Пётр Петрович Вершинин родился первого января 1900 года. Его первое отчётливое воспоминание раннего детства – икона Божьей матери с младенцем на руках. Икона висела в углу горницы обычной деревенской избы.
Сколько себя помнил, он всегда пытался рисовать. В пять лет он уверенно вырезал из дерева забавные фигурки разных зверей. Отец, недавно пришедший с русско-японской войны, считал это чистым баловством, но сыну заниматься художеством не запрещал.
В 1908 году Пётр Вершинин, а тогда ещё просто Петька, оказался в Москве. В тот год стояло необыкновенно жаркое лето. По городу ходили слухи об огромном метеорите, упавшем где-то в Сибири. Жители любовались необычайно яркими зорями и шептались о конце света.
Волею Судьбы Вершинин попал в мастерскую известного скульптора и теперь рисовал с утра до вечера, лепил из глины и высекал из камня.
Скульптор, совершенно седой, но крепкий ещё старик, был очень строг к своим ученикам. Особенно его раздражало, когда кто-нибудь подходил к тяжёлой дубовой двери, окованной железными полосами. Она вела из дальнего конца коридора в огромный павильон, пристроенный к дому Скульптора. Что там находилось, никто не знал, и все только строили догадки. Некоторые пытались заглянуть в замочную скважину, но ничего не могли разглядеть. Если Скульптор заставал кого-нибудь за этим занятием, то немилосердно драл уши, как, впрочем, и за другие провинности. Многие, не выдержав этой строгости, уходили; так что к своим семнадцати годам Пётр Вершинин остался единственным учеником – как самый терпеливый и самый способный.
Летом 1918 года Скульптор позвал Петра в свой кабинет. Пётр вошёл в маленькую комнатку, забитую книгами, и остановился у входа. Скульптор сидел за широким дубовым столом.
– Заходи, не стой в дверях, – устало произнёс он и указал рукой на свободный стул. – Садись.
– Ты был моим самым лучшим учеником, – негромко произнёс Скульптор и положил перед собой сцепленные крепкими пальцами руки. – Пришло время тебе стать на моё место.
– О чём вы, Учитель? – робко спросил Пётр и заглянул в прозрачные глаза старика, но тот, казалось, не услышал его вопроса.
– Мастерская теперь твоя, – продолжал он. – Весь инструмент, книги и вообще всё, что здесь есть – твоё. В ящике этого стола ты найдёшь все необходимые бумаги...
Пётр слушал Скульптора молча, его взгляд невольно приковала к себе маленькая скульптура в углу стола. Он видел её впервые. В глаза бросались характерные николаевские усы и бородка. Это была голова императора, высеченная из тёмно-серого камня.
– Вот ещё что, – продолжал Скульптор и с лёгким стуком выложил на стол большой чёрный ключ. – Он от павильона. Там ты найдёшь блок итальянского мрамора, который был вывезен из Пьетросанты. Он – твой. Можешь изваять из него всё, что хочешь. Только никому не отдавай его и ни в коем случае не продавай.
Скульптор замолчал и посмотрел усталыми глазами на своего ученика. Пётр не знал, что сказать. Он был удивлён и растерян.
Скульптор поднялся, протянул через стол свою широкую, крепкую ладонь:
– Удачи тебе, Пётр! Прощай!
Ученик молча смотрел, как его Учитель накинул на плечи чёрный плащ и пошёл к выходу. Проходя мимо стола, он подхватил бюст императора, и Пётр с изумлением увидел, как фигурка рассыпалась между пальцами в серый прах. Скульптор казался тоже удивлённым. Он остановился и разжал пальцы. Облачко серой пыли рассеялось в воздухе.
– Кончилась эпоха, – глухо проговорил Скульптор и вышел из кабинета. Некоторое время были слышны удаляющиеся по коридору шаги, потом хлопнула входная дверь, и всё стихло.
Пётр посмотрел на свою руку и бросился догонять Учителя. Он выбежал на улицу – под дождь. Холодный ветер ударил в лицо. Рубаха мгновенно вымокла и прилипла к телу. До ближайшего угла пустынной улицы было приличное расстояние, но Скульптор исчез, будто его и не было.
Пётр растерянно огляделся и вернулся в дом.
Он сидел за столом в кабинете и смотрел прямо перед собой. В руках он задумчиво вертел чёрный ключ. Уход Учителя был полной неожиданностью. И почему он ушёл именно сейчас, когда весь мир рушится и земля горит под ногами? А, может быть, именно поэтому он и ушёл?
«Надо бросить всё и вернуться домой, – подумал Пётр и посмотрел на ключ. – Вот только посмотрю, что там – за дверью.»
За дверью оказался огромный пустой зал. Серый свет сочился сквозь большие окна в наклонной крыше. Штукатурка голых стен в некоторых местах отвалилась, обнажив старинную каменную кладку. Стена напротив входа представляла собой огромные деревянные ворота; широкие дубовые пластины стягивались мощными полосами железа. Не менее внушительно выглядел и железный засов, который обычный человек вряд ли смог бы сдвинуть с места.
Пётр сделал несколько шагов по мощёному булыжником полу и остановился в центре зала. Под потолком затихло эхо шагов. По стёклам окон потоком струилась дождевая вода. Где-то звучно и монотонно капало.
«Где же мрамор?» – подумал Пётр и осмотрелся. Справа от входа, в углу, он заметил нечто, укрытое куском серого холста. Когда холст упал на пол, Пётр замер в восхищении: прямоугольный мраморный блок в рост человека сверкал своей белизной. Его грани были гладко отшлифованы. Ладонь ощутила твёрдость и прохладу благородного камня. В воображении один за другим стали возникать образы будущей скульптуры...
Громкий, требовательный стук во входную дверь оборвал течение мысли. Пётр вздрогнул и поспешно набросил холст на мрамор.
Стук повторился.
– Сейчас-сейчас, – бормотал Пётр. Он захлопнул дверь в павильон и никак не мог попасть ключом в замочную скважину.
Стук сменился сильными, размеренными ударами.
Наконец замок удалось закрыть, и Пётр бросился по коридору, пряча ключ в карман брюк.
Входная дверь трещала под ударами. Едва был сдвинут засов, как она распахнулась, и в глазах зарябило от кожаных курток, бушлатов и шинелей. Петра молча оттеснили к стене и по-хозяйски прошли в дом. Два долговязых солдата в изношенных шинелях и старых папахах замыкали шествие. Их длинные винтовки царапали штыками потолок коридора, и извёстка сыпалась на пол за их спинами.
От такой бесцеремонности Пётр растерялся, но ему ничего другого не оставалось, как закрыть дверь и пойти следом.
