Софья Швец

Бездомным иногда быть проще.
Ты размагничен и бессрочен,
Тебя за краешек полощет
Тоска в худом корыте ночи. 

Неполным иногда быть слаще.
Ты - просто скол чужого счастья, 
Ты сгинешь без вести пропавшим
В очередной кошачьей пасти,

Тебя не видно и не жалко. 
Приходит день, глухой и глупый, 
Клюют асфальтовые галки
Рябины сохнущие струпы. 

Сиротливые сумерки гладит ладонью пламя.
Станет жидким песок, и безгласное звонким станет.
Стеклодуву о многом известно,  мучительном и простом.
Вот на противне чёрном - звезда с пушистым хвостом,

Многоцветный стоп-кадр - застывший птичий полёт,
Серебро снегопада,  апрельский тающий лёд,
Пустотелый напев - синицы февральский присвист,
Под сухими губами - сусально-хрустящий Christmas. 

Эта гладкая трубка - прозрачная пуповина -
Так хрупка на излом, так немыслимо растяжима,
Остывающий шарик, податливый и слепой,
Медь вливается в кобальт, и золото - в голубой.

И оранжевый сгусток темнеет под взглядом зорким,
От пылинок, осевших внутри, и тепло, и горько. 
Он выходит во двор,  заснеженный и пустой... 
Оглянись,  стеклодув, оглянись хоть на миг, постой!

Там цветные осколки с зазубренными краями 
И молчат, и звенят,  и звучат без тебя - сами.

Полдня таскать бы солнце на закорках 
С песчаной кручи, наперегонки, 
Туда,  где мелководная Пехорка 
Ныряет под горбатые мостки,

Напитаны смолой и земляникой 
Младенческие дёсны берегов... 
Быть на изломе,  на ребре, на стыке, 
Быть на кресте простых и страшных слов.

Где медяками бряцает орешник,
И тянут лапы кверху камыши,
Песком, надеждой, страхом вперемешку 
Пересыпать бы отмели души.

Не славу - Трисвятое бы пропели
Под гулким куполочком цвета льна
Когда в шершавой заводи шинели
Замрёт солоноватая волна.

Когда речная тишь наполнит фляжку,
Прильнёт к груди с доверчивостью пса,
Как некогда, спасительно и тяжко, 
Девчонки расплетённая коса. 

Не плачь,  мой соловей,  не плачь, не плачь, 
Когда бежит веснушчатый палач
За нежностью немой и легкоплавкой.
Теснится в перламутровом зобу 
Похожее на лепет и мольбу
Слюдой морозной, солнечной булавкой.

Горошинка на блюдце золотом,
Бумажный профиль с обожженным ртом, 
Гусиным криком вспорота перина. 
Свободного заменит заводной.
Тебе осталось на своей одной, 
Закрыв глаза,  брести тропой звериной. 

В прозрачной скорлупе недолог сон.
Смотри на тех, кто тайно был крещён
Солёной пеной,  языком отваги.
Смотри, как отплывают корабли.
Как прячет небо в пряничной пыли 
Под кожей черепичной Копенгаген. 

Ты сметаешь опавшие листья с веранды , Джо 
Леденцовые нитки развешиваешь вдоль ограды.
И пускай говорят, что преданье не столь свежо
И что мир неминуемо тонет в крови и смраде,
Наплевать,  что из старого праздника вынули суть -
Ты подбросишь поленья,  наполнишь  стакан имбирным.
Скажут: ясли пусты, и звезда потеряла путь -
Ты из маркета тащишь в пакетах ливан и смирну. 
Ведь, конечно, заглянет твоя конопатая Джил,
И запляшет Сочельник в ореховом зеркале шпона,
Ты вдруг вспомнишь Вьетнам, и расскажешь ей, скольких убил,
Джил протянет коробочку из голубого картона.
Ты поставишь deep purple, и будут гимн и хвала,
Будут огненный бренди, индейка, пюре из батата
И похожим покажется  Бог в уголке  стола 
На вьетнамца, которого ты не убил когда-то.