* * *
Подальше отойти прохожих просят.
Подъёмный кран торжественно притих.
Настало время ‒ памятники сносят,
А было время ‒ воздвигали их.
Всех это возмущает и тревожит.
Такой-то год. Такого-то числа.
«Я вас люблю, любовь ещё быть может...», ‒
Вдруг девушка в толпе произнесла.
Но вот они, счастливые моменты:
Накинута петля, раздался хруст,
Кран дёрнулся и под аплодисменты
Сорвал поэта онемевший бюст.
Гол постамент. На нём был Пушкин, Сашка.
Отправиться в музей ‒ его удел...
И только голубь мечется, бедняжка,
Не находя того, на ком сидел.
Сонет о сонете
Пускай мой друг, разрезав том поэта,
Упьётся в нём и стройностью сонета,
И буквами спокойной красоты.
Валерий Брюсов
Тебе должно хватить четырнадцати строк,
Чтоб выстроить из них конструкцию сонета,
Она ‒ вершина виртуозности поэта,
Стремись к ней, но и знай ‒ в пути ты одинок.
На нём не забывай предтеч своих урок,
Пусть не прельстят тебя ни слава, ни монета,
Ни чин ‒ твори своё: покуда песнь не спета,
То смертный в прятки ты с бессмертием игрок.
Боготворю тебя, классический сонет,
Хотя, чем ты, в стихах сложнее формы нет,
Но сложность одолев, нет более блаженства,
Чем, возводя тебя, поэзии служить,
Как ты во мне живёшь, в тебе остаться жить,
Достигнув в жизнь ценой вершину совершенства.
* * *
О Боже, что ты делала со мной!
И что с тобою делал я, о Боже!
Моя рабыня, я твой раб цепной.
Хотя июль, у нас мороз по коже.
Цвет губ твоих стал в поцелуях ал.
Когда тебя в жемчужинках от пота
Я, сам себя не помня, обнимал,
Казалось, будто рук имел без счёта…
* * *
М. Р.
Я никогда не брезговал судьбой,
Хоть был не раз её отравлен ядом…
Смотрю назад ‒ там всюду мы с тобой,
Смотрю по сторонам ‒ мы тоже рядом.
Плывут навстречу памяти плоты,
Лес былей расступается, редея.
Смотрю вперёд ‒ там всюду только ты.
Я навсегда отстал. Ты помни, где я.
Нефертити
Как ни крутите, ни вертите,
Существовала Нефертити.
Евг. Евтушенко
Вы что хотите говорите,
Но при свиданье с Нефертити
Мой взор подёрнулся тоской:
Она, конечно, самородок,
Как женщина, но подбородок,
Простите, у неё мужской.
Ещё один изъян царицы ‒
Нет левой у неё глазницы:
Всего скорее, скульптор был
Неисправимым реалистом
И, одержимый чувством чистым,
То, что увидел, воплотил
В известняке. И год который
Среди мужей учёных споры
Идут, аж брызжет их слюна,
О соответствии скульптуры
Чертам божественной натуры ‒
Насколько подлинна она.
Но спорят зря. Чем Нефертити,
Прекрасней вы не сотворите.
Через столетия она
Дугою вытянула шею,
Чтоб с прозорливостью своею
Увидеть наши времена.
Но в то же время никогда мы
Секретов не раскроем дамы,
И кто бы что бы ни сказал,
Ей с красотою, небом данной,
Жить за стеклом и под охраной,
Одной на весь музейный зал.
Так будет, и никто руками
К ней не дотронется веками ‒
Той, что бессмертью отдана.
Я подошёл. Я рядом с нею.
От помыслов своих краснею ‒
Вдруг угадает их она.
* * *
Снять бы комнату с видом на море
И, на зависть себе самому,
В головном старомодном уборе
Приходить поклониться ему.
Нет, назло надоевшим обидам,
Доказав, что я в выборе смел,
Снять бы море на комнату с видом ‒
Ту, которую снять не успел.
* * *
сестре Элеоноре
Ничто не повторится, не вернётся.
Живя вдали, ужаленный виной,
Не представляю, как тебе живётся
В твои-то годы и, как перст, одной.
Десятки лет висят на нашей шее,
И от морщин меняются черты.
Поверь, нет у меня тебя роднее
И ближе нет на всей земле, чем ты.
У нас война, руина на руине,
Я исцеляюсь, Родиной дыша.
Хоть плоть моя поныне в Украине,
В Америке живёт моя душа.
Так и живу на этом свете, зная,
Как, век спустя, мой весь оценят труд:
Лишь то, что посвятил тебе, родная,
Потомки гениальным назовут.
* * *
Начало марта. Ранняя весна.
Сосновый лес. В лесу скрипит сосна.
