Бегом
Бегом, бегом,
а вдруг ещё успею.
Пролёт, ещё пролёт
и вспомнить бы, зачем
искать вернейшее
из всех значений,
где окна за геранью пенной –
квадраты нерешённых теорем,
а сердце не умеет биться ровно...
Луна выходит томно из-за клёнов
в зелёно-золотом напеве
от цикад
и свитой звёзд, примерно в мириад,
усыпан глобус ночи
чёрный-чёрный.
Туда, наверх, так просто опоздать...
вздыхаешь обречённо-облегчённо
и подставляешь лоб
под звездопад.
Вербные лестницы
Тише, ручей, прошу тебя, помолчи –
там в вышине,
недалече от райских кущей,
белых детей поворачивают грачи,
сквозь скорлупу
биенье сердечек слушая.
Лестницы в небо –
хрупкие ветки верб,
ярусы мягких ступеней, обитых пухом,
тихо ведут поднимающихся наверх
мимо грачиных гнёзд
круг за кругом.
Скоро, пелёнки сбросив, устроят гвалт
правопреемники ветчатой птичьей пагоды,
с лестниц осыплется пух –
и по ним
зазвенят
в солнечной вышине башмачки ангелов.
Весна
Кто пришил к рукавам твоим бубенцы, нарёк тебя весной,
а потом забыл и был где-то почти год.
Лёд на реке сошёл, и снегом не пах январь,
и каждый оттенок дня от пепла небес до жухлых трав
говорил о том, что линяет мир.
И старая шкура вот-вот сойдёт, а что под ней, а под ней ты –
уже не плачешь, не лжёшь себе и почти не ждёшь,
но всё же весна...
Бубенцы на рукавах
звенят.
Зима
В стекловидной эмали зимнего дня
ты дышишь радугой
и сердце твоё не гаснет.
Всюду, куда уходят твои корни,
всюду, куда уносит мои ветви,
время течёт сквозь хрусталики,
застывает на кончиках пальцев
за миллионы лет до касания
рисую весну.
Иероглиф
Я хочу научиться писать по-японски
Сверху вниз
О том как падает солнце
Лепестком дикой сливы
Вывожу
Чёрной тушью белых танцующих птиц
Ты вынимаешь цветок
Из моей причёски
Распускаешь пояс
Я рисую первый свой иероглиф
Кручёное
И знает только темень обречённая
о том как я вымалчиваю чёрное,
как скручиваю нити ожидания
в одну верёвочку. Зачем? –
не знать бы. Главное:
по капельке мне белое вымаливай.
Лей цинк белил,
узнать – летать смогла ли я.
Чтобы услышала, как прилететь просил.
Чтобы мечтать
хватало дальше сил.
Лунный рис
Телега моя
Увязла в ночном небе
По ступицы в небесной воде колёса
Удивлённо
Трогают их губами узкие серебристые рыбки
Выну проросший рис из мокрой тряпицы
Посажу здесь
Раз телега моя
Увязла
И не движется дальше
На красное
Я хочу рассказать
об исходе обычного лета
по провалам асфальтным провинции,
тоже обычной.
Первый жёлтый срывается с клёна и тычется,
как детёныш слепой
в бок земли
шерстяной и зелёной.
Без меня убегают к тебе электрички, бормочут перроны,
не грибными дождями,
но белыми пахнут.
Комнат воздух слежалый припрятал твой запах
в глубине одеяла
в оставленном доме,
и припрятал мой волос диван
в мегаполисном царстве.
Затаились и ждут,
пряча счастье от глаз посторонних,
Лепреконы любви, разложившие сны по цветам.
Мы поставим на красное?
Пером ворона
Любовь всё равно проникает сквозь поры холодного воздуха,
Самого твёрдого воздуха,
В котором уже не петь, не дышать –
Только читать хокку.
Осенью лучше всего читать хокку
И представлять как на маленькой кухне
Я варю тебе кофе,
Добавляю молоко из пакета,
Словно нечаянно обнажаю узкую полоску запястья...
Если ждёшь долго,
Лучше всего читать хокку.
Прозрачные лёгкие хокку
Хороши в беззвёздные ночи.
В безлунные ночи хочется красить волосы в чёрное,
Рисовать уточек и круги
В три строчки
Пером ворона.
игрушечное
тёплый запах липовой доски
кудри позолоченные стружки
ты с меня покров ненужный скинь,
мастер, вырезающий игрушки
томное медовое житьё
летних полдней медленное солнце
на пол упадёт, в кольцо совьётся
будто бы и было не моё
память тронет первую кору,
подземелье семечкова детства,
ты скажи мне мастер, я умру?
если твой резец дойдёт до сердца
касательное
я знаю, знаю,
что станут явью
твои объятья и пледом ночи
укрытый город
на грани мая
огней цепочки уходят в темень
ты ставишь точки
пересечений
я
на плече твоём
затихаю
пропятки
облачный город
распутица белого
вязкая кашица мути туманной
пачкает пятки мукой и сметаной
и ничегошеньки с ней не поделаешь
даже на небе под носом у Бога
та же беда – дураки и дороги
солнце как яблоко к августу сладкое
свет преломленный – ступени и стропы
облачный мост встал дугою высокой...
ангелы ржут… с разноцветными пятками
тварительное
редкая тварь, проснувшись,
пахнет лесными фиалками.
Вадим Мельников
все мы немного твари
кто-то немного больше
кто-то немного меньше
только лесной фиалкой
пахнут не псы, не кошки
только мужчины, женщины
утром сквозняк июня
ловят сетями тюля
ловят сетями тоньше
шерсти солнечных зайцев
волны глубинной дрожи
бывшего мира части
тонущие в обвале
медленною порошей
тоньше лесных фиалок
хрупких фиалок тоньше
тряпичное ветреное
конь-ветер бежит по тряпичным дорогам молитвенных флагов
над центром земли
там где выпали первые боги из чаши небес перевёрнутой
чаши небес выпевающей тихое оммм
драконы и львы и слова на холщовых просторах
о том чтобы чай был и жирен и солон
и множились яки
и то ли старик то ли древний коричневый будда
кивает бегущему ветру
а может быть дремлет качаясь