Процессия скрылась в кабинете Скульптора. Солдаты встали по сторонам входа. Винтовки они сняли с плеч и уткнули прикладами в пол.
– Вы позволите войти? – растерянно спросил Пётр у часовых, но те, казалось, окаменели. Их бесстрастные лица ничего не выражали, глаза равнодушно застыли.
Неуверенно переступив с ноги на ногу, Пётр набрался смелости и вошёл в кабинет.
В кабинете находились всего два человека. Даже удивительно, как они могли показаться толпой?
Один – худой, в кепке и кожаной куртке – сидел за столом и смотрел в потолок. Другой – в бушлате, брюках-клёш и бескозырке – стоял у полок, разглядывая корешки книг и мраморные фигурки.
Увидев Петра, худой качнулся на стуле и скучным голосом произнёс:
– Нам нужен Скульптор.
– Его нет, – сказал Пётр, чувствуя, как пересыхает в горле.
– А где он? – худой сцепил пальцы рук, взгляд его стал пронзительным.
У книжных полок хмыкнул матрос. Он обернулся, сдвинул стволом револьвера бескозырку на затылок и вернулся к разглядыванию маленькой фигурки – обнажённой Венеры.
Пётр посмотрел в глаза худому и пожал плечами:
– Скульптор попрощался со мной и ушёл. Я не знаю куда.
– Странно, – со значением произнёс худой и посмотрел на матроса. Но тот был слишком занят изучением скульптуры.
– Ну, а вы кто такой? – худой снова перенёс взгляд на Петра.
– Я – ученик.
– Чей?
– Скульптора.
– Ага, – отрывисто произнёс худой и уставился в потолок. Пётр невольно проследил за его взглядом и увидел, как на побелке расплывается тёмное пятно с большой каплей в центре. Капля росла, росла и вдруг сорвалась с потолка, полетела вниз и разбилась о стол. Мелкая водяная пыль брызнула во все стороны.
– Так, – удовлетворённо кивнул худой и вытер ладонью со стола мокрое пятно. – Значит, скульптуру вы тоже можете сделать?
Пётр пожал плечами:
– Могу.
– Чтой-то он мне не нравится, – вдруг отозвался матрос, не оборачиваясь. Казалось, он готов был съесть фигурку Венеры.
Худой бросил на него вопросительный взгляд. Матрос с видимым сожалением отвернулся от полки, почесал лоб стволом револьвера и веско добавил:
– Рожа у него – самая ненадёжная. Сразу видать, что из ентих.
– Из каких? – спросил худой.
– Ясное дело – из каких. Из контры!
– Ты думаешь?
– А что тут думать? Я же говорю, рожа ненадёжная – шибко умная. Шлёпнуть его – и дело с концом.
Пётр побледнел.
– К-как это шлёпнуть? – заикаясь пролепетал он.
– Обыкновенно, – сказал матрос и помахал револьвером.
– Ну-ка обожди, – худой обернулся к Петру и быстро спросил:
– Кто твой отец?
– Отец?.. – Пётр глотнул воздуха. – Он кузнец.
– Кузнец? – недоверчиво переспросил матрос. В его глазах мелькнуло любопытство.
Заметив это, Пётр быстро добавил:
– Он герой войны. Служил на крейсере «Варяг».
Эти слова произвели необычайное действие на матроса. Лицо его засияло широкой улыбкой. Раскрыв объятия, он шагнул навстречу.
– Дорогой ты мой товарищ! – он крепко обнял Петра за плечи. – Что ж ты сразу не сказал?! – и, обернувшись к худому, радостно сообщил:
– Это свой! Я враз... как только его увидел, враз почуял – свой!
Пётр растерянно моргал глазами и переводил взгляд с одного незваного гостя на другого. Он понял, что никто не будет его ставить к стенке, но не мог понять, как ему могли поверить только на слово?
Матрос наконец успокоился, спрятал револьвер в карман бушлата, присел на подоконник и ободряюще подмигнул.
– Вернёмся к скульптуре, – флегматично произнёс худой. – Мы хотим доверить вам э-э... сделать скульптуру Вождя. Работа эта ответственная и секретная.
– Секретная?
– Да. Нежелательно об этом распространяться. Вы будете теперь под постоянной охраной. Всем необходимым мы вас обеспечим, только работайте.
– А-а... – начал было Пётр, но, встретив холодный взгляд худого, осёкся.
– Вы хотели что-то спросить?
– Да, – пробормотал Пётр. – Вы какую организацию представляете?
Матрос оторвался от подоконника, с важным видом достал из кармана брюк бумагу, развернул её и показал со словами:
– Наш мандат!
Из коридора донёсся надрывный кашель одного из часовых. Белый лист бумаги слегка подрагивал в руке. Маячило слово: «МАНДАТ». Под ним – тонкие строчки сливались в сплошные полоски и совершенно не читались. Да и так ли уж был важен смысл текста, когда револьверы в руках этих людей не допускали никаких возражений.
Пётр сделал вид, что внимательно читает, что проникся смыслом этого документа и кивком выразил свою готовность подчиниться представителям законной власти.
– То-то, брат, – со значением сказал матрос, бережно сложил бумагу и спрятал в карман.
* * *
Створки огромных ворот со скрипом раскрылись и в павильон хлынул холодный ночной воздух поздней осени. Воздух был смешан с выкриками людей, с тарахтеньем множества автомобильных моторов, светом фар и запахом выхлопных газов.
Пётр стоял в глубине павильона, поёживался и наблюдал, как внутрь зала на широкой дощатой платформе медленно вдвигается гигантская каменная глыба. Толстые канаты через систему блоков передавали усилия нескольких сотен людей на платформу, которая двигалась по каткам, сделанных из целых древесных стволов.
«Почему бы не привязать тросы к автомобилям?» – подумал Пётр, но спросить об этом ни у кого не решился.
Всем этим шумом-гамом распоряжался матрос. Он появлялся то там, то здесь в распахнутом бушлате, бескозырке набекрень, размахивал револьвером и страшно матерился. В свете автомобильных фар постоянно мелькала его тельняшка. Забегая в павильон, он весело кричал Петру:
– Ничего-ничего, браток! Щас затянем!
Казалось, всё это будет длиться до скончания века; глыба слишком медленно вползала под своды зала. И когда, наконец, платформа замерла в центре павильона, не верилось, что всё закончилось. Мелькнула довольная физиономия матроса:
– Ну вот и всё! Руби концы!!!
