Намаз на хлеб
Мама, что там у нас на Тибет?
Возникает, дежурный как «здрасьте»,
вымыть руки бесплатный совет,
а в тарелке дымится борщастье.
Всё, что пахло укропом с утра
и ботвой помидорной немножко,
ждёт летальный исход – кожура,
угодившая в штопор с картошки.
Рибле-крабле, опять – ни рубля:
настоящее тянет резину.
Заготовим корма корабля
и укатимся с палубы в зиму.
Окончательно сядем на мель,
открывая невольничий рынок:
Наступает за мартом форель
и сосульки летающих рыбок.
А пока, в непролазной ночи,
не болит и живётся, как проще.
Муэдзин с минарета кричит,
словно пробует бриться наощупь.
Азбука мороза
Яйцо зимы мороз никак не кокнет,
волнуется – опять попал впросак.
Засахарились сотовые окна,
и сумерки сплелись, как доширак.
Срезает каблуки по всей дороге
позёмка на ходу. И ты, присев,
кривишь подошвы, чтоб согрелись ноги,
верней, не отвалились насовсем.
Трещат деревья, словно в гулком зале
аплодисменты выследили моль.
Захочешь, чтоб тебя козлом назвали –
застрять в дверях автобуса изволь,
который отправляется на Углич –
хрипящий юзом порванный баян.
Вот здесь и набубнишь или нагуглишь
рассеянных по свету россиян.
Все «молнии» доставлены досрочно.
Останется лелеять свой бурсит
и буквы пересчитывать на почте,
где карандаш на ниточке висит.
Похмелион
Ни дна ни покрышки горящей
в стакане, ни капли вины.
Сыграешь когда-нибудь в ящик,
заправив рубашку в штаны.
Причешут и пропуск привяжут,
где ты не по чину воспет.
Пускай она слипнется даже
от патоки этих конфет.
Что может быть слаще рассола!
Зачем, на пороге огня,
дровам в перестрелке весёлой
жалеть, как патроны, меня?
Но будто сквозь щели перрона
увидишь, набрав высоту,
страну сигарет электронных,
румяных чертей суету,
где празднует Пейсах Варавва,
под ложечку врезался быт,
и цадики, ради забавы,
друг друга сбивают с копыт.
В итоге
В глазах стрекозы воздух теребят,
прессует солнце корку апельсина.
Нечистой силе верится в тебя,
поэтому где только не носило,
чтоб выяснилось в юности тупой –
любой порядок гладит против шерсти.
Любимая, не бойся, я с тобой,
хотя мы никогда не будем вместе.
За душу, не ушедшую в печать,
обложит матом облачность литая.
Пришла пора цыплят пересчитать –
но осень так упорно не считает,
проводит жёлтым ногтем по уму
и высадит у мусорного бака.
По-русски новый дворник ни му-му,
одна печаль – кастрюля и собака.
Мы, словно ртуть, гуляем по кривой –
кому сказать, мол градусник стряхни нам?
Травиться будем осенью – листвой,
что с веток осыпается стрихнином.
Над головою птица ореол
за воротник закладывает галсы.
А я архива так и не завёл –
пытался, только ключик потерялся.
Пена для бритья
Будто на окраине судьбы
фонари из лужи прикурили.
Не давите, голуби би-би,
пешеходов и автомобили.
За хороший почерк и стихи,
нам сыграют в небе шуба-дуба.
Лишь скворечник, ветками ольхи
исцарапан, сверзился с ютуба…
Из коленной чашечки чайком
отходи от пьянки гоу хоум.
Не даёт без точки в горле ком
исполнять задуманное – хором.
Юность, как болонка с поводка,
сорвалась, и потерялись мы с ней.
Выросли усы от молока –
с бородой на этом коромысле…
Помахав салфеткой над лицом,
девушка с косой «вот раньше – скажет –
брили с пальцем или с огурцом,
а теперь не спрашивают даже».
Вопилка
Оглохший, подкрадёшься к ноутбуку:
на крыше, под дождём, который день
танцуют греки пьяные сеппуку
а может быть сиртаки – та же хрень.
Прикинешь, как отделаться от штрафа:
повестка в суп, узнаешь, кто ест кто…
А за окном подъёмная жирафа
довязывает блочное пальто.
Опять «Билайн» попасть не может в соты –
такой туман сгустился впереди.
Гудят, чтоб не столкнуться, пароходы –
и ты пустой бутылкой погуди.
Накурено, висит в кольце атолла
топор, как верный признак, что грядёт
пора, когда неправильные пчёлы
отнимут у людей последний мёд.
Новый год
На красной башне бой курантов стих.
Шампанское, проваливаясь, жжётся.
Наш оливье не вынесет двоих
в год лошади, что в яблоках от Джобса.
