Марина Пономарёва

Поговорим с тобой как прежде.
Не без посредников небесных.
Послушай, папа! Мне здесь тесно…
Я вечно застреваю между
Тугим космическим пространством
И старой брошенной кофейней.
Где запах пряно-бакалейный,
Похож на детское жеманство.
Он проникает сквозь мембраны
Хрущёвок блочных и панельных.
В него ныряю как в безделье,
Не детские врачуя раны…
Когда уходят на Пасхальной*,
То в храме говорят: «счастливый».
У счастья этого кандальный,
Железный привкус, точно сливы
Впитали вкус солёной крышки…
Того, последнего варенья,
Что ты закрыл. Его излишки
Я раздарила.
Липкой ленью
Меня советский манит город.
Сбежать сюда малейший повод
Использую. Чтоб по бульварам
Бродить. Всё те же «Промтовары».
Фонтаны в желтизне акаций!
Я, здесь, мелком испачкав пальцы,
Писала на асфальте «МаПа».
Пусть он не моден и обшарпан,
Засыпан крошкой антрацита,
Весь перештопан, перечитан
Наш общий город! Город Бога.
Я, папа, ошибаюсь много…
Но поднимая взгляд на небо,
Где клёны, абрикосы, верба
Врастают в точку невозврата,
Где жизнь пока что не измята,
Я улыбаюсь…
Знаю – слышишь!
Ведь Бог качается на вишне,
Пасёт гусей в соседней балке
И рвёт за церковью фиалки.
А после, греется на крыше.
…Слабеет голос мой охрипший.
А в небе – точка невозврата
Горчит и жжётся, точно мята!

*  Пасхальная неделя 

              

С годами крепчает достойный коньяк.
И нервы становятся крепче.
Меж Рунами – зябко. Гуляет сквозняк.
Мне глупости на ухо шепчет!
От Кано до Феу проекций лучи
Пускает влюблённая Скади*.
Себе повторяю упорно: «Молчи!
Молчи о своём, Бога ради!»
Пустышка-пустышкой, учи не учи!
Цыганские карты соврали:
От Рун обещали пароли, ключи,
А нынче читают морали.
На камне и глине, слоновых костях,
Проступит крестовая метка –
У Вас я приму, что сумеет в горстях
Снести записная кокетка.

Подкину, чтоб встал на ребро брактеат!
В эттире прописано точно:
«Тебя не хранит материнский агат
От глаз голубых и цветочных».


* Скади - скандинавская богиня (см.скандинавскую мифологию)

Ты любишь твердить: «Миру – мир! Игры ваши – сплошная ловушка!»
Остывает заваренный чай. Золотится в бокалах портвейн.
Ты одета в «Lacoste» и «Vuitton». Ты ласкаешь котёнка за ушком.
Ты, родная, добрее меня. Ты, условно, на йоту светлей.

Ты опять говоришь: «Миру – мир. Все фашисты -ментальные люди.
А все люди ментально равны. Ведь гуманность - основа основ!».
Ты изящно берёшь виноград. Оставляешь немного на блюде.
Ты как будто мудрее меня. Столько тезисов знаешь и слов.
Я обычно криклива не в меру. Спор в семейной породе – ты в курсе.
Только снег за московским окном так сегодня искрится, так свеж…
Я молчу. Ну а как не молчать после страшных больничных «экскурсий»?!
Там безрукие люди не спят…
-  Ты бери виноград!…Ну? Доешь!
Ты опять говоришь: «Миру – мир. Все мы братья! Равны перед Богом».
Набросаешь заумных цитат и прочтёшь мне мораль о войне.
Повздыхаешь о сыне, о бывшем. Об интрижках расскажешь немного
И посетуешь, глядя в окошко: «С каждым днём все у нас холодней…»

Мы, подруга, конечно, равны. Вам виднее с высот благородства.
Вам видней с философских высот /из обители всех мудрецов/.
Так прости же и нам, волонтёрам, аморальность и наше уродство,
Что стоять заставляют упорно за страну и за землю отцов!

                                 маме

Советская девочка читает стихи Верлена
И чистое пенное небо вплывает в её постель…

Адрес новый – высотка. Панель*
Вместо особняка.
               У бати – смена.
                    У матери – смена.
Чтобы наверняка
Не потеряться в бездонном мареве
Елоховских новостроек,
Надо писать стихи.

                 Учиться без троек.
Или же, вместо этого, в подъезде
Фото Лёньки сжигать.
- Опять?!
(Да! Опять!)
Плавая меж созвездий,
Мечтать об отъезде
В Зеленоградскую…
- Молодо-зелено!
Я не тоскую.
Я читаю Верлена, Ахматову.
После с Джимом играю в шахматы.

Я – советская девочка. Дочка той, что читает Верлена.
Моя смена – последняя смена
Перед войной.
Мне шепчут в Пушкино липы
Громче воплей безумных «people»,
Громче их безобразных всхлипов:
- Я когда-то вернусь домой.

* панельные дома

Мальчишка шестнадцати лет! Что так манят чумные окопы?
Нецелованных участь - ясна. Зря надеешься.Не сохранит,
Словно карточка бабкина деда, ожиданье твоей Пенелопы.
Здесь война среди пыльных степей, а не край яснооких харит.

Одноклассниц округлость колен? За нее ли полез под винтовку,
Ты, как вьюн на дощатый забор, уготовленный батей под снос?
Просто плакала мамка навзрыд, подбирая сестренке обновку.
«Все сгорело, прими просто так! Не побрезгуй ребенком Христос!»

Просто брата пытали в застенках. Выжигали людей, как крапиву.
И пускали по кругу девчонок, тех, которых ты тронуть не смел.
А потом, не стащив балаклав, «миротворцы» цепляли по пиву,
Наблюдая, как сыпется с хат, обгоревший и вздувшийся мел.

Мужики, бородатые черти - подберут, как щенка – волкодава.
Хороша маслянистая каша в продымленном помятом котле!
Колорадскую ленту повяжут, вместо клятв боевых, да устава
И научат врагов не бояться на своей, Богом данной земле.

Горько пахнут донецкие травы! Огрубеет душа, станет легче.
Пить научишься молча и стоя. Бить научишься не сгоряча.
Мать чужая немой кенотаф расцелует, молитву прошепчет.
Разгорится пусть в небе багровом, золотая Донбасса свеча!