Канаты и блоки были убраны, створки ворот медленно сомкнулись, лязгнули задвижки запоров. Шум ещё некоторое время доносился сквозь стены, затем заурчали двигатели, шум стал удаляться и всё стихло. Пётр остался один на один с каменной глыбой. Жидкий свет лился из единственной электрической лампочки под потолком и отражался на гранях и выступах тёмно-серого, почти чёрного камня. Пётр шагнул на платформу и потрогал глыбу. Он удивился тому, что пальцы ощутили заметное тепло.
– Ничего камушек?! – вдруг раздался чей-то голос.
Пётр отдёрнул руку и оглянулся.
В дверях стоял матрос. Руки – в боки, полы бушлата – за спиной, тельняшка от шеи до впалого живота – в полной своей полосатой красоте.
– Видал, какую махину втолкнули! – матрос довольно оскалил зубы и медленно, вразвалочку двинулся по залу. Он остановился в нескольких шагах от платформы и, задрав голову, посмотрел на вершину глыбы:
– Смогёшь Вождя изобразить?
Пётр пожал плечами и пробормотал:
– Попробую.
– Смогёшь-смогёшь, – уверенно кивнул матрос, и его тёмные глаза задорно блеснули.
За неделю до этого дня он привёл Петра на площадь, где проходил митинг. Люди стояли плотной массой. Все слушали невысокого лысого человека с бородкой, который бросал отрывистые фразы с балкона большого дома.
– Смотри, – сказал матрос Петру, кивая на балкон. – Вождь!
И он смотрел. Он старался запомнить выражение лица этого человека, манеру держаться, каждый жест и поворот головы. Вечером он исчеркал набросками стопку листов бумаги. Взглянув на рисунки, матрос одобрительно хмыкнул и сказал:
– Не зря я тебе поверил. Молодец!
И, возвращая листы, добавил:
– Ваяй!
Он недавно узнал это слово и теперь воспользовался возможностью его произнести.
Пётр удивился, когда ему сказали, что надо вырубить из камня только голову Вождя. И теперь, стоя у глыбы, он пытался уловить в её форме черты будущей скульптуры. Ему вдруг показалось, что камень действительно похож на человечью голову. Нужно было только убрать всё лишнее.
– Ладно, – матрос хлопнул Петра по плечу. – Бывай... Да, чуть не забыл, – вдруг спохватился он и деловито достал из кармана какую-то бумагу. – Распишись-ка вот здесь в получении камня. – В другой руке у него возник «Паркер» с золотым пером.
Пётр взял протянутую авторучку, положил лист документа на доску платформы и старательно расписался в указанной графе. Едва перо закончило свой чернильный бег и оторвалось от бумаги, как заныло сердце, потемнело в глазах и страшная слабость охватила всё тело молодого скульптора.
– Ты когда начнёшь работу? – словно издалека донёсся до него голос матроса.
– Как только возведём леса, так и начну, – приходя в себя, с трудом ответил Пётр.
– Ну-ну. Тогда до завтра, – он крепко пожал руку и пошёл к выходу. – Бывай.
Оставшись один, Пётр отошёл в угол павильона и снял холстину с мраморного блока. Приятно было снова ощутить его гладкую, прохладную поверхность. Множество прекрасных изваяний скрывалось за этой непроницаемой гранью, но извлечь из толщи мрамора можно только одно из них. И что вырвется из каменной тверди: об этом можно только гадать. Но Пётр был уверен – это будет прекрасная скульптура.
Леса вокруг глыбы возвели довольно быстро. Шаткие доски окружали камень в три этажа. С одного уровня на другой вели грубо сколоченные деревянные лестницы. Под потолком подвесили несколько дополнительных электрических фонарей. Правда, днём их можно было и не включать: вполне хватало солнечного света. Но сейчас был вечер, и фонари горели.
Когда рабочие ушли, Пётр тщательно запер входную дверь, и с молотком и резцом в руках вернулся в павильон. Он хотел осмотреть монолит и сделать несколько пробных сколов.
Ступени под ногами вздрагивали и скрипели. Перед глазами текла вниз тёмная, шершавая шкура огромного камня. От него, как от живого существа, исходило ощутимое тепло. Пётр выбрался на куполообразную вершину глыбы и принялся её осматривать. Вся поверхность была испещрена мелкими выбоинами и лунками, но трещин нигде не было видно.
Молоток звонко ударил по резцу, сверкнули искры. Скол получился необычайно гладкий. Он глянцевито поблёскивал в электрическом свете фонарей.
«Почему же он тёплый?» – недоумевал Пётр, ощупывая камень. Внезапно ему показалось, будто из-под ладони, из глубины монолита просочился багровый отблеск. Молоток и резец выпали из рук. Металлический звон эхом заметался под сводом павильона. Пётр вскочил и невольно сделал несколько шагов назад. Перед его взором на каменной коре вспыхнула какая-то надпись и тут же угасла, будто её и не было. Может быть, её и действительно не было; богатое воображение, усталость и волнения последних дней породили этот мираж, но непонятные огненные знаки, казалось, вплавились в мозг и вставали перед закрытыми глазами чёрной строкой.
Пётр подобрал инструменты, с трудом спустился вниз, вышел из зала и, шатаясь, побрёл по коридору. Чёрные знаки вспыхивали каждый раз, когда смыкались веки.
– Спать-спать, – бормотал он по дороге.
Раздеваться он не стал, прямо так лёг на постель и провалился в бездну сна. Всю ночь его мучили кошмары, а когда утренний свет заставил раскрыть глаза, то с удивлением обнаружил, что постиг смысл таинственной надписи:
Всё проходит!
* * *
Рано утром того дня, когда на мостовые выпал первый снег, а лужи затянулись тонким ледком, Пётр Петрович Вершинин вошёл в павильон, тщательно затворил за собой дверь и поднялся на леса. В руках он держал железные резцы и молоток.
– Убрать всё лишнее, – тихо проговорил он и нанёс первый удар.
Из-под сверкающего лезвия резца брызнули мелкие осколки. Перехватив резец поудобнее, Пётр начал наносить частые, ритмичные удары.
– Раз-два-три, – бормотал он себе под нос. – Раз-два-три-четыре.
Вскоре его лицо и руки покрылись тёмной тёплой пылью. Резец вздрагивал и вибрировал в сжатом кулаке. Металлический стук забивался в уши.
Пётр опустил резец и перешёл на другое место:
– Всё лишнее долой!
И снова раздались удары, и снова полетели мелкие осколки из-под резца. Звонкое эхо металось под сводом. Белый дневной свет неспешно затекал через широкие окна в крыше и разливался по прохладному залу.
– Раз-два-три. Раз-два-три-четыре.
За окнами шёл снег. Снежинки ложились на стекло и время от времени их сдувал лёгкий порыв ветра.
