Татьяна Суржанская

Вот и настало время

Тысячелетней жатвы

Вздрагиваю за дверью:

Прячусь, эх, убежать бы.

Я же такой хороший,

Хату построил с краю.

Господи, огорошил,

Это - конец, умираю?

Боже, очищу душу,

К детям пойду в больницы.

Нет, я, конечно, трушу,

Даже дрожат ресницы.

Но любопытно все же,

Чем завершится драка,

Кто победит: прохожий

Или моя собака?

Я закупился гречкой,

А под столом - бумага.

Маленьким человечком

Легче жить - на полшага.

Боже, спаси-помилуй!

Пусть меня не заметит

Ангел твой чернокрылый.

Я не готов ответить.

Поздно, была отсрочка?

Душу испортил хатой...

Это - моя оболочка?

Я же не винова-а-а-тый

Он встал, перекрестился и ушел.

Зачем, куда? Да это и не важно.

На донышке в стаканчике бумажном -

Кофейной гущи знак: все хорошо...

Все будет хорошо! Любовь жива,

Неспящие душой ее согрели.

Откроются заржавленные двери,

И, наконец, наступит тишина.

Вздохнет Земля, закрыт эксперимент,

И всадники уехали навеки.

Пусть белый, рыжий, черный в саундтреке

Споют "аминь". Торжественный момент.

А бледный что же? Он ушел давно,

И ад за ним - покорно и устало.

В конец поставить следует начало.

Такое вот, товарищи, кино.

Созвездие алой рябины, предчувствие долгой зимы...

Игольчатый утренний иней сверкает в кистях бахромы.

Обидеть любовь невозможно - простая, нехитрая мысль.

Унизишь безудержной ложью гордыню, летящую ввысь.

Мой внутренний мир - это космос, частица вселенской души,

Незримый, но чувственный  компас, мелодия зыбкой тиши.

Что было, что есть, и что будет - в единое жизнь сплетена,

Не скроешься в сумерках буден от грозного "веретена".

А может, не стоит бороться, принять все посылки судьбы?

Покоем наполниться просто, на время забыв про мольбы.

Почувствовать: мир - это счастье. Поверить - я тоже могу!* 

И сгинет война... Вспыхнут красным донецкие розы в снегу.

*Во время ливано-израильской войны 1982 г. исследователи провели эксперимент, в ходе которого группу людей с помощью трансперсональной медитации обучали способности "ощущать" мир внутри себя. Когда этих людей забрасывали в регионы Ближнего Востока, и они посреди всего этого кошмара преисполнялись чувством мира, военные действия прекращались.

Мрачное нынче утро,

Город притих во  мгле.

Враз фонари потухли,

Видимость на нуле.

Западный ветер жесткий:

Гнутся стволы тополей,

Ветки несутся хлестко

К стылой больной земле.

Горы лежат обломков

После больших снегов.

Ветер летит поземкой,

Город белоголов.

Крышные тают шапки,

Снежная каша, лед.

День, видно, будет хлябкий,

Солнца недостает.

То ли зима проснулась,

То ли  весна пришла:

Мигом переобулась,

Дернула удила.

И, наконец-то, солнце

Выкатилось, замри!

Сколько живых эмоций...

Вечер, зажглись фонари.

А. Мансветову посвящается

Ноздреватые сугробы, пригорюнившись, осели.

Их колючие макушки не растут хвастливо вверх.

Закружила жизнь покруче, чем шальные  карусели,

Вспоминаю с грустным вздохом свой счастливый легкий смех.

Замороженные чувства потихонечку оттают.

Потекут ручьи надежды сквозь весенние дожди.

Закурлычут, возвращаясь, журавлей изящных стаи,

Встрепенется им навстречу что-то теплое в груди.

А потом набухнут почки и, друг друга обгоняя,

Расцветут сады и парки, ароматами пьяня.

Распахнет свои объятья даль любимая, степная,

И румянцем вдруг зальется золотистая заря.

"Просыпаться" очень сложно, а порою просто больно.

Безопасней душу спрятать за невидимой стеной.

Но раздастся звон чуть слышный, нежный, медно-колокольный,

Сердце дрогнет благодарно: я пока еще живой.