Анастасия Трифонова

Я помню глаз
и трещину насквозь,
как будто не доска, а книга разломилась
на том единственно возможном развороте:
ни красок, ни оклада, только глаз,
пронизанный насквозь, насквозь разящий
всезнанием, всеболью, вселюбовью.
Нет рук, лица, лишь полутьма собора
теснит толпу пришедших ближе, ближе
и раскрывает сводов полотно —
войди, войди, — а я стою, насквозь,
не в силах самоё себя умерить,
надтреснутая, суетливая душа.

                                               Санкт-Петербург

Черный крыжовник, изабелла северных дач,
отведи дурного соседа десятой дорогой.
Разлапистый куст колюч, и укол горяч,
и крыжовенное вино горячит и горчит немного.

Царь царей, мичуринское дитя,
сколько болезней вынес, которой влагой
напитан, если каждый плод венозная чернота
пронизывает и рвёт, как слова бумагу.

К телу ближе своя землица — дыши, трудись.
С безголовой бутылкой долу хожу по кругу,
и крыжовник черный мне продлевает жизнь,
прививаюсь, колюсь — от какого-такого недуга.

Что носишь в себе, человек человечьевич,
Какие болезни и противоречия?

Какую нездешнюю птаху-чирикалку
ты слушаешь, ночью записки чирикая?

На сколько вопросов инерции хватит,
покуда успеешь, покуда не хватятся?

...К полуночи в мой двор лиса приходит
по старой памяти: на месте леса
стоят многоэтажки больше года,
но в поисках съестного рыщет зверь,
в помойке роется, вытягивая мусор,
напитываясь духом городским.

Привыкнуть можно точно ко всему:
к разлукам, переездам, холодам.
Но как могучий беспросветный голод
лисицу гонит через автостраду,
так человека гонит из себя
звучащая незыблемым каноном

оторванность так гонит из себя
нелепого пустого человека
сквозь череду огней на автостраде
в могучий беспросветный лес людской
к разлукам новым, к новым холодам,
к деталям одиночества былого.

Это детство, такое детство.
Мы поймали весной лягушку
и в песке раскопали яму
от плеча до кончиков пальцев,
где отвесные стенки пахли
перегноем прошедших весен.

Ну-ка, выберись, хладнокровка!
И недетский азарт бездушный
заплясал, поджигая травы,
что в песок уходили корнем
и мочалились, если дернуть
в самый воздух сухие стебли.

Эта яма исторгла крики,
эта яма исторгла слезы.
Если боль мне на шею лезет,
поджигает сухие нервы
от плеча до кончиков пальцев,
я хочу, чтобы чьи-то дети

как лягушку меня поймали.