Несколько переводов с четырёх языков

Я хотел бы немножко напомнить о поэтах, которых (Лорка, понятное дело, не в счёт) у нас – сейчас – не знает почти никто. Мы вообще как-то мало смотрим вокруг. Не гуляя по всей планете, не выясняя, как чувствуют и пишут бразильские, греческие, канадские, африканские, лаосские поэты, лишь чуть повернём голову. Рядом два братских славянских народа – ну-ка? Хоть пару строк. Кого угодно, из современных.
Подборка, которую я предлагаю, – случайна. Я взял, что было под рукой на полке. В то же время она не случайна. Она не может быть случайной. Не только к счастью, но и увы: что ни возьми – то и открытие.
 
С украинского. Геннадий Литневский / Геннадiй Лiтневський (1951–1999)
 
Настоящие поэты – не сопереживающие, а рождающие сопереживание – порою способны нарисовать свою смерть. Литневский это сделал в «Ночном шоссе»:
 
…Але вже пізно. Попереду нас
гальмує МАЗ. Ми зупинитись хочем,
та стопсигнал – червоний, наче Марс –
летить у наші вирячені очі.
 
(…Но уже поздно. Впереди нас тормозит МАЗ. Мы хотим остановиться, да стоп-сигнал – красный, словно Марс – летит в наши вытаращенные глаза.)
 
Так и случилось. Спустя два десятка лет.
Он рассказывал мне о своей жене. Он был женат на эстонке. Они очень любили друг друга.
Оба стихотворения написаны в конце 70-х или в начале 80-х. Увлечённый лишь самой поэзией, Литневский не датировал текстов.
 
* * *
 
В воскресное утро
                    вдоль строя нагих тополей
мы к морю летели
                    широкой пустой автострадой,
И вдруг заскочили мы в дождик –
                    тягучий, как клей,
И нудный, как все они
                    в пору конца листопада.
Приятного мало.
                    Глаза будто застит слеза.
Дрожание капель на стёклах.
                    Хочу, а не сброшу –
не за воротник и по коже,
                    а прямо под кожу
холодная влага
                    неостановимо вползла…
Но вот, одолев наконец-то
                    натужный подъём,
с вершины холма
                    мы увидели солнце в долине:
светло перед нами и слева, и справа –
                    кругом.
И близко. Минута езды
                    в окрылённой машине!
Уже и долина за нами –
                    а он всё опять,
злопакостный дождик.
                    Считает он не на минуты.
И час, и другой – он всё так же.
                    Совпали, видать,
у нас с ним сегодня
                    воскресные наши маршруты.
А он разошёлся –
                    и хлещет, и бьётся в окно,
уже мы несёмся быстрее
                    и птицы, и ветра.
В сравненье с дорогой идём мы на скорости, но
В сравненье с дождём
                    мы не можем проехать и метра.
…Лишь лужи светились.
                    Мы ехали молча. Курили.
И думали каждый о прошлом
                    и что впереди,
о том, что смогли, что не вышло,
                    кем стали, кем были…
И где там то море?
                    Дороги.
                    Дороги.
                    Дожди.

 
Разлука
 

Жене

 
Ты далеко отсюда,
                          ты под Таллином,
ненастьем окружившимся фатальным,
и так давно –
                    все измеренья вымерли,
дни без тебя
                    уже ничем не вымерять.
А я живу в болезненной истоме
среди кого-то, в дыме сигарет…
Ну что мне эти стены?
                                   Я бездомен,
когда тебя так долго в доме нет.
Шагну через порог –
и спотыкаюсь.
Твои газеты блёкнут на столе.
Вновь без тебя зацвёл
                                   твой редкий кактус,
дающий цвет
                      один раз в триста лет.
Конца разлуке нет, как и числу
с названьем «пи».
                             А сердце на исходе.
Сжимаясь, оно ловит каждый слух
По радио о таллинской погоде.
Светает. День.
Я жив до темноты.
И вновь. И вновь. Года. Века. И эры.
Вот стукнули в подъезде двери…
Шаги…
И – нет. Опять это не ты…
 
С белорусского. Максим Богданович / Максім Багдановіч (1891–1917)
 
Без сомненья, это самый лиричный и самый талантливый белорусский автор первой половины ХХ века (по крайней мере). Объявленные национальными классиками Якуб Колас и Янка Купала не обладали той завораживающей интонацией и тем особым задумчивым взглядом, которые отличают поэта от умелого стихотворца.
 