За обедом Пётр съел кусок хлеба, немного вяленой рыбы и запил всё это крепким чаем. После этого он снова принялся за работу. Теперь для него не существовало ничего, кроме резца, молотка и каменной глыбы. Ещё было лицо Вождя, которое должно со временем проступить из каменного монолита.
Раз-два-три – стучал молоток. Раз-два-три-четыре – летели искры и осколки камня.
Поздно вечером, когда окна смотрели внутрь зала чёрными провалами, а электрические фонари освещали павильон жёлтым светом, Пётр спустился с лесов, отошёл к стене и принялся осматривать свою работу. На глыбе в некоторых местах виднелись небольшие пятна более тёмного цвета. Именно там поработал резец. В остальном камень был прежним.
«А вдруг мне придётся всю жизнь работать над этим монолитом? – ужаснулся Пётр, но тут же отогнал эту мысль. – Я буду работать от зари до зари. Без перерыва. Каждый день. И я сделаю эту скульптуру. Зато потом...»
Но он пока решил не думать о «потом».
Дни замелькали один за другим. Охрана, стоявшая на посту – у дверей дома, постоянно слышала стук молотка, который прерывался только на несколько ночных часов и вновь возобновлялся ещё до восхода солнца.
– Ишь, молотит, – пробормотал часовой – пожилой солдат в потёртой шинели и дырявой папахе. Он опустил винтовку прикладом на мёрзлую землю, и, прижимая её к себе локтем за ствол, пытался свернуть стылыми, непослушными пальцами самокрутку. Второй солдат, помоложе, приплясывал на месте от холода. С тёмного, предрассветного неба сыпалась снежная крупа. Старая ворона, нахохлившись, сидела на заборе и косо смотрела на людей с оружием.
Пётр потерял счёт дням. Он перетащил кровать в павильон и теперь выходил из зала по утрам, чтобы умыться и забрать холщовый мешочек с суточным пайком, который оставляли ему в коридоре у входной двери. В полдень он откладывал в сторону инструменты, снимал серый рабочий халат, съедал обеденную порцию пайка и обходил пустой дом; заглядывал в большую комнату (когда-то здесь была спальня для учеников), потом заходил на кухню и столовую, где уже давно не витал аппетитный запах какого-нибудь блюда. В кабинете прикасался к корешкам книг, которые надеялся со временем прочитать, и смахивал пыль с многочисленных статуэток. Зачем он это делал? Может быть, чтобы на несколько минут отвлечься от монолита, каменной пыли и звонкого стука молотка? Выйти из дома на улицу ему не приходило в голову.
Обойдя комнаты, он спешил в павильон и брался за резец. Камень уже был обтёсан со всех сторон, но ещё трудно было в нём разглядеть человеческое лицо.
Однажды вечером в павильон вошёл матрос. Он постоял несколько минут, разглядывая глыбу, потом неопределённо хмыкнул, развернулся и ушёл. Пётр проводил его взглядом, неподвижно постоял немного и снова принялся за работу.
Дни тянулись однообразной серой цепью. В какой-то неуловимый момент из глыбы выглянуло лицо Вождя. Это были ещё грубые черты, но вполне узнаваемы. Увидев такую перемену в камне, матрос широко улыбнулся и махнул рукой:
– Молоток, ваятель!
Пётр отложил инструменты и быстро спустился вниз. Он ответил на рукопожатие и оглянулся на глыбу.
– Мы протянем тебе сюда телефон, – продолжал между тем матрос. – Ежели что понадобиться, звони.
С этого дня паёк стал значительно лучше. В холщовом мешочке иногда находился даже сахар. Телефон действительно провели и теперь на полу – возле кровати – стоял чёрный телефонный аппарат. По нему Пётр вызвал рабочих, которые убрали леса вокруг монолита. Вся последующая работа теперь велась с помощью переносной лестницы.
Солнце мелькало за мутными окнами. День сменялся ночью, дождь – снегом, тепло – холодом.
Однажды Пётр спустился с лестницы и, обойдя каменную голову вокруг, замер в нерешительности.
– Всё, что ли? – в растерянности пробормотал он.
Молоток и резец выскользнули из ослабевших рук и мягко упали на пол, густо покрытый толстым слоем каменной пыли.
* * *
Странно устроен человек: он прилагает огромные усилия для достижения поставленной цели, тратит на это свои способности, талант, годы жизни – порой самые лучшие; он страстно, всей душой, всей сущностью желает добиться своего и наконец, когда цель достигнута, зачастую не испытывает счастья – только пустоту и усталость. Нечто подобное и чувствовал Пётр, когда закончил работу. Правда, он ещё иногда обходил скульптуру, приставлял к ней лестницу, взбирался на верх и стучал молотком, снимая ту или иную неровность, но разочарование и ощущение какой-то потери не покидали сердце. Он не мог однозначно сказать, нравится ему скульптура или нет. Скорее всего – да, нравится. Ведь и выражение лица Вождя, и характерный прищур глаз, и ещё нечто – совершенно неуловимое, – всё это заставляло поверить, что вот сейчас, сию минуту Вождь вскинет правую руку, укажет раскрытой ладонью на стену павильона и воскликнет:
– Вегной догогой идёте, товагищи!
Нет! Всё-таки чего-то не хватает. Самой малости. Какой-то неуловимой мелочи...
Пётр отчаялся найти причину своего недовольства, махнул рукой, сел на кровать. Ногой двинул к себе телефонный аппарат, поднял трубку и крутанул ручку вызова. Телефон молчал. Пётр снова покрутил ручку и даже постучал по вилке рычажков – ни единого звука не донеслось до слуха.
– Да что они там, – пробормотал Пётр. – Поумирали все?
Он бросил трубку, встал с кровати и направился к выходу.
Под чёрным ночным небом царила вьюга. Вся улица была завалена снегом. Высокие сугробы громоздились у стен домов. Голые ветви деревьев секли ледяной воздух. Невдалеке, сквозь белые вихри маячила тёмная фигура часового.
Пётр перешагнул порог и остановился на прямоугольнике жёлтого света, выпавшего из ярко освещённого коридора. Под каблуком скрипнул снег, мороз проник сквозь одежду и сковал тело. Фигура часового качнулась, и на свет вышел молодой солдат с винтовкой за спиной. Он держал руки в карманах долгополой шинели и прятал подбородок в застёгнутые клапана будёновки с большой красной звездой.
– Извините, – обратился к нему Пётр. – У вас закурить не найдётся?
Солдат кивнул бледным носом и сунул правую руку глубже в карман в поисках курева. Пётр терпеливо ждал. Часовой копался в кармане, переступая по снегу валенками.
– Вот, пожалуйста! – он шагнул вперёд и протянул мятую, но целую папиросину. Холодно блеснули грани примкнутого штыка.
