Оскар, Оскар…
Милый Оскар, снова ночь, мне снова зябко…
Голубями мостовая вторит небу:
Они спят на тёмных камнях, их порядку
Вторят звёзды, вторят Лиры вместе с Вегой.
Чуткий Оскар, нежный муж мой, я украдкой
Вспоминаю, восклицаю в Ваши книжки.
Проклинаю? Нет, ищу закладки-прядки
Сыновей… Чужды Вы им, ещё мальчишкам.
Странный Оскар, снова сплетни ядом сладким
Потрясают – Ваш приятель вновь известен.
Ваши тексты измельчили на цитатки…
Я молюсь за Вас: Он – хуже всякой мести!..
Оскар, Оскар… для меня решётки шатки.
Каждым голубем ночным я слала вести:
Дом Уайльдов – Вы и я – что кисть в перчатке,
Моей верностью живёт. Я с Вами вместе…
Гений Оскар, чувства Ваши все в заплатках.
Но простите,
славы… завтра…
будет слишком,
Слишком много… нам. Во имя Вас украдкой
Безымянная…
верна я буду…
книжкам.
Затасканный этюд
Затасканный этюд – картинка в кляксах –
Валяется у дерева в траве,
И старая ухоженная такса
Обнюхивает лист. На голове
У памятника наглые вороны.
Брусчатка тротуара заскрипит
Под каблуками. Сотни миллионов
Проходят каждый день. Архимандрит
Сидит на лавке, вперив взгляд в дорожку,
Хрустя суставами уставших белых рук.
И чётки под ногами понемножку
Катаются. Недавний лёгкий стук
Падения не распугал пернатых.
И такса не заметила урон
Хозяина на лавке. Лишь распятый
Откликнется на каждый вздох и стон.
Незаметные. Как в фильмоскопе
Странно, что люди не замечают,
что многие
…постепенно
………исчезают…
А жизнь же не фильмоскоп,
И не скажешь вовремя «стоп».
Странное человековоспитание…
А потом кровопереливание,
Клонирование, протезы.
Чтобы заполнить порезы,
Огрехи,
И недостаток некоторых.
А многие живут:
Вехами
Приобретают прозрачность.
Бледнеют.
И в очертаниях – мрачность.
Бродят аллеями…
И тенями
Не заслоняют колокольчики.
Особенно странно ночами:
Сами…
Они незаметны, хотя, не бездетны,
Хотя, не бесталанны,
Хотя, не бесприданны.
А ещё есть…
Самые странные
и самые незаметные:
Порцелановые
Некоторые…
Мишурой и конфетами
Украшенные.
И мне всё страннее спрашивать:
Вы друг друга не видите?
Почти всегда…
Но, чтоб… ненавидеть, видите…
Чтоб… обидеть, видите…
Да?..
И добавляю неловко:
Фокусировка…
Вот здесь…
Как в фильмоскопе…
Сломался
У Лёни сломался робот-супермен
В день, когда никто не хотел работать.
Это даже не была суббота,
Но вне зависимости от смен,
Заботы
Всех людей были только об отдыхе.
А у Лени было горе.
Потому что он был не просто в ссоре
С железным другом.
Он был без друга!
От супермена остались запчасти –
Смерть и к суперменам бесстрастна.
А те, кто не хотел трудиться,
Делали серьёзные лица
И пили кофе
С тартинками.
А Леня прижимался к останкам и думал,
Что за их глазами-льдинками
И есть роботы,
Как всё нелепо.
Супермена спасать некому…
Одиночество. Фрейду на заметку
Мой самый страшный образ: темнота,
Я просыпаюсь и сижу на стуле.
Сосуды ноют, в мышцах – ломота,
Как будто Бог не только словом хулит.
Бечёвка давит руки за спиной
И ноги обездвижены колючкой.
Хотелось бы завыть. Да только вой
Безгласного уже не будет звучным.
И стул мой не стоит и не парит:
На проволке стальной витиеватой
Уходит в бесконечность. Весь мой вид –
Распята, одиночеством распята.
И каждое движение – не боль,
А больше – дальше продвиженье в бездну.
Возврат из боли – прежняя юдоль
Скрипит пластинкой в мыслях. Бесполезно…
Напрасно рваться с места в темноту,
Раскачиваться тщетно без основы.
Не проще быть добавленной к кресту.
Сложней найти свою весомость снова.
Друзья
Кресло скучает по другу роялю.
Раньше они вместе стояли.
Рояль напевал. Об него тёрлись гости.
А кресло сжимало хозяина кости.
С утра дети шумно резвились по струнам,
А кресло в углу пыль баюкало в руны.
Рояль суетился при виде хозяйки,
А кресло царило под дедовы байки.
Мороженое, кофе, варенье, котлеты.
Друзья ужасались. Сверяли приметы:
Царапины, дыры, ожоги и сколы.
Рояль с перетяжкой, на кресле подковы.
Невзгоды-печали делили совместно:
Ремонты, соседи, не модно и… тесно.
Рояль иностранец, а кресло – дворняжка.
И вынести кресло не так уж и тяжко.
И дед уже умер. И дети взрослее.
И в кресле у лавки курить веселее.
Хозяйка охрипла на мужа с молодкой.
Рояль стал поддержкой для перегородки.
Собаки достали у кресла пружины.
Топить всё дороже – холодные зимы.
И кресло скучает по брату – роялю
И щурится шрамами. Вместе стояли.
В тряпичный бочок уколола иголка.
Костёр веселит новогодняя ёлка.
И кресло запело вальсы для друга.
Искрами. Жаром. Первая фуга.
Последняя фуга.
Ботинки
Не поднимайте взгляда от ботинок.
Они не врут о чести ходока.
И если сердце его бьётся льдинкой,
То поступь его кажется легка:
Ни совесть, ни пространные сомненья
Не тяготят его широкий шаг.
Но если в переступе промедленье
И каблуки звучат совсем не так,
Как ходиков стабильные тик-таки,
Царапиной следят по мостовой,
То это добродетельный искатель
С открытой и отзывчивой душой.
И думы о проблемах мирозданья
Сбивают его шаг. Наоборот,
Вы вдруг прервите Ваши созерцанья:
Ступайте смело – словно бог – без бот.
Пальма
Я бы родилась из-за Тебя заново
Зелёной пальмою,
Чтобы давать тень Бобу Марли,
В которой он сочинил бы песню,
Такую нежную и известную,
Чтобы Харви
Ли Освальд
Передумал стрелять под её звуки.
А потом благодаря науке,
Финансируемой живым Кеннеди,
Я бы стала не простым поленом
Для топки,
Но важным компонентом
Сыворотки
От рака.
И меня выпустили бы на денежных знаках
Рядом с Кеннеди,
Но чуть-чуть на втором плане
И чуть-чуть похожую на марихуану,
Которую Марли курил.
И сейчас бы
Старый винил
И живые люди
Были бы вместо меня саундтреком
Для Твоего успеха.
Титаник
Может быть, ты – леденеющий сильный Титаник.
Может быть, я – одинокий слепой альбатрос,
Ищущий тёплую землю. И снег между нами,
Каждым кристаллом кружа, унимает твой SOS.
Может быть, я не спасу тебя трепетом крыльев,
Может быть, не отогрею. Быть может, мой клюв
Выдохся криками ранее. Может бессилья
Птицы довольно бессмертью…
И в дань кораблю,
Шумным движеньем раскрывшему моря глубины,
Трепетом душ согревающим рыбье нутро,
Я превращусь в яркий факел и буду отныне
Северной радугой – в небе на память тавром.