* * *
Ангел Джотто сокрушённый,
Сладкий, плачущий навзрыд,
И другой, заворожённый,
Тот, что с купола летит.
Третий оперся руками:
Вьётся облако под ним;
И четвёртый, над веками
Воспаривший, словно дым...
Эта ангельская, птичья,
Эта детская возня
Из тупого безразличья
Слёзно вывела меня.
Простодушьем наделила,
Крылья-пёрышки дала
И, незнаемая сила,
Словно в купол подняла.
* * *
Все песни лучшие от скуки,
От праздности и от тоски.
От увяданья и разрухи
Мои рождаются стихи.
В моём дому, где только стены
Небес в обрубках тополей,
Веселью лёгкому на смену
Идёт дитя тоски моей.
Идёт дитя моей заботы
С вертушкой праздничной в руках.
Мой первый май, мой красный кто-то
Смеётся в рухнувших веках.
И радость ветреная длится,
Длинней прижизненного сна.
И песня лучшая случится,
Когда закончится она.
Вспоминая одну репродукцию
…И восковые веки, и косицы,
И ореол латынью золотится,
И лиловеет рана под ребром…
Мы в этот мир приходим, словно в дом,
Попеть, поспать и порыдать по-вдовьи,
И пожалеть с сыновнею любовью,
Которая с сомненьем пополам…
И накопить в душе и в доме хлам
И всякий вздор, что не возьмёшь с собою,
Когда детьми оплакан и вдовою
Или никем – забудешь этот свет…
А свет – тебя; худого в этом нет.
* * *
Всё чаще сердце остриё
Щекочет... Римское копьё
Смертельной раны не наносит.
Обычный воин – не злодей,
Охранник права и людей,
Нас на Голгофу переносит.
Там крест опасной птицей встал,
И губка – с уксусом фиал,
Уста святые ожигает
Тупым и колющим огнём.
И всадник пляшет над конём –
И смерть саму копьём пронзает.
* * *
Жил да был один чудак,
Наподобье скопидома.
Занимал чудак чердак
Чудо каменного дома.
Там, меж балок, на стенах
Книги ветхие пылились.
Рядом там на полках Вакх
С Оппенгеймером ютились.
Семиствольная Сафо
И Ивиковы печали
Гипсом, мрамором его,
Плосконосые, встречали.
И, как некий херувим,
И, как скряга невозможный,
Оставался он один
С лирой скупщика несложной.
Пела, плакала она...
А порой из кельи дивной
Голосила тишина
Данаидою наивной.
Кипарис
Не оленя убил Кипарис –
Сердцем верного милого друга.
Лёгкий серп над ветвями повис,
Золотой и немой, как разлука.
Вот и дерево ты – и в листве,
Словно вороны, шепчутся души.
И свирель напевает тебе
О бессмертии – хочешь послушать?
У корней твоих Лета, легка,
Закипает, как чёрное пламя.
И увядшая радость стрелка
Шелестит под моими ногами.
Коллекционеру
Скопидом импровизатор,
На стенах твоих донатор,
Змей, обвивший деревцо,
Евы смуглое лицо,
Очи белые Адама
Книжка «Мама мыла раму».
Ну и что бы там ещё?..
Неба скат через плечо,
Облака волос, как вата,
Шмель жужжащий и тростник,
Что вдоль Леты рос когда-то –
Но к губам твоим приник.
Лир
1
Пошутить и посмеяться;
Зрелость, молодость пропеть;
Видя старость, растеряться,
Подавая нищим медь.
Подавая, что не жалко,
Что не мучило всерьёз.
Жизнь моя кричит, как галка,
Точно давится от слёз.
2
Струны лиры. Лира участь,
Словно ветер ледяной.
Дочь, счастливая, как случай,
Что не ласкова со мной?
Силу власти, бремя славы,
Угол – всё тебе отдал.
Устилают путь мой травы,
Подаёт герольд сигнал.
Жизни жалкие остатки –
Лишь кольчужный лязг глухой.
– Спи, король мой, сладко-сладко,
Скорбь сложив под головой.
* * *
Ну что извлечь из пустоты?
Сочны поэзии плоды,
Когда ни брата и ни брута;
Когда ни лампы в темноте,
Ни блика в солнечной воде, –
Цветёт поэзии цикута.
С неё пыльцу мы соберём,
И стебли выжмем – и нальём
В фиал, нам памятный и душный:
Когда-то в древности мудрец
Благой искал себе конец –
И выпил чашу равнодушно.
Оставил царства он царям,
Стада оставил – пастухам,
Крестьянам – злаки, мореходам
Оставил вёсла, паруса, –
Поэту зоркому – глаза,
И мысли, и судьбы свободу.
* * *
Прозерпина, твоих ли видений
Удостоен мой друг; в темноте
Шелестят под ногами ступени
А по стенам – всё тени,
Смех, стенанья везде.
Плещет Лета и гулко.
Мышь летучая воздух скребёт;
На углу переулка
Подаяния булку
Вечно нищий грызёт.