Пётр сделал первую затяжку и закашлялся. Из темноты вышел второй часовой; тоже в шинели, будёновке и с винтовкой за спиной.
– Может зайдёте в дом, погреетесь, – предложил Пётр.
– Не положено, – прохрипел второй солдат. – Да и сменят нас скоро.
– Ну, как знаете, – пожал плечами Пётр. Он курил первый раз в жизни и поэтому каждая затяжка вызывала кашель. Ритуал курения казался единственно возможным поводом, чтобы заговорить с охраной.
– А какое сегодня число? – спросил он.
– Двадцать первое, – ответил часовой, который дал папиросу.
– А месяц?
– Январь.
Чувствуя, что следующий вопрос прозвучит немного странно, Пётр смущённо покашлял.
– А какой сейчас год?
Солдаты переглянулись и в один голос произнесли:
– Двадцать четвёртый!
Пётр пробормотал слова благодарности и умолк. Ему хотелось ещё поговорить, рассказать, что наконец-то работа закончена, скульптура готова, но он сказал только про молчащий телефон.
– Сменимся – передадим кому надо, – не слишком дружелюбно отозвался простуженный часовой.
Пётр молча кивнул, кинул окурок в снег, пожелал спокойной службы и вошёл в дом.
«Спать-спать, – думал он, шагая по коридору. – Завтра со всем разберёмся.»
И вдруг остановился, будто натолкнулся на стену.
«Шесть лет! – с удивлением и ужасом подумал он. – Прошло шесть лет жизни, а я этого даже не заметил!»
На другой день, рано утром, Пётр сидел на вершине скульптуры – на широкой лысине каменной головы – и убирал резцом едва различимые огрехи. Сегодня, едва проснувшись, он снова пытался позвонить, но телефон молчал. Пётр ещё подумал тогда, что может снова попал в немилость тем, кто ведал его судьбой? Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, он решил немного поработать и теперь аккуратно стучал молотком по резцу. Он не заметил, как в павильон вошёл матрос, и продолжал работать. Увидев раннего гостя, он сунул инструменты в карманы фартука и быстро спустился по лестнице вниз.
– Доброе утро! – громко поприветствовал он, идя навстречу. – А я решил тут кое-что подправить. Последние штрихи, так сказать...
Он осёкся, встретив неподвижный, застывший взгляд матроса.
– Что случилось? – обеспокоено спросил Пётр.
Матрос разлепил бледные губы и выдавил только два слова:
– Вождь умер!
Потом сделал несколько тяжёлых шагов, опустился на кровать и закрыл лицо руками.
– Как умер?! – Пётр растерянно оглянулся на скульптуру. Каменный Вождь живыми глазами смотрел на них и улыбался уголками губ.
Матрос опустил голову, его плечи вздрагивали. Пётр не знал, куда девать руки. Он не испытывал каких-то особенных чувств к Вождю, он сожалел о его смерти так же, как сожалел бы о смерти любого другого, незнакомого человека. Он даже удивился своему спокойствию и, чтобы как-то утешить матроса, сказал:
– Я закончил работу. Теперь образ Вождя навсегда сохранится в этом камне.
Матрос поднял голову, провёл ладонями по глазам и посмотрел на скульптуру.
– Да! Его образ теперь будет с нами всегда. Ты настоящий скульптор.
Он встал и крепко пожал Петру руку.
* * *
Первое время Пётр не знал, чем теперь себя занять.
Секунды монотонно капали в серой тишине павильона. Огромная голова следила за каждым движением каменными глазами и одним только своим присутствием давила на сердце. Пришлось снова перетащить кровать из зала в спальню.
«Работа закончена,» – каждый день мысленно говорил Пётр и не находил себе места. Он с нетерпением ждал, когда отворятся тяжёлые ворота и павильон освободится от монолитного образа Вождя. Но ворота не отворялись, и монолитный образ оставался стоять в центре зала на деревянной платформе.
Время от времени приходили какие-то люди, осматривали скульптуру, обменивались мнениями и уходили, совершенно не замечая Петра Петровича Вершинина. А может, они только делали вид, что не замечают.
Однажды на пороге кабинета, где Пётр читал книгу, появился матрос. Его было не узнать: морскую форму сменили серый костюм-тройка, шляпа и начищенные до зеркального блеска штиблеты.
– Здравствуй, товарищ художник! – широко улыбаясь, сказал он. – Всё книжки читаешь? А я – вот! Фотографа к тебе привёл. Он будет статую твою фотографировать.
– А что, уже лето? – глядя на костюм, совершенно невпопад спросил Пётр.
– Ну, брат, ты даёшь! – рассмеялся матрос. – Совсем зачитался.
Пётр немного смутился, но не удержался ещё от одного вопроса:
– А как же бушлат, тельняшка и бескозырка?
– Эх, – с лёгким сожалением махнул рукой матрос. – Я ведь культуру представляю. Как никак – должностное лицо.
И, проведя ребром ладони сверху вниз по пуговицам пиджака, добавил:
– Должон соответствовать.
Фотограф, сухонький старичок с блестящими глазами, одетый в плохо перелицованный костюм, деловито устанавливал свой аппарат на трёхногом штативе у стены павильона, сверкал магниевой вспышкой и переходил на другое место для следующей съёмки.
Пётр с интересом следил за его работой. Матрос, придерживая шляпу рукой, задрал голову. Он молча рассматривал скульптуру. Наконец повернулся к Петру и хлопнул его по плечу.
– Не дрейфь! Сделаем тебя главным скульптором страны! Да что там страны – Мира! Завтра эти снимки в газетах напечатают: все о тебе узнают!
Снимки действительно напечатали. Газеты рассказывали о великом скульпторе, выходце из рабоче-крестьянской семьи. А великое творение, теперь уже известного мастера, всё равно оставалось стоять в павильоне.
По прежнему каждый день в коридоре, у входной двери появлялся ежедневный паёк. Теперь он был не в мешке, а в картонной коробке. Продуктов стало гораздо больше, и Пётр вдруг обнаружил в себе интерес к процессу приготовления пищи. В этом ему помогала толстенная поваренная книга, обнаруженная на книжных полках в кабинете.
«Во мне погибает хороший повар,» – не раз думал он, помешивая какой-нибудь особый соус.
Постепенно каменная голова Вождя в центре зала перестала угнетать. Пётр хорошо питался, спокойно спал, читал книги и, казалось, ничто не сможет нарушить его душевного покоя. Но однажды ночью словно некая сила подняла его с постели.
В одном халате, со свечой в руке, готовой вот-вот погаснуть, он шёл по тёмному коридору.