Над крышами, как резаный, визжал
китайский фейерверк и таял куце.
И понял Жан, который из волжан,
что в прошлое уже не протолкнуться –
ему щебечет с жёрдочки лимон,
палёный спирт разводит футы-нуты,
плечом прижатый к уху телефон
не позволяет выйти на минуту.
Всё меньше нужно дырок в ремешке.
Заманчивее девушки с Ютуба.
И голубь мира – поцелуй в снежке,
летит в лицо, разыскивая губы.
Ласточка
Размяли нотный стан гантели муравьёв.
Противно, словно моль застряла между пальцев.
Козырные тузы трясёт из рукавов
лохматый дирижёр со лбом неандертальца,
фрак побежал по швам, а значит дело – швах,
в буфете пива нет и бутербродов крепких...
Вот зрители идут в шафрановых шарфах,
в карманах – карамель, и дождь – в марсельских кепках.
Прозреешь ли, когда намылено лицо,
а бритва не скользит – пугают гвалт и склока
кармических ворон, почуявших мясцо,
ресницами крыла захлопывая око.
Забравшись на газон, протрёшь сырой травой
ботинки из-под ног и кулаки от драки.
Смотри, уже висят над каждой головой
аккорды облаков и ласточка во фраке.
Пугало
Не отступят грабли ни на шаг, гусли-робингуды огорода.
Спутником процеживая шлак, их найдут в осадочных породах.
Зубья разогнут, умерят прыть, ржавчину сошкурят на заводе.
Мне же – «Яву» явскую курить и скрипеть костями к непогоде,
улыбаться чучелом с гряды дуракам, пока из телогрейки
пуговиц непуганых ряды с корнем рвут скворцы и канарейки.
Тьма грибов – в строительных лесах, в небе – прокламации акаций.
Только ты, со жвачкой в волосах, сохранишь способность удивляться.
Как башмак, описанный котом, априори мир вокруг притворен –
феню ля комедии понтов огребли по полной братья Коен.
Дождь проходит лужи по слогам, вот и жизнь сочла меня полезным,
пригласила как-то в свой вигвам – сунулся, но крылья не пролезли.
Музыка
Пацан со вздувшейся ширинкой тебя до дома провожал
(где слон, как швейная машинка, салфетку к тумбочке прижал).
За то, что хомяка не старше, ему, истёкшему слюной,
пожарь яичницу ромашек на розе вырезки свиной.
Хромая от избытка хрома, рок-музыкант тебя не смог –
его реакция знакома: б-р-р, эта дырка между ног!
И с переносицы столичной, уже на кончике почти,
сползали, словно чёрный лифчик, солнцезащитные очки.
Судьба отплясывает польку, и ветер свищет, как розга.
Вот увлекает Митич в койку, индеец до костей мозга.
Его напор – гребца с галеры, на случай клинча, впопыхах,
ты принимаешь хи-химеры и целишься коленом в пах.
Когда уже тошнит от грима, любить и быть любимой тщась,
вдруг распустил седую гриву тот, кто наяривает джаз,
которому всегда неймётся, приёмист и в бровях кустист –
пусть всеми пальцами крадётся к твоей душе контрабасист.
Чемпион
В огонь картина маслом подливает,
ворочается копоть, как медведь.
Куда не плюнешь – точка болевая,
покрутишь тыквой – некуда глядеть.
Попробуй, передвинь ворота Ада,
свари судью – какой с него навар?
Малюешь фигу кистью винограда,
изюмом – только Фешин и Анвар.
Художнику – глаза лечить черникой,
головкой спички чиркать о стекло.
Конечно, западло орлу чирикать,
но все – орлы, пока не припекло.
Укатишься с горы гигантским салом,
когда флажки снежком припорошит.
Всего-то дел останется за малым,
но малый отзываться не спешит!
Вокруг запахло жареным, а не хер
ловить, сверкая задом из прорех.
Вот «золото» досталось на орехи –
случилось же такое, как на грех.
Медсестра
И оно превращается в золото,
если «чёрная касса» пуста.
Кислородная маска проколота,
а на старте считают до ста.
Метеоры в свободном горении –
космонавты на крыльях погон,
мы любви добиваемся трением,
и проходим сквозь этот огонь.
Наши волосы пачкает сепия –
хоть с последнего фото слезай.
В аквапарке медуз милосердия,
ты – моя Марсельеза, в слезах.
Разбери злой будильник на винтики,
в телефоне звонок отключи.
Под наркозом зимы и политики
ты – моя электричка в ночи.
А пока эти звуки заветные
закатает эпоха в цемент,
не греми, в головах, инструментами –
испугается твой пациент.
© Алексей Остудин, 2014.
© 45-я параллель, 2014.