Ольга Гуляева

Всё было чинно, важно, благопристойно:
Двухцветный фикус в кадке и свет торшера,
И толстый кот по имени Аристотель
Читал Камю и выглядел совершенно;

И всё, смещаясь, длилось одновременно -
Пшеница, уголь, чётки и ёшкин корень,
И бэтээры, и тараканы, и Ойкумена,
В которой небо, в котором рыбы, в которых море;

Корова в капле, куры, и вол, и ослик,
И повороты разных других историй...
Волхвы. Младенец в яслях. А где-то возле
Учёный кот по имени Аристотель.

Снова печальный Иуда идёт к властям -
Этой весной, каждой другой весной.
Снова греши, молись, и тебе простят.
Грабь, убивай. Не трогай чужих основ.

Он не разбойник, Отче. Разбойник я.
Будто и не было этих двух тысяч лет.
Жарко. Голгофа. Наши кресты стоят.
Плачет Иуда с горстью своих монет.

Отче, они не ведают, что творят.
Отче, я тоже сегодня иду на крест.
Надо распять, уже решено распять,
Чтобы страдал, простил и опять воскрес.

Сладкоголосый ангел опять поёт,
Где-то идёт одна из кровавых войн.
Снова Ему под рёбра войдёт копьё.
Отче, возьми меня. Отпусти Его.

Всё в движении: капает с крыш весна, 
Некто пялится в небо, думает о былом. 
Если ангелы постучатся - их пригрозят познать - 
Потому что Содом - во все времена Содом. 

Пахнет мясом и женщиной. Ходит официант. 
И на спинке стула чей-то висит пиджак. 
Лот привычно курит. Его бы поцеловать. 
Лот начитан, невзрачен, слегка зажат. 

Разомлел от напитков, телу его тепло. 
Вспоминает слова, записывает в блокнот. 
Подойти к нему, поздороваться... Только Лот 
Надевает пальто - потому, что сейчас уйдёт. 

Поздний вечер музыкой ветра застыл в дверях. 
Бог, ворочаясь, засыпает, хочет для всех добра. 
Недобитые ангелы где-то вверху парят. 
Лот звонит дочерям, выходит. Ему пора.

Уехать в Буркина-Фасо - поскольку там зимой теплее.

Доить козу, жевать песок, пахать песок, в него же сеять;

Забыть произносить слова, оставить космос космонавтам,

Дружить, ваять и воевать предпочитая бесконтактно.

Смотреть, как движется луна, и как её догнали тучи,

И, улыбаясь, вспоминать какой- нибудь фейсбучий случай.

И ощущать, что дождь косой, но он не действует на нервы.

Уехать в Буркина-Фасо. И там всю жизнь любить бербера.

Та квартира была такая огромная,
Мы там с братьями играли и прыгали,
А в углу, в самой маленькой комнате - 
Этажерка с интересными книгами.

Ходит бабушка, и я при ней, пятилетняя,
- Не бывает, - говорю, - Горгоны летающей, -
А она глядит на меня с удивлением:
- Да моя- то ты, - говорит, - золотаюшка!

У неё всегда пригорали оладушки,
Белоснежные простыни у неё пахли прорубью,
И она всегда звала ребятишек "чадушки",
И, конечно же, она была очень добрая.

Ходит бабушка, и я при ней, повзрослевшая.
- Пригорело- то, - говорю, - только с краешка,
А оладушки самые лучшие - подгоревшие.
- Да моя- то ты, говорит, золотаюшка!

У неё на даче пионы цвели и ландыши,
И она всегда читала стихи Никитина,
И всегда, всегда пригорали её оладушки,
И всегда они становились большими событием.

Подгоревшие оладушки, ясно, мелочи,
Но в людей когда-нибудь поверю, в летающих.
И скажу когда-нибудь маленькой девочке -
- Да моя- то ты, - скажу, - золотаюшка!