Павильон встретил жаркой тишиной. Луна заглядывала в окно, густые тени залегли на каменное изваяние, и лицо Вождя приобрело жуткое выражение, но Пётр не обратил на это никакого внимания; он направился в угол зала.
Пыльный кусок холста стёк на пол, обнажив блок. Огонёк свечи встрепенулся и погас. Серебристый свет луны упал на белоснежную кожу прекрасного итальянского мрамора и мягкое сияние полилось из толщи благородного камня. Взгляд невольно пытался проникнуть сквозь непроницаемую поверхность и разглядеть в молочной глубине скрытую статую.
Пётр прижался щекой к прохладной мраморной плоскости, ладони ощутили её твёрдость.
– Кто ты? – спросили губы.
Он прислушался, словно ждал ответа. Вдруг его пальцы ощутили слабую вибрацию, слух уловил чей-то слабый вздох. Он отпрянул и оглянулся.
– Кто здесь?
В тишине павильона взволнованный голос прозвучал необычно громко. По лунному диску пробежало облако, и неровная тень пролетела через зал. Лицо Вождя ожило и исказилось ужасной гримасой.
Пётр поёжился и снова посмотрел на мрамор. Ему вдруг показалось, что внутри белого камня что-то шевельнулось, и на миг проступила прекрасная женская фигура. Потом всё исчезло. Только любопытная луна заглядывала в окно.
– Чертовщина какая-то, – пробормотал Пётр. – Надо принять снотворное и лечь спать.
Утром его разбудили голоса; несколько человек о чём-то громко спорили.
– Проходной двор какой-то, – недовольно пробормотал Пётр, вылезая из-под одеяла. Он накинул на плечи халат, сунул ноги в истоптанные шлёпанцы и вышел в коридор. Дверь в павильон была приоткрыта, и голоса доносились оттуда.
В зале перед изваянием стояли три человека. Все они были в одинаковых серых шляпах и серых плащах до пят. Один держал в руках пухлый портфель из кожи с двумя никелированными замками. Как только Пётр вошёл в павильон, все трое повернулись к нему. Тот, что с портфелем, сверкнул стёклами пенсне.
– Вы кто? – резко спросил он.
– Как «кто»? – удивился Пётр. В его голосе слышалось возмущение. – Я здесь живу. И работаю!
– А-а, – протянул человек с портфелем. – Скульптор! Вот вы-то как раз нам и нужны! – сказав это, он достал из кармана плаща синий платок, снял пенсне и принялся протирать линзы. Портфель ему пришлось зажать под мышкой.
– А в чём, собственно, дело? – спросил Пётр.
– А дело в том, молодой человек, что вам оказано высокое доверие – вы должны создать скульптуру Вождя.
– Но ведь... – Пётр растерянно указал на каменную голову. – Вот она! Я всё сделал.
Человек водрузил пенсне на переносицу и пристально посмотрел на Вершинина.
– Мы знаем, – веско произнёс он. – Но у нас сейчас другой Вождь, и нам нужна новая скульптура. Вы доказали своё мастерство... Так что – приступайте.
Пётр чувствовал, как каменеет от этих слов; холод разливался по всему телу, и только сердце гулко стучало в висках.
Щёлкнули никелированные замки портфеля, и в руки Петру сунули большую красную папку.
– Здесь вы найдёте всё необходимое для работы, – сказал человек в пенсне. – А если ещё что-нибудь понадобится, звоните по телефону.
Они уже выходили из зала, когда Пётр спохватился:
– Постойте! А как же материал?!
Они остановились и обернулись.
– Вы о чём?! – спросил человек с портфелем.
– Я – о материале! – сказал Пётр и поймал себя на том, что глупо улыбается этим людям. – Из чего делать скульптуру?
Все трое многозначительно переглянулись и один из тех, что всё время молчал, вдруг заговорил неприятным скрипучим голосом:
– В своё время вам выдали монолит. Так?!
– Да, – растерянно проговорил Пётр.
– Вы за него расписывались? – Человек извлёк из кармана плаща какую-то бумагу, развернул её и ткнул толстым пальцем в нижний угол листа. – Ваша подпись?
Пётр поспешно приблизился и вгляделся в росчерк на бумаге. Он мог бы этого и не делать, так как был уверен, что там стоит его подпись. Но всё равно, он внимательно рассмотрел знакомый документ, а потом кивнул:
– Да, это моя подпись.
– Вот и работайте, – проскрипел человек, пряча бумагу в карман. Работайте по выданному вам материалу.
Казалось, эти трое не замечали гигантской скульптуры в центре зала.
– Но.., – начал было Пётр, однако три человека молча повернулись и вышли в коридор. Стук входной двери оборвал звук удаляющихся шагов.
– Как же так? – растерянно пробормотал Пётр. Его слова утонули в пространстве огромного павильона, залитого рассеянным светом восходящего солнца.
Вдруг раздался сильный хлопок и эхом раскатился под сводами зала. Это выпала из рук скульптора красная папка.
Пётр сел за стол в своём кабинете, раскрыл папку и вынул из неё плотный лист картона, на который было наклеено два снимка: Вождь анфас, и Вождь в профиль. Такое размещение фотографий породило какие-то смутные ассоциации, но Пётр отмахнулся от них и извлёк из папки целую пачку фотоснимков. Всё это были портреты: Вождь улыбается, Вождь набивает свою трубку, Вождь размышляет...
Пётр перебирал фотографии, всматривался в лицо незнакомого для себя человека и что-то очень смутное подсказывало – надо создать величественный, легендарный образ. Образ Вождя – каким его хотят видеть сейчас, каким он запомнится следующим поколениям и останется в веках...
«В веках, веках, веках...» – оглушительным пульсом застучало в голове, и Пётр, отбросив фотографии, сжал ладонями виски. Но это не помогло.
«...веках, веках, веках...» – продолжало оглушительно биться в черепной коробке. Пётр застонал, медленно поднялся из-за стола и, продолжая стискивать голову руками, двинулся из кабинета.
«...веках, веках, веках...» – продолжал издеваться чей-то голос. Он хохотал, он кривлялся, произнося на разные лады слово «веках», и холодной рукой копался в мозгу, наслаждаясь своей властью.
Пётр закричал от неожиданного ужаса и бросился бежать по коридору. Он смутно помнил, как очутился в павильоне, как руки его стиснули молоток и зубило, и как под ударами скорчилось в судорожной гримасе каменное лицо ушедшего в иной мир Вождя.
* * *
Он работал. Он работал так, как привык уже давно – начинал до рассвета и заканчивал глубокой ночью. Просто изменить черты лица уже готовой скульптуры совершенно не представлялось возможным: слишком разные лица были у вождей. К тому же из лысины каменной головы предстояло извлечь зачёсанные назад волосы, а это уменьшало скульптуру в целом и лицо необходимо было вырубать заново.
