Василий Мельников

                                                 жене   Наталье

Дней редеющий частокол.

В межсезонье сплошные сборы.

За вокзал зацепился скорый.

На столешнице облаков

Небо треснуло.

И сплетаются голоса

На прощающемся перроне.

Лета, выжатого в ладони,       

Остаётся на полчаса.

Время местное.

А потом холода разлук,

Лёд в глазах, на ресницах иней,

Солнце в купленном мандарине

В переходе из первых рук

За наличные.

Проводницы казённый вид

На забывчатость спишет память.

Отъезжающих нечем славить.

Из вагонных дверей разит

Безразличием.

Три прогона до белых мух,

Четверть шага до аритмии.

В этой жизни мы кто такие,

Если рвётся плетёный круг

Мироздания?

Из дорожного полотна

Отошьётся к зиме обнова.

Я тебе подбираю слово

И молюсь на оклад окна

В ожидание.

Голубиное вече

На площади ищет предлог

Обвинить воробьёв

В нарушении венских конвенций;

От избытка наречий

Никто не считает до трёх,

Чтоб в одном из домов

Появилось в окне полотенце.

Вечер втиснулся в город,

Воркующий люд растолкав,

Осветив переул-

кам едва отпылавшей зарёй

Обывательский повод

Запрятать предзимье в рукав

И нести караул,

Рассчитавшись на первый-второй.

Фонари в сорок ног

Расплясались по полной без дам,

Исполняя канкан

На освистанных ветром подмостках.

Шорох листьев продрог,

Хоронясь по крамольным местам,

И густеет туман,

Голосующий на перекрёстках.

Слизано лето шершавою тучею.

Бледное небо вот-вот и осунется ─

Столько недель одержимо падучею.

Не помогают латунная Лунница

И перезревшего Солнца голова.

Птицы гнёзда картузные на зиму бросили,

Улетели к югам на овсяные россыпи.

Втуне дни жестяные ржавеют на отшибе.

В долгих лужах полощутся простыни осени.

Будет чем застелиться на Покрова.

Даль разъездная дождём исповедана.

Молятся вехи в соломенном рубище.

Смотрит дорога в глаза ветру преданно

Щённою сукой хозяина любящей,

Трётся мордой о грязные сапоги.

Озимь тянется к свету сквозь взрытые сумерки.

Нива вспахана взглядом и брюхом околицы.

Сядут белые мухи на рясу игумена.

Двор монастырский манной небесной наполнится.

Вот тогда и о зиме поговорим.

Пришлый день отсырел

      на холодной земле кривичей.

Эта осень дождлива

       и тянется в сторону юга.

А в глазах облаков

       обречённость и морось испуга,

Да от дыма печного

       смолистые песни ночей.

Не собьёшься с пути.

Ранний сумрак струится

       над лежбищем палой листвы.

Осыпаются время и сны

       на дорожных ухабах.

Впереди – кривотолки

       в пальто из мышиного драпа.

Позади – языки,

       распустившие кокон молвы.

Ни собрать, ни снести.

Колким шорохом трав

       покрывается зябнущий луг.

А поодаль стога

       приютившие голые тени.

И предтеча зимы,

       подбородком упёршись в колени,

Нет, нет, да и посмотрит

       тайком на заманчивый юг.

Там теплее поди.

Среди мирян, утюжащих перрон,

Не пропадаешь пропадом пока

Поклонами отвешенное «здрасте»

Вчерашним снегом стелется при встрече,

Которая забвению перечит

От подростковой бережёт напасти,

Колтунных вьюг вычесывая речи,

Под шапкой пряча памяти увечье

Из-за ходуль, увязших в холодах

Сплошной зимы до талого звонка.

Меняет курс в зародыше звезда

На градус неразбавленных времён.

И без ярма впрягаешься за тех,

Кого нужда пригрела на груди,

Клянясь безбожно в верности до гроба,

В который обязательно положат,

Пустую жизнь без вычетов итожа.

Не выставляясь на показ особо,

Грубеет слов изнеженная кожа.

А из гортани рвётся: «Пропади

Всё пропадом!». Нужду мне не снести.

Вокзала стрелки выглажены взглядом.

И, чувствуя, что встреча где-то рядом,

Глотаешь жадно впрок вчерашний снег.