мне,
Угасавшему звуку в ушедшей зиме.
* * *
Обнимая месяц, почувствуй – зыко.
Этот месяц твой, как печаль и ссылка,
Как туман московский по-над бульваром,
Как последний друг, что не нужен даром.
Как святыня или, как дар напрасный,
Как любимый, горький, проклятый – сразу
Не поймёшь, не вникнешь в оцепенелый
Высоты покой, беспристрастно белый.
Расскажи ему… Может быть, вещая,
Не воруя свет и не освещая,
Ты поймёшь, что выход гораздо ближе,
Чем продать себя с потрохами бирже.
С потрохами – зыко, но лучше твёрдо
На своём стоять, или сразу в морду
Малодушью двинуть и двинуть в чащу,
Где свежо и страшно, и ветр свистящий
Обучает чувствам иного толка,
Опьяняя тенью «степного волка».
* * *
Тёмных улиц туман, посмотри же мне вслед –
Этот профиль был юн и был намертво сед;
Мерил шагом тоску, шаг для мая хранил;
Был удобен и пуст, не был люб или мил.
Но зато оживал под апрельским дождём
И, конечно, любил, но не вырастил жён.
Иль фортуной одной выжил чёрный валет?
Темных улиц туман, посмотри же мне вслед.
Посмотри и забудь, обними – и прощай,
Рассыпаясь в тиши, зимний холод сгущай.
Свет фонарный познай, лунных сумрак сожги.
Посмотри же мне вслед и запомни шаги.
* * *
Потуши сигарету о край
Переполненной шлаком окурков
Жёлтой пепельницы. Выбирай,
Выходить или нет на прогулку,
Покупать ли билет в никуда
(Эти степи, прекрасные степи),
Завести Бегемота кота,
Возводить ли безверие в степень
Суеверную, кратную трём,
Переспать ли в листве с фонарём,
Вспоминая уют простыней.
Переспать, вспоминая о ней.
Чтобы мозг превратился в цветок
От обильного выхлопа света
И усвоил, что ты одинок, –
Выбирай, на кого ляжет вето.
Для кого белый пепел зари,
Рассыпаясь пыльцой безучастной,
Превратится в бесцветный зарин,
Разрывающий тело на части.
* * *
Обожжённый уклоном сырого дождя,
Духотой облюбован июльской
Я стою под каштаном и «якасць жыцця»
Измеряю исстиранной блузкой.
Где-то в тучах, брыкаясь, ползёт самолёт
В Сыктывкар али прям на Бермуды –
Это ангел стальной, и меня он возьмёт,
И уже не вернусь я оттуда…
Пенелопа, а ты… только миф… только миф…
Бесполезная мать Телемаха.
И, конечно, с тобою увидимся мы
Под луною кровавой, как плаха.
Наступая на прошлого траурный хвост,
Предадимся безумию снова
В час, когда между взрывами бешеных звёзд
Не получится вставить ни слова.
* * *
Не затем,
Чтобы счёты свести;
Не затем, чтобы рёбра крутило;
Не затем, чтобы пыль позади,
Словно дым из чумного кадила,
Поднимаясь, клубами вилась,
Проникая в зрачки через горло;
Чтоб моя стихотворная грязь
На бумагу белёсую пёрла,
Продолжая в созвучиях мглу,
Распыляясь росой оловянной, –
Рассыпаясь, подобно стеклу,
Под ударами улицы пьяной.
* * *
Он снова стоял на вокзале,
Откуда себя увозил…
И крылья опять громыхали,
И соль в мокрый снег сыпал «Зил».
И запах вокзального царства
Опять разрастался меж тел,
И снова окрасились красным
Мембраны мирских плоскостей.
В уборной у зеркала замер,
В зеркальном тумане не смог
Ни духом, ни сном, ни глазами
Увидеть хоть жалкий комок
Лица, что должно бы являться,
Когда освещение бьёт,
Когда прорезает пространства
Любого свечения род.
Но не было. Только туманность,
И только мороз по хребту.
Он вышел. Зима надвигалась.
И что-то дымилось во рту.
* * *
Внутренний рык замолк –
Высушен.
Потолок
Тлеет побелкой серой –
Дать бы ему глаза.
В этих глазах – Химеры,
Секиры и кровь,
Коза,
Закрытый до срока лотос,
Шри-Лакшми
И Magnum Opus.
И разной еще фигни…
Поднявшись со дна,
Гони
Коней
По Высоцким скалам
И пой, заломив кадык,
Хребет перебив лекалам,
Хлебнув дождевой воды
Из красной, как плоть, землицы.
Орите, немые птицы,
Сходите с ума, умы,
Раскрытая пасть зимы,
Язык запускай под шкуры…
Чего ж ты такой понурый,
Дружочек хлопчатый мой?
Слыхал ли, что есть иной,
Какой-то там, горний что ли,
Чудесненький чудный мир?
Там пёрышки, струнки лир,
Все солнышки, облачка,
Ни рынка, ни ВЧК,
Ни красных, ни синих – рай!
Под пули – да помирай.
© Артур Новиков, 2018–2020.
© 45-я параллель, 2020.