Пётр не стал возводить лесов; он работал с высокой приставной лестницы. Снова из-под резца вылетали тёмные каменные чешуйки, снова в уши забивался звенящий ритм, и снова губы привычно отсчитывали:
– Раз-два-три. Раз-два-три-четыре.
Каменные черты сглаживались, теряли свою индивидуальность и вскоре исчез характерный прищур, глаза ослепли, нос потерял свою форму. Казалось, лицо медленно оплывало, словно плавилось чёрным воском на ослепительном солнце, и сквозь старый образ проступал новый. И никакая сила не могла остановить эту странную метаморфозу.
Пётр вдруг обратил внимание, что каменный монолит под резцом стал вести себя совсем по-другому. При слабом ударе удавалось отколоть лишь песчинку. Если же удар наносился сильнее, по камню начинали бежать трещины, отваливались крупные куски и с грохотом, от которого тревожно сжималось сердце, падали на пол.
– Вот чёрт! – пробормотал Пётр и вытер лоб тыльной стороной ладони, сжимающей резец.
Камень пришлось рубить очень осторожно: одно неверное движение и можно было загубить всё. Но работа теперь сильно замедлилась; дни слились в один сплошной бесконечный день, наполненный кропотливым трудом.
Однажды из-под резца выскочил острый обломок. Пётр, выронив резец, схватился за глаз. Кровь хлынула на лицо, стекла по подбородку и пролилась на тёмную поверхность монолита. Не отнимая ладони, Пётр спустился вниз и вызвал по телефону врача. Мысль о потере глаза привела его в ужас и он бессильно опустился на койку.
Врач пришёл на удивление быстро. Это был пожилой седоватый мужчина в белом халате. В руке он держал небольшой медицинский чемоданчик.
– Ну-ка, – строго сказал он. – Покажите, что у вас там?
Но Пётр ещё сильнее прижал ладонь к ране; ему было страшно. Врачу пришлось чуть ли не силой убирать его руку от лица.
Пётр зажмурился. Он почувствовал прикосновение твёрдых пальцев к своему лбу и услышал спокойный голос:
– Ничего страшного. Камень рассёк вам только бровь. Сейчас ранку промоем, перевяжем, и всё будет в порядке.
– Спасибо, доктор! – поблагодарил Пётр, когда всё было закончено.
– Я не доктор, я врач, – сказал врач, убирая в чемоданчик белоснежный валик бинта.
– А разве есть разница? – удивился Пётр.
– Есть, – врач слегка улыбнулся. – Доктор – это учёное звание, а у меня его нет.
Он оглянулся на скульптуру, улыбка сошла с его губ. Он вдруг сказал:
– Вот и вы пролили свою кровь, – повернулся и молча вышел.
Пётр спохватился из-за того, что не попрощался, и бросился следом, но врача уже не было.
– Странно, – пробормотал Пётр и потрогал повязку на лбу. Постояв немного в коридоре, он вернулся в павильон – к своей работе.
Дни снова потянулись – один похожий на другой. Каждое утро в коридоре у входной двери Пётр находил коробку с суточным пайком, завтракал, пробегал глазами по строчкам свежей газеты, которую с некоторых пор клали вместе с продуктами, и шёл рубить камень.
Нельзя было сказать, что его не интересовало всё происходящее за стенами мастерской, но он относился к тому, о чём печатали, несколько отрешённо. Ведь это было где-то там, а здесь – конкретное дело. Но однажды Пётр прочёл, что началась война. Он отставил стакан с чаем и перечитал газету. В его памяти сразу возникла родная горница и отец, ковыляющий на своей деревянной ноге. А потом вспомнилась мать, как она сидела на лавочке у крыльца.
До боли в сердце Пётр ощутил своё одиночество. Ему захотелось бросить всё и вернуться домой. Но это означало расстаться с любимым делом, а он хотел рубить камень. И он пошёл в павильон, взял в руки молоток и резец, и снова полетела на пол каменная крошка.
Работа была успокоением, работа была его жизнью. Ощущение своей власти над камнем придавало ему силы, и он рубил до боли в мышцах, до темноты в напряжённых глазах, до свинцовой усталости, которой к концу дня наливались плечи. И, казалось, этому не будет конца. Но настал день, когда работа была закончена. Пётр долго осматривал каменную голову Вождя, потом удовлетворённо кивнул и отложил резец.
Черты скульптуры вдруг ожили и Петру показалось, что вот сейчас появится знаменитая трубка, Вождь выпустит клуб дыма и испытывающе посмотрит ему в глаза.
И вдруг странная мысль толкнула его в сердце. Разум отказывался в это поверить, но теперь Пётр знал наверняка: сегодня не стало Вождя.
Вождь умер!
* * *
За окном шёл дождь. По стеклу, извиваясь, текли бесконечные струи. В кабинете за столом сидел гладко выбритый седовласый мужчина и смотрел в замутневшее окно. Лицо этого человека было в морщинах, но оно не казалось старым. Глаза не были потухшими, наоборот, в них были спокойствие и мудрость. И трудно было поверить, что этому человеку недавно исполнилось сто лет.
Пётр Петрович вспоминал свою жизнь. Быстро она прошла. Как один день. Он ни в чём не нуждался, много работал, но не чувствовал удовлетворения от того, что успел сделать. А сделал он очень много – скульптуры всех вождей, которые были при его жизни. Вот только вырубал он их из одного и того же камня и с каждым разом скульптура получалась всё меньше и меньше. И каждый раз, когда работа заканчивалась, вождь уходил из жизни, реже – терял свою власть.
Вот и сейчас на углу стола стояла небольшая каменная голова предпоследнего Вождя – всё, что осталось от некогда огромного монолита. Пётр Петрович закончил эту скульптуру перед самым своим столетним юбилеем.
«Как только я её закончил, Вождь ушёл на покой, – вспоминал он. – Если б знали они все об этом, не пытались бы тогда увековечить себя в этом странном камне.»
И вдруг мелькнула странная догадка, а что если это тот самый метеорит, который упал в Сибири – в далёком девятьсот восьмом году? Почему-то раньше об этом не думалось.
Лицо скульптора помрачнело: он вспомнил о мраморе. О великолепном мраморе из Италии, из Пьетросанты – откуда сам Микеланджело брал камень для своих скульптур.
Так и остался стоять в углу опустевшего зала этот прекрасный мраморный блок, как символ несбывшихся надежд.
В дверь постучали. Пётр Петрович медленно поднялся из-за стола и пошёл открывать.