Он отведал вина, он пропил всё, что скушно,
Всё, что сладко пропить…
Тополя и луну…
И окурку в соседнюю лужу
Вечность плыть – не доплыть…
Он, жующий впотьмах, виноватый, невинный…
Ну а тени снуют.
Эти тени смеются
И плачут над ним, Прозерпина,
Эти тени – поют.
Рыбацкая вдова
Ветер в волны гребешки
Запустил – и сжалось море,
Словно дева от тоски,
Словно женщина – от горя.
Дымы давние несёт
И один случайный парус.
В доме вдовушка поёт:
Мало вдовушке осталось.
Вспоминает – не корит,
Не клянёт волну – и плаху.
Тихо с мужем говорит,
Вечно штопая рубаху.
* * *
Светло – как встретится впотьмах
Фонарик родственный недальний.
И стук колёсный на путях,
И сердца бой исповедальный.
Светло, когда вдали рассвет
Легко повис под проводами,
И дует в ус обходчик-дед,
Фонарь поставив между снами.
* * *
Смерть сиренами поёт.
Одиссей меж них плывёт;
Благо, к мачте он привязан,
Хоть уже мутится разум,
Мышцы-медь напряжены –
Но ремни туги, прочны.
Если в море мне случится
Между скал тех проплывать
И затейливые птицы
Станут песни распевать –
Кто меня привяжет к мачте,
Коль не нажил я друзей? –
Вы, враги мои, поплачьте
Над погибелью моей.
* * *
Тебя здесь нет.
Ещё трава примята...
Уже боярышник зацвёл.
Акация зелёно-желтовата,
и пруд – тяжёл и жёлт.
Ещё твой выдох на моей ладони –
пушинка в небе...
Но едва
ворона крикнет и уронит
перо –
досужие слова
заплачут в снах,
запросятся наружу –
к пушинке,
к жёлтому цветку,
к цветочку белому
среди взметённых кружев
листвы иной
на берегу.
У райских ворот
– О, падший ангел, как тебя зовут? –
Спросил апостол, бряцая ключами.
– Блок Александр, год за годом тут
Брожу у входа днями и ночами.
– Что же войти не просишься?
– Сперва
Хочу водой живительной омыться
И подобрать неспешные слова,
И от мирских страстей освободиться.
И я бродил когда-то по земле.
Порой с высот мне улыбалось Слово;
Порой и мне мерещилась во мгле
Ладонь гвоздём пробитая Христова...
Но жизнь прошла, смятенье и кошмар,
И я увидел беса вместо Бога,
И опалил мне веки дантов жар,
И в грудь вошли безверье и тревога...
– Но ты страдал, как ни один поэт
Из падших ангелов, томясь о Боге.
Я отопру, а ты ступай на свет
В сады висячие, в неближние чертоги...
Часы
(Поэма)
1
Собиратель разных штучек,
Старых редкостных вещиц –
Утюгов, латунных ручек,
Белых бюстов, медных птиц.
Донкихотов и из глины
Баб – и в яблоках коней,
Пыльных книжиц и старинных
Карт, фарфоровых свиней, –
И ещё чего, бог знает...
Жил да был – от сих до сих, –
Страстью медленно сгорая
Среди редкостей своих.
Был он беден, впрочем в меру,
Знал, как денег подкопить –
Собирательства химеру
До отвала накормить.
Как-то в зиму, полусытый,
Он со службы брёл домой,
От прохожих снегом скрытый,
Мимо лавки часовой.
Боже! Часики живые
Бег свершали круговой:
Для камина и стенные,
И с Венерою нагой.
Или – две кариатиды
Подпирали циферблат,
Или Вакх, плющом увитый,
Или рыцарь в злате лат.
Или конь, взметнувший стремя,
На дыбы встающий вдруг,
А в боку – кружок, где время
Совершает мерный круг...
Но среди чудес старинных
Всех загадочней была –
Дева – в бочку из кувшина
Влагу вечную лила.
И воды златому току
Повинуясь, время шло...
И задумался глубоко
Друг наш, глядя сквозь стекло.
2
Он во что бы то ни стало
Вещь решил приобрести,
Пусть зима оголодала,
Ни гроша пускай в горсти.
Но уже через полгода,
Бледен, чист, смиряя дрожь,
Ключ в отверстие завода
Он вонзает, словно нож...
Время вспорото и вскрыто;
Не имеет бочка дна.
И на камни Данаида
Вечно воду льёт одна.
* * *
Что за диво барашки Джотто
Меж оливами на камнях!
Словно в небе по пояс кто-то
О далёких печётся днях.
Он печётся светло и просто
И вдыхает пастуший дым:
Тлеет жертвенник огнехвостый,
Светоносным руном палим.
Пастухи приумолкли; чудо-
Овцы бродят среди камней.
Авраам! А ещё б минута...
Ничему б не бывать за ней.
Швея
Хотела на пальчик кольцо –
С напёрстком на пальце уснула.
Молчала машинка в лицо
И чёрную нитку тянула. –
Так плакала долго она...
Неловко хозяйка сидела,
На стол опершись, – и весна
Сквозь рыжие стёкла глядела.
И тополь набухший глядел,
И почку ворона клевала...
И день, как напёрсток, блестел,
Простой перстенёк из металла.