Юрий Бердан

Над Гринвич-Виллидж призрак-век царит -

Меж стен и окон мечется багрово…

Чуть-чуть нетрезв, простужен и небрит,

Что я забыл здесь ночью, в полвторого?

Нет для меня здесь ни любви, ни крова…

Играет в баре «Цинк» на третьей стрит

Былую страсть увядших Рио-Рит

И жизнь мою бигбэнд Пономарева.

Что жизнь моя? Глухой опавший лес -

То взвоет выпью, то застонет эхом,

Ворвётся в дом обкуренным морпехом

С заклинившим АК наперевес.

Что жизнь моя?  Взывающий с небес,

Из пропасти зовущий хриплым смехом,

Во мне живущий с детства ангел-бес,

Узлом связавший мой позор с успехом.

Что жизнь моя? Грызня во мне и торг:

Аннексия? Иль возвращенье Крыма?

Санкт-Петербург, Бердичев и Нью-Йорк

Переплелись во мне непримиримо.

Сцепились, словно псы, злость и восторг,

Джульетта и дряхлеющая прима,

Бордель и храм, родильный дом и морг,

Льды Арктики и знойный плеск Гольфстрима…

У входа бомж. Дерьмом воняет плед.

Пройду и не поморщусь: чай, не баре.

Я в этом баре не был прорву лет,

Как впрочем, ни в Твери, ни в Занзибаре.

За дверью гвалт и юный хохот – пари…

Остановлюсь на миг и гляну вслед

Чужой любви – целующейся паре:

Блондинка Скарлетт и мулат-атлет.

Ночь в ноябре. Леса давно опали.

Мой красивый, мой хищный, мой раненый зверь…

Распластался на карте, как гопник в плацкарте.

То, что родиной звал я когда-то, теперь

Место, где был рождён – native country.

Её  правда, враньё, её шик и рваньё, 

Дёготь с перцем - коктейль из поэтов и быдла…

О, как сладостно-горько любил я её!

И как яростно ненавидел!

Крюк в  подвале, в коросте коричневой сток:

«В моей смерти винить всех и вся!» Точка. Подпись!

Айсберг-дом коченелым лицом на Восток, -

Дверь к двери стриптиз-бар, морг и хоспис.

Передёрнет затвор охреневший матрос,

Табуны по весне вновь седлает Монголия.

Время икс, поколение джи, передоз:

Ни рожденья, ни смерти - агония!

Бабы в проруби звонко полощут бельё,

Плачут сны по несбыточным клёнам Парижа…

О, как яростно я обожаю её!
И как сладостно ненавижу!

Забудем мы. Забудут нас.

Опять – взглянуть, не излечиться...

Неужто вновь она стучится,

Теперь уже в последний раз,

Любовь-волна, любовь-волчица!

Глаз – бархат. Темно-сер окрас.

Сожмет клыки, вопьется в горло,

Прибоем рук всплеснет покорно.

Забудем мы, забудут нас...

За стенкой снова крутят порно,

Мечтою пахнет ананас,

На кухне кран журчит минорно,

В Неваде смерч, футбол в Ливорно,

И с неба падает спецназ.

Глаза – закат. И ночь близка.

Гремит метро, дрожит посуда.

Неужто вновь – любовь-простуда,

Любовь-война, любовь-паскуда!

В настенном зеркале - тоска:

Небритый тип глядит оттуда

И вертит пальцем у виска.

Дул ветер с моря, медленный и влажный…

Под смех, аплодисменты и прибой

Мы танцевали танец бесшабашный –

Почти забытый, старый... Молодой.

Хмельной джаз-бэнд, певец – стальная глотка,

Минуты между счастьем и бедой...

Она – рыжеволосая красотка,

И я – худой, весёлый и седой.

Ни срочных дел, ни злых потерь, ни выгод!

Случайный выбор – решка и орел...

Ее дебют и мой финальный выход –

Мы танцевали с внучкой рок-н-ролл.

Узнаете, что нет меня, не плачьте,

А вспомните сквозь звездопад недель

Тот рок-н-ролл – девчонку в красном платье,

Меня в костюме белом, как метель.

Ни сердцу подарок, ни пища уму…

Зачем так внезапно? С чего так нелепо?

С земли первый розовый лист подниму -

Пойму, что сегодня закончилось лето.

Беспутной гурьбой пролетят облака

Над веком, над жизнью, над рябью залива,

И женщина скажет: «Будь счастлив. Пока...»,

Губами скользнув по щеке торопливо.

Ни пуха, родная, тебе, ни пера…

Рвет ветер в клочки полотнище рассвета,

И память щемяще звенит – баккара…

И зеркало утром страшней пистолета,

Дождей затяжных наступает пора,

А всё очень просто: закончилось лето.