* * *
Философ и психолог Виктор Франкл
Рекомендует поиск смысла жизни.
И если ты не нынешний креакл,
Попробуй, например, любовь к Отчизне,
Любовь к семье, к себе, в конце концов,
Служенье Б-гу, сопричастность делу.
Становишься мудрее мудрецов,
В гармонии твои душа и тело.
Но никогда не задавай вопрос,
Как, почему своё предназначенье,
То, без чего ты столько жил и рос,
Не получаешь сразу при рожденье,
Иначе натолкнёшься на ответ,
Который будет под расписку выдан,
Что изначально смысла, видно, нет,
И всё решает только личный выбор.
* * *
Когда философ Ханна Арендт
Впервые вслух произнесла,
Что многосильней тысяч армий
Безликая «банальность зла»,
И что на всё способны люди ‒
Нет битвы Света против Тьмы,
А те, кого сегодня судят,
По сути дела, это ‒ мы,
Тем самым нас освободила
От чувства собственной вины.
На всё, что в жизни сотворили,
Заранее обречены.
Теперь уже спокойней спится,
Смиренье ‒ многих славный путь...
С ней можно и не согласиться,
Но мы такие. В этом суть.
* * *
Два Арарата, как два брата.
Печальны оба. День за днём
С утра до самого заката
Они стоят у входа в дом.
Печально мне. Седые братья,
Седые оба без вины,
Стоят и слушают проклятья
Чужой, жестокой стороны.
И Араратская долина,
Как вся Армения, как мать,
Что родила их и растила,
Не может двух сынов обнять.
* * *
Оглянешься нечаянно назад ‒
Былое маскируется как думы,
При том, что абсолютно невдогад
Причины вспоминательного бума.
Не всё былое, только попурри.
Сканируя любимые мотивы,
Себя, того, попробуй повтори
И не ищи иной альтернативы.
На площади, где, словно рудимент,
Просторна и проста архитектура,
Звучит эпохи аккомпанемент ‒
Щемящий голос Шарля Азнавура.
Я, помню, бросил несколько монет...
Сойдя с миниатюрного экрана,
Как вспышка, возвращаются ко мне
Поющие фонтаны Еревана.
* * *
Поэт второстепенный Рюрик Ивнев
Известен мало. Хочется польстить.
На классиков похож. Но те массивней,
Они везде. Их трудно пропустить.
А он в тени, и в нём немного страсти,
Сентиментален ‒ следует признать.
Читаю редко, вспоминаю часто,
И значит, было, что ему сказать.
* * *
Фото. Похороны Слуцкого,
Горстка сбившихся людей.
На пороге мира лучшего
Очень русский иудей.
Выговаривался истово
От начала всех начал
Писарь слова клинописного.
Всё сказал. И замолчал.
На пиры эпохи званого
Мы читали сотни раз,
Каждый раз как будто заново
Стихотворный этот сказ.
Есть Отечество и отчество,
Пухом будет пусть земля.
Но такое одиночество
Недалёко от Кремля.
* * *
В поэзии, в стихах, в литературе
Важны не мысли (это для бумаг),
А страсти человеческий натуры.
Но есть и исключение ‒ Маршак.
Он ничего не говорит о чувствах,
Спокоен, как мудрец со стороны,
Скорей нравоученье, чем искусство,
Красоты стиля несколько бледны.
И вместе с тем я истину открою
Не новую, из старых новостей.
Беседа с ним, как разговор с собою, ‒
Одна из тихих, радостных страстей.
* * *
Приду домой. У ночника,
В тиши о прошлом помечтаю.
Перелистаю Маршака,
Твардовского перечитаю.
Спасибо, старые друзья,
Душе тепло и мыслям тесно.
Я знаю, что назад нельзя
И где-то тоже интересно.
Но дорог, близок этот круг,
Года идут, он только крепче.
Бегу от будущих разлук,
Спешу к себе на эти встречи.
* * *
Какие имена ‒ Хуан Рамон Хименес,
Мачадо, Лорка. И Эрнандес, и Альберти.
Оглянешься вокруг ‒ окрестный мир приземист,
Он служит им и нам лишь в качестве мольберта.
Когда поднимешь взгляд, увидишь сквозь убранство,
Как наша жизнь спешит за словом отражённым,
Осмелишься дышать в разреженном пространстве,
Почувствуешь себя от них не отчуждённым.
Ничьё молчание не может вечно длиться.
Единственность свою переживая зримо,
Не ждёшь ‒ пришёл и твой черёд освободиться
И выразить всё то, что так невыразимо.
* * *
Музыка физики, для посвящённых звучащая,
Физика музыки ‒ взмах дирижёрского жезла.
Нет ничего ‒ ни былого, ни происходящего,
Только сплетение точного слова и жеста.
Сладостно чувство хоть к чему-нибудь сопричастности.
И поэтому так переживаема тайна,
Проступающая через завесу прозрачности
Ричарда Фейнмана и Леонардо Бернстайна.
* * *
Что там гоняют сегодня на Юниксе?
Как поживает теперь Си-плюс-плюс?
Други моей затянувшейся юности,
Время пришло, я без вас обхожусь.
Мог бы ещё алгоритмы оттачивать,
Тесты придумывать. Только зачем?
Старые радости переиначивать?
Всё состоялось. Уже насовсем.
После рекурсий за школьными партами
Вспомню М-20, Алгол-60,
Ящик с рассыпанными перфокартами
И однокурсницы вскинутый взгляд.
* * *
Рекурсия истории. Мы смотрим
На то, как молодые будапештцы
Году, наверно, в девятьсот двадцатом
С невыразимым изумленьем смотрят
На чуть ли не столетних ветеранов
Одной из знаменитых революций,
Антиавстрийской, той, сорок восьмого
Из тысяча, конечно, восьмисотых,
При этом даже не подозревая,
Что сами что-то вроде экспонатов
Республики под флагом Коминтерна,
Которая тогда существовала
И растворилась вскоре вместе с ними
Во времени ко всем индифферентном.
Продолжился потом парад событий,
Двадцатый век был не скупым на беды.
Но это тема для другого раза.
И для других, даст Б-г, ассоциаций.
...Случается, в душе разбудит что-то
Когда-то кем-то сделанное фото.
* * *
«Высокий Замок» Станислава Лема.
Как посвящённый в некий высший сан,
Хожу по мостовым разноплеменным,
По городу на стыке стольких стран.
Но, кажется, эпохи разомкнулись.
Я к перекрёстку вышел и стою,
Читаю список из названий улиц,
Догадываюсь, но не узнаю.
И не спросить. Ведь молчаливы камни,
А опыт жизни одухотворён.
Храню как тайну за семью замками
Молитву из оставшихся имён.
* * *
Курагин из «Войны и мира» ‒
Мерзавец, негодяй, а свой.
У Достоевского в трактире
Хороший человек ‒ чужой.
И никакие инвективы
От чувств не смогут отвратить,
Как всеблагие лейтмотивы
Нас не заставят полюбить.
* * *
Воскресный день. Душа неосторожна.
Тревога спит, а страхи далеки.
Всё хорошо. И счастье так возможно,
Оно ‒ на расстоянии руки.
На небесах парад аэропланов,
В полях цветы. Безлюдье, забытьё.
Она фотографирует тюльпаны,
А он фотографирует её.
© Александр Винокур, 2017‒2018.
© 45-я параллель, 2018.