И скрип её надрывен, словно стон, ‒
Настолько проникает в душу он.
Она, пожалуй, не было и дня,
Чтоб скрипом тем не ранила меня.
А с противоположной стороны,
Я радовался скрипу той сосны,
Поскольку, услыхав его едва,
Вновь убеждался, что она жива.
Однажды поутру пришёл я в лес,
Прислушался, но скрип сосны исчез.
Её нашёл я в чаще, где она
Упала и дрожала, как струна,
И заплатила дорогой ценой,
Чтоб стала высота её длиной.
Когда б я знал, что, к счастью моему,
Она воскреснет вскоре потому,
Что новой мачтой станет кораблю…
Быть может, что и я не зря скриплю.
* * *
Я в пути. Мне в течение часа
Нашептал Саваоф пару строф.
Бесконечно читается трасса,
Словно летопись всех катастроф.
Не пугаясь неверного шага,
Ибо знает его наизусть,
Перед нами слепая дворняга
Через трассу несёт свою грусть.
Ну, а мы, невзирая на морось,
Мчимся дальше, да так, что держись.
Но тогда лишь да здравствует скорость,
Если с ней будет здравствовать жизнь,
А навстречу быстрее Пегаса,
Торопясь вместе с чьей-то судьбой,
Под колёса бросается трасса
И не может покончить с собой.
* * *
В бывшей ужгородской синагоге теперь филармония,
В которой поёт не кантор и даже не капеллан.
Не знаю, насколько уместно здесь слово «гармония»,
Хотя «капеллан» созвучен с фамилией Каплан.
Советская власть превратила, как иллюзионист Кио,
Храм иудейский в общественный, отвергнув здравую суть.
Поют здесь то местные хоры, а то приезжие трио,
Однако не ради них я пустился в неблизкий путь.
Шалом, шлимазлы! В шаббат я пришёл к вам впервые,
Хотя знал, что здесь не осталось от вас и следа.
Но стены вас помнят, они ведь, по сути, живые,
Раз покраснели снаружи, будто бы от стыда.
Красавица синагога, чудо, изящная крепость,
С грустью смотрю на узоры закрытых резных дверей,
Разгадывая при этом достойный лишь ребе ребус:
Есть ли один хоть в Ужгороде, кроме меня, еврей?
И на минуту представил, будто дверь заскрипела,
Вхожу, надеваю ермолку и счастливо слышу тут,
Как невидимка-кантор поёт псалом a cappella,
Шею вытянув, чтобы подглядывать в Талмуд.
Тора, точно улитка, свернулась в божественный свиток,
В котором что ни слово, то мне урок и укор…
Я очнулся, я пью от бессилия горький напиток,
Так как дверь заперта, и за ней репетирует хор.
* * *
Жил я семьдесят с лишним
Без войны и сумы,
Был в ладу со Всевышним,
Давшим годы взаймы.
Хоть кредит мой ничтожен,
И живу на бегу,
Всё равно то, что должен,
Я вернуть не смогу.
А точней ‒ не успею.
Смысла нет потому
С новой просьбой своею
Обращаться к Нему,
Чьи-то спутывать карты,
В том себя не виня.
У Него ж миллиарды
Лиц помимо меня.
И чужих мне не надо
Непрожитых годов.
Я полметра у ада
Взять в аренду готов.
В рай проситься не стану,
Ибо выдуман он,
Да и не по карману
Этот праздничный сон.
Утверждаю со страстью,
Недоступной иным:
Ад небесный ‒ как счастье
По сравненью с земным.
Этот ад зовём раем
И туда, вот напасть,
Все, когда умираем,
Мы стремимся попасть.
Ждать ли следует чуда?
Подойдя к рубежу
Райской жизни, оттуда
Правду вам расскажу.
* * *
Если бы солнце знало, какое оно чудо,
Когда возвращает зрение ослепшим раздольям вёрст,
Или же когда прячется, чтобы природа блюдо
Преподносила с охапкою перезрелых звёзд.
Если бы небо знало, какое оно чудо,
Когда подсвечена солнцем ткань его, и когда
Белые парашютики снежинок летят оттуда,
А им навстречу с надеждой молитвы летят туда.
Если бы море знало, какое оно чудо,
Когда в нём плавает солнце и небо растворено,
Когда, замирая в штили, позирует для этюда,
Или же, Айвазовского видя, штормит оно.
Если б ты только знала. какое же ты чудо,
Когда мне тепло, как солнце, даришь, печаль гоня,
И мудрым, как небо, взглядом спасаешь, когда мне худо,
И принимаешь, как море, в объятья свои меня.
© Александр Ратнер, 2022–2023.
© 45-я параллель, 2023.