Озеро
 
Тут старый бор когда-то был,
И леший в нём когда-то жил.
Срубили бор – и леший сгинул,
Но своё зеркало забыл –
Или нарочно нам подкинул.
 
И, будто в мир другой окно,
Лежит, спокойное, оно
И жизнь собою отражает,
И всё, что сгинуло давно,
В глубинах тёмных укрывает.
 
Метель
 
В бубны кровель ветер бьёт,
Стучит, гремит, звенит, поёт,
И льётся песня всё сильней –
Гуляет пан Подвей-Завей!
В бубны кровель ветер бьёт,
Стучит, гремит, звенит, поёт.
Вскипело снежное вино,
И, пенясь, вверх летит оно.
В бубны кровель ветер бьёт,
Стучит, гремит, звенит, поёт.
Вдоль улиц веет дикий хмель,
Кружится пьяная метель.
В бубны кровель ветер бьёт,
Стучит, гремит, звенит, поёт.
 
С чешского. Зденек Крибел / Zdenĕk Kriebel (1911–1989)
 
Если раньше мы знали чешскую поэзию мало, то сегодня имена К. Библа, В. Незвала, М. Флориана, И. Тауфера нам уже не говорят ничего. Между тем, это мощный и несравнимый ни с каким иным пласт мировой поэтической культуры, отстоящий от привычного для нас так же далеко, как и испаноязычный.
О стихах Крибла я бы сказал, что это очень взрослые стихи. Очень взрослые чувствования. И это – очень Поэзия.
 
Песнь о звезде в глазах
 
Ребятишками глупыми – во рту пальчик –
мы канючили: «Ветер, ну ветер, стряхни,
стряхни с высоты нам румяных яблочек!»
И тотчас к нам,
                      к нашим ногам
                                             катились они.
 
С той поры нам падает снова и снова.
(Яблок? цветов ли? – не знаем, чего хотим.)
И ты, людская слеза, блеснуть готова –
почему освещён весь мир
                                    вечным сверканьем твоим?
 
И детям толкуем, когда засыпают,
что их звёздочка спать прилетит к ним из тьмы.
Ту звезду на земле только дети знают
и иногда –
               в глаза их целуя –
                                           видим мы.
 
Когда сон не входит в меня, сон снаружи, –
ночь хочу упросить, чтоб стряхнула звезду.
Нет, не мне; я уже не заслуживаю.
Поцелую её в глазах –
                                   того, у кого найду.
 
С испанского. Федерико Гарсиа Лорка / Federico García Lorca (1898–1936)
 
37 ему было. Общеизвестный – и мистический – рубеж для поэта. Не только русского.
В нём жил дрозд. В ком живёт дрозд, поёт беззаветно и безоглядно. Его романтичность так искренна и сильна, как ни у кого больше. И ни у кого больше нет такой способности видеть космические связи между простыми вещами.
 
Луна поднимается
 
Когда выходит луна,
колокол звук теряет
и возникают тропы,
пройти нельзя по которым.
 
Когда выходит луна,
океан покрывает землю
и сердце себя ощущает
островом в бесконечности.
 
Никто не ест апельсины
под полной луною ночью.
Правильно будет есть
фрукт зелёный и ледяной.
 
Когда выходит луна –
сто одинаковых ликов –
серебряная монета
плачет навзрыд в кармане.
 
Справка о переводчике
 
Михаил Коломенский родился в 1950 году в Ростове-на-Дону. Жил в Таганроге, Минске, Москве, в нескольких городах Украины. В 1973-м окончил факультет журналистики Белорусского госуниверситета. В 1984-м – отделение сценаристов художественного фильма Высших курсов сценаристов и режиссёров.
Член Союза кинематографистов (1988), Академии киноискусств «Ника» (1997), КиноСоюза (2010). В 1999-м был принят в Союз российских писателей.
Автор стихотворного сборника «Versos y poesías» (2006), сборника новелл «Четыре вариации с мужьями» (2009), текстов песен к мюзиклам «Остров сокровищ» (1988), «Тринадцатая звезда» (1996), мюзикла «Океан капитана Блада» (1997), драматической сюиты «Три старушки вечерком» (2009) и др.
Живёт в Ростове-на-Дону.