С улицы вошли два молодых человека в одинаковых чёрных плащах и чёрных шляпах. Один из них держал в руке раскрытый зонт.
«Почти как тогда», – мелькнуло в голове у Петра Петровича.
Люди молча прошли по коридору и вошли в кабинет.
– Чем обязан? – спросил Пётр Петрович, входя следом. Пришедшие к тому времени успели уже расположиться. Один поставил раскрытый зонт в углу и стоял у книжных полок, разглядывая статуэтку обнажённой женщины. Другой по хозяйски устроился за столом, положив шляпу рядом со скульптурой. Над его головой на потолке расплывалось тёмное пятно и зрела большая дождевая капля.
– Мы хотим сделать заказ, – сказал тот, что сидел за столом.
– Наверное, хотите получить бюст вождя? – с некоторым сарказмом спросил Пётр Петрович.
Капля сорвалась с потолка и упала на стол.
– Ну почему же сразу вождя? – снисходительно улыбнулся молодой человек. Он механически провёл рукой по столешнице и, посмотрев на ладонь, докончил фразу. – Руководителя страны.
– Понятно, – кивнув головой, громко проговорил Пётр Петрович. – Может быть вы мне его приведёте, чтобы я смог срисовать его портрет с натуры, так сказать!
– В этом нет необходимости, – вдруг отозвался человек у полок и повернул к скульптору своё круглое полное лицо. – Мы принесли вам комплект фотографий.
– Ага! – почти радостно воскликнул Пётр Петрович. – Тогда, может быть, мне ещё и деньги за работу заплатят?! Мне хотелось бы получить небольшой аванс.
Молодые люди переглянулись и тот, что сидел за столом произнёс таким тоном, словно говорил с маленьким ребёнком:
– Вам обязательно заплатят. После работы. А аванс... Вы ведь стоите на государственном довольствии – вот вам и аванс.
С этими словами он поднялся из-за стола. Другой молодой человек взял в руки зонт и направился к выходу.
– Ну, а материал вы мне тоже предоставите?! – не сдавался Пётр Петрович.
– Материал? – несколько озадаченно переспросил молодой человек у стола. Он уже надел шляпу и теперь доставал из-за ворота плаща большой чёрный пакет – должно быть с фотографиями.
– Да, материал?! – едко проговорил Пётр Петрович. – Из чего прикажете делать голову вашему руководителю?
– Не «вашему», а «нашему», – назидательно поправил молодой человек с зонтом.
– Вот именно, – по-своему согласился Пётр Петрович. – И тем не менее, я хочу, чтобы мне предоставили материал!
– Это ваша подпись? – вдруг резко спросил молодой человек с зонтом и поднёс к глазам Скульптора изрядно потрёпанный лист бумаги.
– Моя, – сквозь зубы ответил Пётр Петрович.
– Вот и работайте по этому монолиту, – толстый палец постучал по истёртому документу. – Камень за вами числится и вы за него несёте материальную ответственность.
– Мне, между прочим, не заплатили ещё за прошлый заказ.
– Вам заплатят... в своё время, – пакет с фотографиями выразительно лёг на стол. – Мы не смеем вас больше задерживать!
Молодые люди ушли, громко обсуждая странности придворного скульптора.
Пётр Петрович дождался, когда наступила тишина, сел за свой стол и вынул фотографии из пакета.
– Ну, что ж, молодой человек, – пробормотал он. – Посмотрим, чем всё это закончится.
Из ящика стола были извлечены резец и молоток, каменная голова заняла своё место в центре стола и раздался первый звонкий удар.
– Раз-два-три, – привычно отсчитывал Пётр Петрович Вершинин. – Раз-два-три-четыре.
Но вдруг что-то произошло. Казалось, большая чёрная птица мелькнула перед глазами и задела лицо своим крылом. Повеяло страшным холодом. Скульптор выронил резец и несколько минут сидел неподвижно, прижимая ладонь к груди.
– Не-ет! – пробормотал Вершинин, медленно покачал головой из стороны в сторону и провёл рукой по глазам, словно снимая призрачную пелену. – Так не может дальше продолжаться!
Пётр Петрович поднялся из-за стола во весь свой рост и выкрикнул в стену:
– Так не может дальше продолжаться! С меня хватит!!!
Тяжёлый молоток обрушился на каменную фигурку. Брызнули осколки. Ото лба через лицо скульптуры побежали тонкие трещины.
– Хватит! Хватит!! Хватит!!! – выкрикивал Вершинин, нанося удар за ударом. Он остановился только тогда, когда каменная голова превратилась в кучку мелких тёмных обломков.
– Я ещё успею, – пробормотал Пётр Петрович, глядя на то, что он сделал. – Я должен успеть осуществить свою мечту.
Схватив резец, он бросился из кабинета. Дрожащей рукой он вложил ключ в замок и отпер дверь мастерской. Холодом повеяло на лицо.
Скульптор сорвал кусок холста и отбросил его в сторону. Прекрасный блок мрамора дождался своего часа. Вершинин приставил резец к белой искристой поверхности камня и нанёс первый удар.
Он быстро втянулся в привычный рабочий ритм. Его руки действовали точно и решительно. Огромные куски лишнего мрамора отваливались из-под резца, падали на пол, разбиваясь на тысячи осколков, но это не пугало Скульптора, как раньше. После неподатливого чёрного камня мрамор показался ему мягче глины.
Он работал по наитию, без всяких эскизов; слишком долго зрел в душе художника этот образ. Он вдруг погрузился в странное состояние – эйфорию от своей работы. Время потеряло для него всякий смысл. Он упивался своим счастьем.
И когда был нанесён последний удар, Вершинин отбросил в стороны инструменты и отошёл подальше, чтобы взглянуть на плод трудов своих. Старый скульптор, весь покрытый белоснежной сверкающей пылью, смотрел на своё детище: новый Вождь стоял на пьедестале в полный рост, устремив взгляд сквозь сотворившего его человека.
Лицо Скульптора исказилось от ужаса. Он столько лет высекал лики вождей, что ничего другого создать уже не мог. Руки больше не служили Петру Петровичу Вершинину, они ему не принадлежали.
– Как же так?! – растерянно пробормотал он и медленной, неверной походкой вышел вон из мастерской. Лицо его горело, как от пощёчин.
– Как же так?! – бормотал он, шаркая по коридору. – Я же не хотел. Не хотел!
Он отворил дверь и вышел на улицу – под дождь.
– Этого не может быть! – еле слышно шептали немеющие губы.
Скульптор уходил прочь по мостовой, не обращая внимания на грязь и лужи.
Больше его никто не видел.
* * *
Апрель - июнь, октябрь 2000.
© Анатолий Афонин, 2000.
© 45-я параллель, 2023.